С точки зрения Сычжуя

В то лето Ханьгуан-цзюня наконец позвали обратно в Гусу. Строго говоря, он мог и вовсе не покидать Облачные Глубины, но теперь он не путешествовал без учителя Вэя, а того не жаловали в обители, и поэтому Ханьгуан-цзюнь лишь наведывался время от времени, а после снова уходил на ночную охоту, ведя Яблочко под уздцы с его хозяином на спине. Но Цзэу-цзюнь постарался на славу и даже подготовил для гостей ханьши в отдалении от основных строений, чтобы никто не мешал друг другу (и ученики не могли взять «дурной пример» с Вэй Усяня, который для Лань Цижэня по-прежнему являлся демоном во плоти). А учитель Вэй уже долгое время вел себя как ангел — время от времени уходившие на охоту ученики, словно весенние пташки, приносили в обитель вести о новых подвигах своих уважаемых наставников. Они появлялись там, где творился хаос, и помогали всюду, где требовалась их помощь. Так что, несмотря на мнение Лань Цижэня, который лишь скрепя сердце и после настойчивых уговоров согласился с тем, что племянник давно не оставался дома надолго и это пора исправить, все в высшей степени были рады их возвращению. Молодое поколение, знавшее учителя Вэя по приключениям в деревне Мо, городе И и позднее в Илине, с нетерпением ожидали свежую порцию баек и шуток, и хотели поделиться новостями и достижениями с Ханьгуан-цзюнем. Старшие скучали по Лань Ванцзи, который рос вместе с ними либо на их глазах и являлся образцом для всех, настоящим живым сокровищем клана. Однако винить Вэй Усяня им было не в чем: Ванцзи все эти годы проводил в путешествиях много времени, словно вечно куда-то убегая — а может быть, от чего-то. Один только дядя упрямо отказывался сдаваться, громко и вслух называя Старейшину Илина виновником всех бед на свете. И все-таки, они наконец были в Облачных Глубинах. Наблюдали за занятиями. Кормили кроликов. Так как в это время года ученики клана были заняты в классе, Ханьгуан-цзюнь помогал в библиотеке. Вэй Усянь же слонялся по горам и бил баклуши. На самом деле, он пытался развить Золотое Ядро, доставшееся ему в этом теле в весьма и весьма слабом состоянии, но правда была в том, что чем старше заклинатель, тем сделать это сложнее. Как бы он ни пытался, Мо Сюаньюй достиг зрелости на момент принесения себя в жертву, а в юные годы ему попросту не дали закончить обучение, с позором выгнав из клана Ланьлин Цзинь. Похоже, что и будучи учеником клана, он не обращал должного внимания на тренировки, да и из родного дома его забрали довольно поздно, и учился он всего ничего и не с младых ногтей. Все это привело к тому, что теперь Вэй Усянь, будучи одним из сильнейших заклинателей среди как ныне живущих, так и недавно почивших, без зазрения совести притворно-высоким голоском просил Лань Ванцзи «хорошенько позаботиться о беззащитном юноше», «продолжить спасать его никчемную жизнь» и даже «не отходить ни на шаг, чтобы да кабы чего не случилось» с его «хрупким драгоценным телом». Ханьгуан-цзюнь уже давно к этому привык и либо соглашался послушным «мгм», либо попросту игнорировал эти проказы, в зависимости от выбранных Вэй Усянем слов для выражения игривой просьбы. Пользуясь присутствием в столь высокодуховном и просвещенном месте как Облачные Глубины, Вэй Усянь почти ежедневно медитировал то в холодном источнике, то просто в уединении на живописных склонах, но работа над развитием Ядра шла туго, и он все чаще и чаще попросту болтался в окрестностях. Похоже, не виси у него над ухом Лань Ванцзи с его благочестивыми наставлениями и уговорами, он бы с радостью забросил это дело — благо, ему без труда удавалось непревзойденно сражаться с одной лишь флейтой в руке да парой десятков талисманов в рукаве. И именно поэтому, когда несколько младших учеников вернулись с охоты с необычными талисманами в качестве трофеев, учитель Лань конфисковал их на проверку. Когда-то так было с Флагами, призывающими духов, но на этот раз никто не привлекал к делу Лань Ванцзи, и понять, для чего служат новые талисманы, не удавалось. Посовещавшись, ученики во главе с Сычжуем предложили учителю обратиться к знатоку талисманов и темных искусств, коль скоро он находится у них под боком — а заодно и к Ханьгуан-цзюню. Лицо Лань Цижэня на миг потемнело, он почесал бородку двумя пальцами правой руки, а затем все же мудро согласился с их доводами — только попросил позвать Цзэу-цзюня в «поход» вместе с ними. Ханьши скрывалось лишь за поворотом тропинки, когда небольшая процессия из нескольких учеников, учителя Ланя и задумчиво вышагивающего рядом с ним главы клана невольно затормозила, услышав нечто очень странное. А именно, задорный смех. — Лань Чжа-а-ань, если будешь так делать, я больше не буду с тобой играть, — с притворной обидой проговорил невидимый голос. Так нежно и смешливо порой разговаривают с ребёнком, желая его развлечь или одурачить. И даже с заминкой, незваные гости, подходя ближе, успели заметить проблеск улыбки на в остальном совершенно безэмоциональном лице Ханьгуан-цзюня. Процессия замерла в удивлении, а виновник их замешательства, завидев гостей, молча поднял взгляд. Вэй Усянь стоял рядом, лицом к нему и спиной к приближающимся людям, он держал в руках охапку полевых цветов и, судя по грязи на одежде, обуви и даже на бледной щеке с легкой краской румянца, добыл ее самостоятельно. Почему-то они с Ханьгуан-цзюнем не входили в дом — наверное, только вернулись с этой импровизированной охоты за вешней красотой горных склонов. С точки зрения Сычжуя, это была воистину прекрасная картина. Правда, учитель Лань, вышагивающий слева от него, его мнения явно не разделял. У него только что пар из ушей не валил — и казалось, что такое вполне могло случиться с ним с минуты на минуту. Рассеянно обернувшись по направлению взгляда Лань Ванцзи, Вэй Усянь тут же отпрыгнул от него и неловко улыбнулся, покрепче прижав букет к груди — видимо, так сработал грозный вид учителя Ланя. А Ванцзи продолжал безмятежно стоять на своём месте, поприветствовав пришельцев по обыкновению кратко и емко: — Дядя. Брат, — и кивок юным ученикам. Он скосил взгляд на Вэй Усяня, отчего-то изображающего смущение. Вэй Ину обычно было без разницы, как он выглядит, он мог напялить чужую нижнюю рубашку спросонья и проходить так весь день или использовать налобную ленту вместо бинтов на окровавленной ране… Однако все знали, что члены клана Гусу Лань по-особенному относятся к порядку и чистоте, не терпя грязь и неряшливость. А нынешнее состояние его одежд, лица и даже волос явно оставляло желать лучшего. Приехав в Облачные Глубины, он пообещал Лань Чжаню произвести самое-самое наилучшее впечатление, особенно на его дядю, по старой памяти не желающего его привечать. Но похоже, даже боги были против… — Ханьгуан-цзюнь, учитель Вэй, — решил наконец развеять атмосферу Сычжуй. Тем более, что Вэй Усяню, похоже, до жути хотелось поинтересоваться, «зачем это вы приперлись», но, видимо, он понимал, что это неуместно в отношении главы клана Лань и его дяди, и потому сдерживался изо всех сил. Лань Ванцзи даже сделал маленький шаг к нему, как будто хотел приобнять и таким образом поддержать в его недоумении. — Младшие ученики, — продолжил за друга Цзинъи, всегда готовый помочь, — обнаружили необычный вид талисманов, и мы с Сычжуем поду… ой, то есть… ну, в общем, не могли бы вы взглянуть? — бестолково, но зато старательно произнёс он, избегая испепеляющего взгляда учителя Ланя. Говорить о том, что ученики насилу уговорили его прийти за помощью, было и вправду излишне. Вэй Усянь и Лань Ванцзи переглянулись — так, как умели только они. Будто решив что-то про себя с ним напару (и при этом не проронив ни звука), Вэй Усянь решительно отдал Ванцзи букет и вытер грязные ладони прямо об одежду. С такого расстояния можно было разглядеть, что и на Ванцзи достаёт свежей грязи и зеленых отметин от свежей травы, хотя, будучи истинным представителем своего клана, он не был похож на радостно извалявшегося в земле поросёнка, как Вэй Ин. — Что за талисманы? Давайте их сюда! — деловито выступил вперед Вэй Усянь, требовательно протягивая ладонь Цзинъи. Однако талисманы хранились вовсе не у него, а в бездонных рукавах Цзэу-цзюня, под его охраной. С привычной полуулыбкой на устах он вручил экземпляр грозному повелителю мертвецов Старейшине Илина, а остальные раздал Сычжую, Цзинъи и, конечно, Ванцзи — точно все они оказались на каком-то уроке. Предполагалось, что они совместно займутся их пристальным изучением и в конце концов смогут докопаться до правды после долгих обсуждений. Но стоило Вэй Усяню бегло взглянуть на старый клочок бумаги, исписанный символами, как он тут же равнодушно заметил: — Это один из моих. Все уставились на него. — Вэй Ин, ты уверен? — помолчав, уточнил Ванцзи. — Ханьгуан-цзюнь, кто я, по-твоему? — Вэй Усянь на мгновение повернулся к нему. — Память у меня так себе, но я вполне способен признать собственную руку. Кроме того, это мое изобретение, которое я использовал-то от силы пару раз… В общем, вряд ли кто-то еще успел его освоить. — Мгм, — по обыкновению послышалось в ответ. Вэй Усянь рассуждал вслух словно специально для Лань Ванцзи, но ученики и даже Лань Сичэнь так привыкли к их странным односторонним диалогам, что из всех присутствующих только Лань Цижэнь по-прежнему злился, чувствуя себя «третьим колесом» беседы. Между тем, Вэй Усянь вновь обратился к Сычжую: — А где вы их раздобыли? — Похоже, он был искренне удивлен. — Не помню, успел ли я уничтожить их… тогда, но в любом случае, вряд ли на столь редкий артефакт можно наткнуться случайно. Со стороны могло показаться, что этими речами Вэй Усянь набивает себе цену, называя свои творения «редкими артефактами». Но если подумать, хотя приличия и вынуждали скромно отойти в сторонку и вовсе не упоминать о своих лаврах великого изобретателя, тем не менее, в случае Вэй Ина то могла быть всего лишь сухая констатация фактов. И Сычжуй прекрасно это понимал, а потому только улыбнулся. Вместо него ответил Цзинъи: — Не мы, а младшие, — он нетерпеливо продолжил: — Учитель Вэй, что же это за штуки? — Да, какую темную силу несут они в себе на этот раз? — не выдержал старик Лань. Вэй Ин понял это как «что еще за чертовщина хранится в Облачных Глубинах, и не навредит ли она кому-то из наших людей». Ванцзи тем временем серьезно рассматривал потемневшие, но по-прежнему кроваво-красные линии на бумаге. У Вэй Ина никогда не ладилось с каллиграфией, и даже переписывание правил в Гусу в свое время лицом к лицу с обладателем одной из лучших техник начертания среди заклинателей совсем ему не помогло. Так что его почерк, четкий и решительный, и впрямь было нетрудно узнать. Вэй Усянь казался несколько растерянным, когда произнес: — Ну, ничего такого серьезного. Это не опасно для клана. Они всего лишь позволяют управлять людьми… Глаза учеников округлились, и они наперебой начали спрашивать: — Управлять людьми?! — А разве такое возможно? — Как же вы научились, учитель Вэй? — А это сильно-сильно темное искусство, да? Лань Цижэнь выглядел пораженным в самое сердце — и не впервой. Бросив сердитый взгляд на племянника, застывшего глыбой позади Вэй Усяня, за неимением альтернатив он обрушил на последнего весь свой гнев: — Ну разумеется! Только такой пропащий человек, как Вэй Усянь, мог создать нечто подобное! Покойников оказалось недостаточно для удовлетворения гордыни великого Старейшины Илина, и потому он решил делать марионеток из живых людей? И ты говоришь, что это не серьезно? Да стоит только подумать, каких бед могут наворотить те, в чьи руки они попали! После возвращения Вэй Ина с того света старик Лань все больше и больше напоминал ему мадам Юй, которой нравилось бранить его по поводу и без. Потому он с трудом сдержал неуместный смешок и уже хотел было честно ответить, как вдруг тихий уверенный голос Лань Ванцзи, стоящего за его спиной, разлился в воздухе подобно аромату сандала: — Клинок повинуется руке, что его держит, а не кузнецу. Чья вина в том, что люди используют созданные им талисманы и артефакты во зло, дядя? У задохнувшегося от возмущения Лань Цижэня забилась жилка на лбу. Он знал, что Вэй Усянь крайне дурно влияет на его лучшего ученика. Но обычно Лань Ванцзи не вступал в открытую конфронтацию с дядей, и даже будучи не согласен, просто отмалчивался, что вполне устраивало обе стороны. Теперь же, да еще в присутствии брата и юных учеников… А Вэй Усянь повернулся к Лань Ванцзи, встретившись с ним благодарным взглядом и получив вспышку тепла в его прозрачных глазах в ответ. Наверное, искры их чувств отразились и на лицах, потому что ученики как один тут же принялись копать носком своей обуви землю и посматривать по сторонам с отсутствующим видом. Цзэу-цзюнь за плечом дяди, пользуясь тем, что тот его не видит, сдержанно хихикнул в нос — будто всего лишь выдохнул громче обычного. Пожалуй, Вэй Усянь бы посочувствовал ему и всему клану Лань с их излишне строгой дисциплиной, запрещавшей смеяться без повода, заметь он это. Но он был всецело занят тем, что одаривал Ванцзи ослепительной улыбкой — вот уж кто никогда не скрывал своих мыслей и стремлений. К сожалению, именно пример Вэй Усяня можно было назвать совсем не заразительным, учитывая обстоятельства его трагической гибели и все остальное, в сознании любого из живущих тесно связанное со Старейшиной Илина. Наконец, вдоволь налюбовавшись мужем — с букетом диких цветов и лекарственных трав в руках и улыбкой, затерявшейся где-то в уголках губ и оттого еще более нежной, — Вэй Усянь вновь обратил внимание на «гостей». — Вы, конечно, правы, учитель Лань, но я на самом деле не имел в виду ничего такого, — честно попытался он оправдаться. — Талисман не может заставить человека делать то, чего он делать не хочет. Ну, разве что кого-то совсем слабого духом… — задумавшись на мгновение, протянул он. — Слабого духом? Ты имеешь в виду ребенка или старика? — укоризненно уточнил учитель Лань. Казалось, у него больше не было сил, чтобы ругаться, и он утомленным тоном продолжил нападки уже в менее агрессивном ключе. — Нет, это исключено, — вполне твердо заявил Вэй Усянь, еще раз вглядевшись в кровавый узор на бумаге. Затем, вспомнив, толкнул Ванцзи локтем, заметив: — Да ведь я даже испробовал его на Ханьгуан-цзюне, помнишь? Ты ощутил тогда что-то плохое в этом талисмане? Даже во времена нашей учебы тебя никак нельзя было назвать слабым духом. Лань Ванцзи подумал секунду и произнес: — Нет. Он никогда не лгал в ответ на прямой вопрос, и если Лань Ванцзи сказал «нет», значит, так оно и было. Это понимали все присутствующие, даже Цижэнь. — Постойте-ка, учитель Вэй, — осознал Цзинъи, — вы сказали, во времена учебы? Вы уже тогда придумали такое заклинание? В голосе ученика нельзя было не заметить уважение, в равных долях смешанное с нескрываемым восторгом. Но плата за такой коктейль чувств в Гусу бывала слишком дорога. Мысленно учитель уже прописал столь легко поддающемуся тлетворному воздействию Старейшины Илина юноше переписать как минимум десять глав правил разом. — Ха, разумеется, Цзинъи! За кого ты меня принимаешь? — Вэй Усяню все было нипочем, и он купался в исходящих от учеников лучах признания, как делал это при любых других обстоятельствах. Все-таки он всегда любил покрасоваться — была бы публика. Вспомнив толпы фанаток на трибунах у горы Байфен, с восторженными криками забросавших Вэй Ина и других юньмэнских красавцев цветами по самое небалуй, Лань Ванцзи слегка нахмурился. Как обычно, его память услужливо игнорировала, что ему в тот день цветов накидали отнюдь не меньше. Между тем, Вэй Ин продолжал бахвалиться перед разинувшими рты Сычжуем и Цзинъи: — Тогда мы с другими учениками, кстати, впоследствии ставшими достойными главами своих кланов, слегка расшумелись, и ваш Ханьгуан-цзюнь пришел нас проведать. Пришлось использовать на нем талисман, чтобы упросить остаться с нами и немного побезобразничать. Мы славно веселились, кроме того, он отвергал все мои предложения… Тогда талисман сработал как нельзя лучше, ха. Правда, отсрочка вышла только до утра, но все-таки он сработал! Переводя на его обычную, не отягощенную заботой о моральном облике молодого поколения речь, они с Цзян Чэном и Не Хуайсаном тайком устроили попойку, затем их поймал Лань Ванцзи, но Вэй Ину удалось каким-то образом (при помощи талисмана, это понятно) заставить его выпить вместе с ними. После этого Ванцзи наказали вместе с остальными, причем впервые — и его брат, и дядюшка прекрасно запомнили тот случай… Несмотря на то, что Вэй Ин всегда ассоциировал Гусу с вечными наказаниями и даже сочувствовал живущему здесь Ванцзи, до встречи с ним второго молодого господина Лань никогда не приходилось наказывать — он следовал правилам сам по себе, точно опавший цветок, несущийся по речному течению. К большому сожалению Лань Цижэня, у любого горного потока есть пороги на пути. — Здесь, в Облачных Глубинах?! — потрясенно выдохнул учитель Лань. Даже тогда, будучи всего лишь непослушным бездельником, Вэй Усянь умудрялся попирать законы мироздания! Воистину, у такого человека не было иного пути, кроме кривой дорожки тьмы — теперь Лань Цижэнь в этом полностью убедился. — Молодой господин Вэй, — Цзэу-цзюнь наконец решил взять беседу в свои руки, благо, у дяди руки уже опустились, — вы не знаете, откуда спустя столько лет могли взяться ваши талисманы? — Тем более, написанные вашей рукой, — добавил Сычжуй. Его лицо человека, пышущего силой и свежестью юности, было подернуто поволокой тревоги. Вэй Усянь по обыкновению не придавал своим изобретениям большой значимости. Для него создание того же компаса тьмы или особых защитных колокольчиков было, с одной стороны, приятным времяпрепровождением, а с другой, приносило реальную пользу, и в целом, развлекало ум и упрощало жизнь. Да, он много всего творил в прошлой жизни, в прямом смысле и переносном. Но, к примеру, мысли о том, что Вэнь Нин стал первым живым мертвецом в абсолютном сознании, не приносили ему какой-то особой радости. Вот если бы Вэнь Нин не умирал вовсе, было бы куда веселее. Эти талисманы были созданы для того, чтобы тормозить не самых удачливых противников в бою, например, приказав им застыть либо пуститься в бегство. С удачливыми такое бы не прошло — каким бы мощным ни был талисман, клочок бумаги не мог победить человеческую волю. Подумав об этом, Вэй Усянь с удивлением осознал, что в ту ночь, когда Лань Чжань впервые напился вместе с ним в Гусу, сам Лань Чжань, похоже, и впрямь желал остаться со сверстниками и выпить — хотя бы крошечной частичкой своего ледяного сердца, холодом которого он беспрестанно опалял пытающегося навести сожженные между ними мосты Вэй Ина. А вслух сказал: — Может быть, какие-то люди из кланов, участвовавших в первом походе против меня, нашли их в пещере Фумо и забрали как трофеи? Это был самый очевидный вариант. Лань Ванцзи вспомнил, как по всему убежищу Вэй Ина валялись листки бумаги и непонятные механизмы вперемежку с мусором вроде яблочных огрызков. Вэй Ин вполне мог наделать талисманы впрок и затем потерять их среди своих же вещей. — Но почему они оказались в поле нашего зрения только сейчас? — непонимающе пролепетал один из учеников позади Сычжуя, совсем еще юный. Его имени Вэй Усянь, к своему стыду, не помнил. Заручившись клятвенными заверениями Вэй Ина, что талисманы не представляют большой опасности, несмотря на их пугающее назначение, Цзэу-цзунь принял решение передать находку старейшинам для дальнейшего изучения. — Брат, — подал голос Лань Ванцзи. — Оставь один экземпляр. — Не стоит, — отмахнулся Вэй Ин, не подумав. — Я просто сделаю новый. Лань Цижэнь так раздулся от возмущения, что Сычжуй напару с Цзинъи еле сдержали смех. Темное заклинательство прямо в пределах Облачных Глубин? Немыслимо! Вэй Усянь на всякий случай напомнил: — Тут нет ничего темного, это обычный талисман, который появился задолго до… — он осекся, не зная, как назвать все, что с ним случилось и что он натворил впоследствии. — Который появился еще во времена моей учебы в Гусу. Вэй Ину казалось вполне достаточно такого объяснения. Разве что-то плохое или злое могло просочиться на эту благословенную землю, взрастившую Двух Нефритов и множество других достойных заклинателей? Разумеется, постигая азы на занятиях учителя Ланя, даже Вэй Усянь не осмелился бы творить безобразия. Ну, настоящие безобразия. Не такие, как обычно. Понял его мысль только Лань Ванцзи. Когда нежданные гости ушли, так и не заглянув в домик, уже начало темнеть. В сумеречной тиши подкралась горная прохлада, чуть отступающая при свете дня. Она ударила в голову подобно хорошему вину и одарила Вэй Усяня легким ознобом под нижними одеяниями. Лань Ванцзи попросил учеников принести им воды для купания, и те должны были вернуться с минуты на минуту. Но Вэй Ин не мог успокоиться так просто, лукаво улыбаясь невозмутимо держащему в руках цветы Ханьгуан-цзюню. Картина была поистине чудесная, точно тот был рожден для подобных занятий или вовсе мог обратиться одним из бутонов в букете. Вспомнив кое-что из прошлого, Вэй Усянь спрятал ладони за спиной: — Лань Чжань, а помнишь, как мы встретились в Юньмэне? Словно рябь на водах холодного источника, воспоминание отразилось на лице Лань Ванцзи. Он кивнул. Что-то в его поведении говорило о тайне, которую Вэй Ину немедленно захотелось разгадать: — Тогда я безжалостно забросал тебя цветами, извини, — и тут же спохватился: — Впрочем, тут не за что извиняться. Искоренить привычку просить прощения, не обдумав, и благодарить без спроса было не так легко, как ему хотелось. — Не за что, — без колебаний согласился Лань Чжань. Тогда, в Юньмэне, он с охапкой цветов поднялся на веранду к Вэй Ину и вернул их владельцу. Помолчав, Лань Ванцзи сделал несколько шагов и положил цветы на столик, прямо на принадлежности для письма. Как тогда, только у Вэй Ина они соседствовали с вином и смертью. Это заставило Вэй Ина усмехнуться: — Значит, и вправду помнишь? — Он подошел к Лань Ванцзи и обнял его, точно желая согреться. Заглянув в его спокойное лицо, Вэй Ин спросил: — А о том случае, с пирушкой в Облачных Глубинах, тоже помнишь? Они наконец-то подошли к теме, на которую он так старательно выводил разговор. Лань Ванцзи тоже это понял. Он с легким осуждением в теплом взгляде опустил ресницы и обхватил талию Вэй Усяня, заключая его в ответные объятия. — Помню. — Тогда ты хотел попробовать вина? — Вэй Ину так не терпелось узнать ответ, что он даже приподнялся на носочках, покачиваясь в родных руках. Подобное объяснение казалось ему самым очевидным — должно быть, нелегко быть учеником клана Гусу Лань, в котором запрещен алкоголь, когда легендарная «Улыбка Императора» находится чуть ли не на расстоянии вытянутой руки. Будь воля Вэй Усяня, он бы и Пристань Лотоса отстроил где-нибудь поближе к родине любимого вина, чтобы годы жизни до и после тех 3 месяцев в Гусу не казались растраченными впустую. — Нет, — замотал головой Лань Ванцзи. Вэй Ин на миг лишился дара речи: — Нет? Но как же тогда талисман сработал на тебе? — прильнув к Лань Ванцзи, он довольно заерзал. Если дело не в вине… — Алкоголь запрещен в Облачных Глубинах, — мягко напомнили ему. Вэй Ин залился заразительным смехом: — Ха, Лань Чжань, Лань Чжань, и сейчас запрещен? В тайнике под неплотно встающей половицей его всегда ждали запасы в глиняных кувшинах, которые вместе с ним время от времени распивал и второй молодой господин Лань, сейчас пропустивший колкость мимо ушей. Конечно, в юности Лань Ванцзи, даром что тогда его еще никто не называл Ханьгуан-цзюнем, относился к строгим правилам Гусу Лань куда серьезнее. В тот раз он даже подставился под наказание вместе с Вэй Ином и его собутыльниками, чтобы нарушители получили свой урок. И все же, когда Вэй Ин в хмельном запале попробовал остановить его талисманом, действие которого еще толком не изучил, это сработало — и тогда юному изобретателю казалось, что иначе и быть не могло. Но теперь, оглядываясь назад, Вэй Ин понимал, что дело вовсе не в его гениальности и заклинательских навыках, вернее, не только лишь в них. Обхватив Лань Ванцзи за шею, Вэй Ин легко коснулся губами сомкнутых губ, запоздало раскрывшихся навстречу, когда он уже успел отстраниться. — Неужели Ханьгуан-цзюнь так хотел провести время со мной? — игриво проговорил проказник, как бы невзначай проводя пальцами по вышитому облаками рукаву. Лань Ванцзи проследил за его движением обжигающим взглядом. — Мог бы сказать прямо, я ведь тоже хотел познакомиться с тобой ближе. Мы бы могли заняться кучей всяких вещей… Его голос с каждым словом становился ниже, наполняясь желанием подобно чаше с вином. Напомнить об упущенных возможностях своей прошлой жизни было одним из его излюбленных способов помучить Лань Чжаня, которым он, однако, пользовался крайне редко, щадя его и свои чувства. Но когда их дыхание смешалось, а расстояние между приоткрытыми, горящими губами сократилось почти до миллиметров, с улицы послышались голоса. — Как хорошо, что мы успели до темноты, — преувеличенно громко произнес Сычжуй, с размаху ставя деревянную бадью на веранде. Точно развеялось заклятие, и оглушенный нахлынувшим Вэй Ин вновь ощутил, что стоит на ногах, дышит полной грудью и придерживает Лань Ванцзи за плечи, чтобы тот не мог отклониться, даже если бы захотел. Нехотя повернувшись ко входу, Вэй Ин позволил ему оставить одну руку на своих бедрах — ученики все равно этого не увидят. Сычжуй и Цзинъи опасливо заглянули в цзинши, видимо, не желая стать невольными свидетелями подобных случившейся только что сцен. Их взорам предстали двое, растрепанные, довольные, по-прежнему нуждающиеся в срочной ванне. — Принесли? — привычно безэмоционально спросил Лань Ванцзи, затем обменявшись с воспитанниками несколькими замечаниями о недавней охоте на прощание. И только Вэй Ин заметил, как порозовели нефритовые мочки ушей. Когда дети ушли, Лань Ванцзи все так же сдержанно обернулся к нему и после пары секунд затишья признался: — Нет. — Что «нет»? — не понял Вэй Ин. Помолчав, Лань Ванцзи продолжил: — Должно быть, твой талисман сработал потому, что я… был бы не против оказаться в компании друзей вместе с тобой. Как другие ученики. Несмотря на то, что после их с Вэй Усянем третьего поклона он стал с ним куда более открытым и выражал чувства в речах с поразительной в сравнении с прежними днями красноречивостью, эти слова все равно дались ему с трудом. И Вэй Ин растаял. Он окинул Лань Ванцзи критическим взглядом, решив таким образом замаскировать желание в очередной раз им полюбоваться. Пришлось поделиться сделанными выводами: — Не думал, что еще раз увижу Ханьгуан-цзюня, образец благочестия и безупречных манер, в подобном виде! — притворно всплеснул он руками. Грязь на их одеждах не имела ничего общего с небрежностью — они могли бы нарвать цветов на весенних горных склонах хоть с закрытыми глазами и стоя на руках, при этом не оставив ни пятнышка на подоле. Если бы только собирали цветы. — Еще раз? — переспросил «образец», как раз внося бочку для купания в комнату и неслышно опуская ее у постели. Хотя Вэй Ин часто жаловался на плохую память, но точно такую же мысль, только промелькнувшую в его голове много лет назад после сражения с Черепахой-Губительницей, он отчего-то отчетливо запомнил. Тогда Лань Чжань, мокрый, в грязной окровавленной одежде, но по-прежнему несравненно прекрасный, склонился над ним в пещере, и Вэй Ин подумал, что наверняка лицезреет нечто, недоступное прочим смертным. Тогда он подумал, что вряд ли когда-либо увидит чистюлю и ханжу Лань Ванцзи в подобном состоянии. — Ну, мы много раз оказывались в переделках и похуже, — он ослепительно улыбнулся, скидывая с себя пропахшие травами и потом одежды. Лань Ванцзи покачал головой, наблюдая за бесстыдником. Он стоял у столика для письма и медитации с изящной вазой в руке. Так вот, почему юноши пришли вдвоем — один нес бочку, а второй — тару для цветов с прохладной водой. Наконец устроив букет, Лань Ванцзи присел рядом с Вэй Ином, с каждым движением поднимающим все больше и больше брызг. Казалось, вода его не смущала — Ванцзи задумчиво смотрел перед собой невидящим взглядом. Чтобы немного его растормошить, Вэй Ин шутливо предложил: — А я все еще помню, как делать такие талисманы. Хочешь немного покомандовать? Хитрый прищур, влажные волосы, узкие плечи, торчащие из воды. Лань Ванцзи вздохнул. — Я не хочу… чтобы… тебя… Слово «насиловать» никак не желало покидать четко очерченного рта. Лань Ванцзи на эту жизнь и еще цепочку перерождений хватило того давнего, горького, отчаянного поцелуя. Больше никогда, никогда он не станет так поступать. Это противоречило самому его естеству. — Ладно, ладно. Тем более, ты и так всегда сверху. А вот меня ты никогда не слушаешь, — захныкал Вэй Ин, играюче плеснув в его сторону немного воды. Она промочила высокие борта бочки. Лань Ванцзи ощутил прилив такой всепоглощающей нежности, что та норовила вот-вот выплеснуться из него наружу и утопить Вэй Ина. На минуту прикрыв глаза, он ждал, пока сможет наконец сказать: — Хочешь? — раскрыв глаза, он увидел Вэй Ина, замершего в предвкушении с округлившимися глазами. — Я буду послушным, — тут же пообещал он. Вэй Ин сглотнул — Лань Ванцзи видел, как дернулся вверх-вниз кадык. — А ты точно не против? — уточнил он, сверкая взглядом, по которому было понятно, что он уже все решил и, возможно, даже спланировал поэтапно. Лань Ванцзи покачал головой — не против. Вэй Ин рванул с места, окатив его водой из бочки. Он встал так резко, что мыльная пена осталась на коже, но его это теперь не интересовало. Подойдя к столику, Вэй Ин вдохнул медовый цветочный аромат и лишь затем взялся за бумагу, как прежде в чем мать родила. После нескольких попыток, повертев листок так и эдак и пару раз постучав пальцем по носу в своей обычной манере, он наконец продемонстрировал результат Лань Ванцзи. Заклинатели несколько раз перепроверили узорную вязь иероглифов и символов — все было верно. Лань Ванцзи не стал спрашивать, почему нельзя без талисмана. Видимо, Вэй Ину очень хотелось попробовать так. А если совсем начистоту, ему тоже было интересно, на что он согласится, а на что нет. Если подумать, это хороший способ узнать свои границы. Правда, он немного боялся обидеть Вэй Ина каким-нибудь неожиданным или чересчур категоричным отказом — когда ты под действием талисмана, никогда не знаешь, что именно сделаешь. Может, без талисмана он мог бы обдумать, решиться, сделать скрепя сердце, но с ним… Однако он поспешил напомнить себе, что между ними нет места для подобных страхов. Не извиняться, не благодарить, брать и отдавать в равных долях, принимать и жертвовать добровольно. Принимать — в равных долях. Рано или поздно этот вопрос должен был быть поднят. Вэй Ин собирался взять его, всего без остатка, и отдать не меньше. Вэй Ин собирался заняться с ним любовью — так, как они еще пока не любили. Вэй Ин мог делать что угодно, и Лань Ванцзи принял бы от него что угодно. Любовь и боль, радость и горе — они разделили столько всего на этом пути, и разделили так мудро, что в итоге им осталось только хорошее. Вэй Ин хотел его, Лань Ванцзи. Это было ясно как день, но порой Ванцзи все равно хотелось себя ущипнуть. В юности он считал себя обезумевшим под влиянием злого духа — демоненка по имени Вэй Ин, по проклятому имени. Осознание пришло к нему селем в горах — безжалостно, разрушительно: это проклятие не снять так просто, как он надеялся. Скольких бы людей он ни встречал, сколькие бы им ни восхищались, всегда был только Вэй Ин. Со временем он привык к жизни у опасных склонов. Но Вэй Ин оставался недосягаемой вершиной, порой спускающей в долину бури и землетрясения. Он мог думать что угодно, но был уверен больше, чем в смертности человеческой или в прохладе ручьев, что Вэй Ин никогда не будет с ним. Никогда не разделит его мысли и чувства, никогда. Вэй Ин добровольно… не стал бы, не захотел, нет, нет и нет. Впоследствии это вылилось в повторяющиеся кражи — вещей, цветов, поцелуя. Разделить с ним хоть что-то… Пусть и силой, пусть и обманом. Но сорвавшись в пропасть до невообразимых ранее пределов, Лань Ванцзи точно нашел точку опоры. Он больше не брал ничего, что не давали ему в руки. И получил награду и временное успокоение — пион в книге, сожаление в сердце. А что было потом… лучше вовсе не вспоминать. Сейчас все позади. Он рядом. Они рядом. Все так, как и должно быть. Пока Вэй Ин готовился, Лань Ванцзи неторопливо снял с себя одежду, помылся тщательнее обычного, накинул чистую нижнюю рубашку и застыл на подушках в ожидании. Вэй Ин, сев в позе лотоса напротив лицом к лицу, накрыл его ладони своими и заглянул в глаза, точно проверяя его мысли и чувства на прочность. Все в нем, напряженные мышцы у выступающих ребер, его обеспокоенность, залегшая легкой складочкой над переносицей, и блуждающая улыбка, все говорило только о заботе и бесконечном принятии. «Возьми меня. Всего, я и так уже твой без остатка», — подумал Лань Ванцзи, ощущая незнакомый доселе трепет. Вэй Усянь поднял руку и осторожно, точно имея дело с хрупким фарфором, а не с человеком из плоти и крови, прикрепил новенький талисман к его плечу. — Лань Чжань? — на всякий случай спросил он, проверяя реакцию, потому что нефритовое лицо осталось по обыкновению бесстрастным. — Лань Чжань, — придумал Вэй Ин, — скажи, о чем ты думаешь? Лань Ванцзи не умел делиться сокровенным, даже когда больше всего на свете хотел что-то высказать. Обычно слова застревали в его горле, грозясь перекрыть приток воздуха, поэтому им он предпочитал дело. Но слитые воедино розовые лепестки губ сейчас покорно раскрылись, и речь полилась подобно песне, чаруя и оглушая своего единственного слушателя: — О том, как сильно я люблю тебя. Нет на свете ничего, что сравнилось бы с этими чувствами. Однажды мы видели Бездонный Омут — ты помнишь это? — но даже тогда безумие темной стихии было ничем, как мутная вода в маленькой бочке против бушующего горного водопада. Смотреть на тебя и ощущать твое присутствие… — Ну все, все, довольно! — красный как рак, Вэй Ин бросился вперед и ладонью закрыл ему рот, не в силах слушать дальше. Ему казалось, что сердце вот-вот взорвется в груди, разнеся его по мельчайшим частицам на весь Гусу. Тогда он сможет слиться с воздухом, который вдыхает Лань Чжань, влиться в воду, которой он утоляет жажду и которой омывает волосы, смешаться с землей у него под ногами, — и даже тогда ему будет мало. Его охватила безудержная жажда чего-то, чему не было названия в человеческом языке (но наиболее близким по значению, хоть и не вполне точным по смыслу словом можно было выделить «обладание», хотя ни подавлять, ни захватывать он не желал). Лань Чжань, точно опьяненный, не сводил с него светлых глаз. Теплое дыхание обжигало руку, но Вэй Ин не хотел ее отнимать. Замерев, он прошептал: — Оближи. Он вспомнил, как они играли в догонялки, когда ему удалось напоить Ханьгуан-цзюня во второй или в третий раз. Правда, теперь он уже не был уверен, кто кого обманывал тогда. Лань Чжань, наверное, зная о своей реакции на алкоголь, хотел напиться, чтобы набраться искренности, но как впоследствии Вэй Ин, при этом боялся поставить точку. Мучительно, когда не знаешь, что ответят на твои чувства. Шелковый влажный язык прошелся по внутренней стороне ладони, одаривая Вэй Ина мурашками. В груди стало тяжелеть, дыхание громко зазвучало в ушах. Он еще раз бросил взгляд на талисман, отгоняя прочь сомнения. Даже если Лань Ванцзи действительно будет чего-то не хотеть, он никогда этого не выкажет, скрывая свои мысли и чувства под нефритовой маской. Он был таким с юных лет как в отношении того, чего не хочет, так и если дело касалось того, чего искренне жаждет его сердце, и их разговор этим вечером являлся очевидным подтверждением — столько раз он отказывал Вэй Ину в совместных вылазках за пределы Облачных Глубин, а оказалось, что втайне он думал согласиться, но отчего-то продолжал упрямиться! Это была одна из причин, почему раньше Вэй Усянь не заговаривал об этом всерьез, самых важных для него причин. Он не должен и не сможет причинить Лань Чжаню еще больше боли. Тот вытерпел бы все ради него — но Вэй Усяню никогда не нужны были от него никакие жертвы. С талисманом такого не будет. Лань Чжань просто не сможет ему солгать. Не будет притворяться, что ему хорошо, если это не так. Будет открыт ровно настолько, насколько захочет сам. Сглотнув слюну, наполнившую все равно пересушенный от волнения рот, Вэй Усянь одной рукой стянул с себя алую ленту. Раз уж они это делают, все должно быть правильно. — Вытяни руки, — попросил он. Обычно это Лань Чжань любил его связывать, и обычно — своей налобной лентой. Узлы его становились все замысловатее, узоры на коже — все интереснее, и Вэй Ину нравилось, как тело отзывается на каждое такое взаимодействие. Он был ненасытен, что бы ни происходило — всегда хотел еще большего, даже когда это попросту невыполнимо. На первый взгляд, у него всегда был огненный темперамент — все эти приставания к любой мало-мальски привлекательной девушке в пределах досягаемости, книжки с порнографическими картинками, все эти красноречивые слухи, откровенные шутки и обжигающие взгляды. Лань Чжань однажды сказал, что в его невинность до брака попросту невозможно было поверить. Но Лань Чжань, конечно, верил безоговорочно — в какой-то момент после смерти Вэй Ина он вдруг осознал, что при жизни так сильно хотел ему доверять, что в итоге отвергал любую правду, принимая все слова за ложь, а все действия — за издевательства. А когда осознал это, поклялся, что не повторит ошибки. Много раз за 13 лет прокручивая у себя в голове все, что знал, видел своими глазами и слышал от других о Вэй Усяне, он раз за разом все больше укреплялся в мысли, что тот был кем угодно, но только не тем, кем его все так уверенно считали. Может, отчасти, в том или другом — но уж точно не во всем разом. Его Вэй Ин был ласков и внимателен к друзьям и тем, с кем его сводит судьба, даже если порой они совершенно невыносимы (и вечно оказываются в пещерах), он любил детей и сам обожал поребячиться. Его Вэй Ин улыбался, когда говорил про Пристань Лотоса, про красоты Юньмэна, про свою шицзе или Цзян Ваньина. Его Вэй Ин обещал убить всех зевак, по глупости угрожавших ему где-то в Ланьлине, но вместо этого лишь обездвижил их на время, чтобы те не мешались на пути. Его Вэй Ин, обезумевший, прекрасный, стоял на коньке крыши и смотрел вокруг с болью во взгляде, словно ища кого-то, хоть кого-то, кто будет на его стороне. И он хотел быть там, хотел остановить время, повернуть его вспять и все исправить. Но все это было в прошлом. Услышав мелодию на горе Дафань спустя столько лет, он позабыл о сожалениях, и Вэй Ин, как он знал, тоже. То, что было… в конечном итоге, они всегда были просто Вэй Ином и Лань Чжанем. Что бы ни происходило, они оставались верны себе. Лань Чжань хотел, чтобы так было и впредь. Его губы сами собой попросили: — Свяжи меня и возьми так, чтобы я забыл свое имя и помнил только твое, — подумав, он добавил: — Только будь нежен. И его Вэй Ин просиял, когда в торопливом возбуждении обхватывал его запястья чуть шелушащимися от холодной воды из горных ручьев пальцами: — Разумеется, гэгэ. — Он глупо хихикнул, припомнив, как Лань Чжань впервые повалил его на траву, не сдерживаясь наконец, до конца раскрывая свои помыслы, обжигая изнутри своей искренностью: — Это все-таки ТВОЙ первый раз. Он оставил скромный, нежный поцелуй на внутренних сторонах ладоней, поднимаясь выше и выше, запечатлев свое дыхание и на сильных рельефных плечах, и на точеных ключицах, слегка укусив за кадык под звуки ставшего тяжелым и мерным дыхания, оставив следы прикосновения на широкой груди и предплечьях. Как обычно, он хотел большего, но притворяться не было нужды — и он просто отдался ощущениям, не стараясь пока распалить их обоих необдуманными речами или непристойными предложениями. А про себя Вэй Ин мстительно подумал: «Я наконец заставлю тебя кричать от удовольствия! Или хотя бы вскрикнуть. Даже разочек. Если честно, мне хватит и тихого стона». — Знаю, что обычно я говорю другое, гэгэ, — подрагивающим от страсти голосом прошелестел он в покрасневшее ухо, облизнув мочку, — но не сдерживай себя сегодня. Хочу слышать, как тебе нравится, и знать все, что ты чувствуешь. Пожалуйста. В обычное время Лань Ванцзи бы только хмыкнул в ответ на подобное предложение. Но сейчас его губы вдруг дрогнули и приоткрылись, выпуская рвущееся из груди дыхание наружу. И когда бесцеремонно ищущие нечто на его обнаженном теле руки Вэй Ина схватили самое чувствительное, напряженное теперь до искр в глазах место, с них слетел легкий, точно перышко, почти невесомый звук. Вэй Ин замер, как раз выцеловывая какие-то (несомненно, темнейшие!) символы на его шее. — Лань Чжань, ты?.. — Его ладонь сама собой дернулась, сжалась крепче, начала двигаться в приятном, как он отлично знал, для Лань Ванцзи ритме. И ответом его стало тихое томное «ах!». Раскрасневшийся, с горящими от осознания новых открытий глазами и распухшими губами, Вэй Усянь походил на демона похоти во плоти. Он рассеянно уставился на чувственные губы, еще в юности казавшиеся ему «по-девчачьи» чувственными, потом словил замутненный от ласки взгляд и восторженно вскинулся, заерзал, касаясь ягодицами чужих бедер. Ему очень хотелось подставить восхитительно твердый в его руках член к своему нетерпеливо сжимающемуся входу, но он сдержался. Обычно на этой стадии ласки он уже был наполнен и растянут, а теперь точно потерял что-то привычное и пока не мог с этим смириться. Неловко всхлипнув, Вэй Ин проглотил стон, размазывая ароматное масло по истекающей смазкой головке. По сравнению с Лань Чжанем, у его нового тела были весьма скромные, хоть и уверенные габариты. С некоторой долей досады Вэй Ин вспомнил о прежней жизни — по его мнению, Старейшина Илина вполне мог бы и сам завалить в траву кого угодно, если бы захотел, и впечатлить при этом ничуть не меньше. Конечно, дары, которыми природа щедро поделилась с Ханьгуан-цзюнем, сложно не принимать во внимание, но ведь не все измеряется в мерах длины и толщины. Руки Лань Ванцзи покорно лежали на его животе, когда Вэй Ин толкнул его на постель. Он так беспрекословно остался в том же положении, что невольно напомнил о еще одной сценке из той жизни, на этот раз — произошедшей на самом деле. Когда Вэй Усянь столь жестоко и нахально повалил второго молодого господина Лань наземь в пещере Сюань-У, а тот был столь сильно изранен и измучен, что не мог даже избить его хорошенько — оставалось только кусаться… Теперь Вэй Ин смотрел на некоторые из событий прошлого под иным углом — если знать о заинтересованности Лань Чжаня в его скромной персоне, кое-что становилось и впрямь понятнее, а что-то, напротив, запутывалось еще больше. Например, интересно, что мог значить тот укус? Вэй Усянь не успел спросить, потому что в этот момент Лань Ванцзи с тем же невозмутимым видом раздвинул перед ним бедра. Он видел Ванцзи разным, в сотнях состояний и поз, но не мог припомнить картины более развратной. Как зачарованный, Вэй Ин смотрел на твердый как скала правил в Гусу торс, на лежащий под соединенными алой лентой запястьями и внушающий трепет одним своим видом орган, по своей естественной форме всегда чуть загнутый кверху, на облако черных волос, в которых прятались две аккуратные и очень чувствительные сферы, на полоску кожи под ними, соединяющую их с… — Можно, я…? — пересохшими губами пролепетал он, протягивая сияющий из-за масла палец. Можно, я в тебя войду, вторгнусь? Раздразню сжатые туго мышцы фаланга за фалангой? Его пальцы никогда не могли поспорить в изяществе с музыкальными руками Лань Чжаня, и сейчас казались ему убогими жирными сосисками. Можно, просто потрогаю? Он и сам не знал, о чем хотел умолять небеса, но хриплый голос вынес жесткий ультиматум: — Вставь его в меня, Вэй Ин, вставь поскорее. Вэй Усянь знал твердо: сам по себе Лань Ванцзи никогда в жизни не сказал бы таких слов, даже под пытками. Было ли все это пыткой сейчас? — Ты уверен? Ты готов? — Палец поспешно проскользнул внутрь, и Вэй Ина окатило волной неконтролируемого жара от одной только мысли, что вскоре окажется на его месте. Его движения в его собственных глазах вдруг стали неловкими и слишком резкими. И он совсем не ожидал, что Лань Чжань сожмет его пальцы так, словно желает навеки оставить их в себе, а затем сам насадится на них в ответ. Тон, с которым Лань Ванцзи говорил с ним, будучи так сильно возбужден, всегда напоминал дикого зверя: — Если этого не сделает Вэй Ин, клянусь небесами, я сам его отымею. Покраснев от макушки до пят без единого светлого пятнышка на коже, Вэй Ин с каким-то незнакомым доселе упоением понял, что «отымею» в данном случае наверняка означало «оседлаю его сам», а не в том смысле, в котором они делали это обычно. Простонав нечто невразумительное, он с силой высвободил пальцы (не без труда!) и тут же, по-хозяйски положив скользкие руки на разведенные колени Лань Ванцзи, толкнулся в него, медленно растягивая подрагивающую в напряжении плоть. Ванцзи запрокинул голову и поднял связанные ладони к лицу. — Ты как? Лань… Чжань… — Вся сила воли, которую оставили Вэй Ину небеса, уходила на то, чтобы не сделать резкий и столь мучительно необходимый рывок вперед. Лань Ванцзи был теснее своего горла и горячее своего мужского естества в момент высшего блаженства. Вдобавок, он словно продолжал сжиматься вокруг Вэй Усяня, будто недостаточно было просто быть таким идеальным, таким принимающим и нежным. Нужно было уничтожать, даже принимая. В Лань Чжане скрывалась невероятная нежность и мягкость, хотя его член, в гневе налившись кровью, время от времени вздрагивал от собственной жесткости и силы. Вэй Ин хорошо знал, где примерно должна находиться чувствительная точка, и теперь бережно, вздыхая и вскрикивая, словно от ужаса осознания своей полной и бесповоротной беспомощности перед ним, продвигался вперед, чтобы коснуться ее именно так, как всегда делал для него Лань Чжань. — Чего ты медлишь?! — тот наконец убрал ладони от лица, и Вэй Ин узрел невероятную красоту, требующую скорейшего утешения: глаза Лань Чжаня покраснели и слезились, на щеках расцветал несравнимый ни с чем румянец, такой пылкий, что даже солнце сгорело бы в один миг, глянув на него. Он закусывал губы почти до крови, и те стали алыми, почти как лента Вэй Ина. Под самой же лентой от давления и трения образовалась полоса чувствительной кожи. Не понимая, как поступить, Вэй Ин подался назад, решив, что это слишком для Лань Чжаня. Как холодным душем, его окатило раскаяние — и зачем только он думал о таком? Разве кто-то захочет увидеть любимого человека в подобном состоянии? Лань Чжань явно находился на грани — взгляд метался, не находя услады, а та самая дырочка покраснела от стыда и боли. Должно быть, отек не сойдет и наутро. Он, Вэй Усянь, точно создан, чтобы причинять Лань Чжаню страдания… Внезапно длинные сильные ноги одного из прославленных заклинателей на пике формы сомкнулись вокруг него, толкая на своего обладателя. Лодыжки оказались скрещены у него за спиной, член Вэй Усяня под его изумленный «ох!» скользнул обратно до самого корня, член Лань Ванцзи дернулся, восставая еще сильнее, если такое вообще было осуществимо человеческим бренным телом, а сам Ванцзи поднял руки над головой, выгнувшись подобно охотничьему луку, и Вэй Ин с запозданием осознал, что в этот момент его супруг познал все прелести положения снизу во время любовных утех. Тугой гулкий стон вырвался из натянутого над смятой постелью тела, отражаясь от стен и запертой птицей мечась между ушных перепонок Вэй Ина, оглушая полнотой и теплотой тембра. Больше останавливаться Вэй Ин не смог бы, даже имея такое желание. Все его существо превратилось в инструмент, или, если угодно, артефакт, единственной целью которого было уловить звук, извлекаемый им из терзаемого им человека, и добавить к нему свой, истерзанный им в ответ. Лань Чжань стал флейтой, лучше Чэньцин отражающей все его чувства. Прошло время, прежде чем его разум немного пришел в порядок или хотя бы подобие порядка, и тогда он вспомнил, как спина и ягодицы его, лежащего без движения, порой страдают от неутомимого усердия Лань Чжаня. Он протянул руки и без предупреждения поднял того к себе, не прекращая размеренных до безжалостности толчков. И его тут же обняли, прикусили, поцеловали, взволнованно вжимаясь так, что становилось трудно дышать. — Лань Чжань? — позвал он, когда неповоротливый как во хмелю язык смог вырваться из обхвата чужих губ. — Как тебе? Тебе хорошо? Когда я в тебе? Лань Ванцзи подпрыгивал так, что его внутренности, должно быть, давно поменялись друг с другом местами. Жесткий как дисциплинарный дрын, его член хлестал Вэй Ина по животу, оставляя на нем белесые следы. Обычно Лань Ванцзи мог очень долго сдерживаться от оргазма, но сейчас не похоже было, что он вообще может что-то сказать или сделать осмысленно. Изо рта тянулась тонкая струйка слюны, скрепленное в одно кольцо рук в процессе упало с шеи на талию, из-за чего им пришлось прижаться друг к другу еще теснее и изощреннее. Трения не хватало катастрофически, Вэй Ин задыхался в густые черные волосы, в беспорядке раскинувшиеся на мокрой от пота коже, и в отчаянии царапал спину, совсем забыв про свой обычный страх растревожить старые шрамы Лань Чжаня. Точно почувствовав его желания, Лань Чжань дернул ленту на руках, разорвав ее в клочья, приподнялся и, воспользовавшись длиной своих рук и в особенности пальцев, да и в целом, большими габаритами во многом, по столь любимой для поцелуев ложбинке меж округлой задницы Вэй Ина дотянулся до горячей маленькой дырочки, вызвав такой всплеск эмоций, что само цзинши, казалось, растворилось в их беспросветной уничтожающей мощи. Вздрогнув всем естеством, Вэй Усянь застонал, цепляясь за прямые темные волосы и неосознанно вытягивая их вниз. Лань Ванцзи запрокинул голову, пытаясь справиться с непостижимой истерзанным разумом смесью удовольствия и острой боли, толкнулся в Вэй Ина вторым пальцем и, вжимаясь пульсирующим до крика членом в его живот, оглушительно излился, пока Вэй Ин заполнял его своей спермой, не прекращая покачивать бедрами. В пылу сражения никто и не заметил, что талисман давным-давно порвался, а затем вовсе упал на пол. Двое, занятые только собой, еще долго прижимались друг к другу, оставляя сладкие поцелуи везде, где могли дотянуться, слизывая соленые капли с кожи, оставляя следы от подбородка, зубов, пальцев. Они все не могли насытиться, надышаться, нашептаться, Вэй Ин был непривычно тихим и спокойным, Лань Чжань — нескромным и разговорчивым. Не успев отдышаться, по не спадающей истоме и жару они вскоре поняли, что готовы продолжить на том же месте, на котором прервались. — Позволь, теперь я… — прошептал Вэй Усянь, покрывая поцелуями чуть улыбающееся, непривычно расцветшее краской любимое лицо. Он все не отстранялся, а когда попытался, понял, что Лань Чжань его не отпускает. — Я хочу, чтобы твое семя осталось во мне. Это прозвучало так прямо и развратно, что Вэй Усянь невольно уставился на прекрасные губы, исторгшие подобные слова. Наконец, сбросив наваждение, он пролепетал, попутно ерзая в нетерпении: — Но как же нам тогда быть? — Неподдельное отчаяние звучало в его голосе. Лань Ванцзи приник к нему рот в рот, осторожно, точно вдыхая жизнь. Их руки и пальцы сплелись как по команде, и Вэй Усянь ощутил, как любимый осторожно сжимает ладони, без слов — я здесь, я рядом. Лань Ванцзи всегда все делал молча, и приучить его выражать чувства языком («разве рот дан тебе только для того, чтобы кусаться, эр-гэгэ?») оказалось непростой задачей даже для такого упрямца, как Вэй Усянь — но к счастью, гэгэ никогда с ним не спорил, и если мог исполнить просьбу, какой бы она ни была, прилагал к этому максимум усилий, даже не ожидая похвалы взамен. Вэй Усянь задохнулся в поцелуе — бедра Лань Ванцзи мягко, но настойчиво двинулись ему навстречу. Руки уверенно и крепко, но при этом ненавязчиво держали его руки, совсем не так, как если сжать на запястьях — равноправно, доверительно. Точно отдавая контроль. И только язык оставался решительным и неостановимым, а его движения — резкими и захватническими. У Вэй Усяня еще с тех пор, как им было по двадцать, от этого подкашивались колени, хоть тогда он многого не знал. И не знал такого Лань Чжаня, а если начистоту, то и другого — тоже недостаточно. Когда в запале, не желая допустить раскрытия своих тайн, он сказал тогда, на почтовой станции, что постороннему не должно быть дело до его души, он не только вернул сторицей все те обидные фразы, которыми его в ответ на попытки сблизиться не раз одаривал Лань Чжань. Он еще и имел в виду себя самого — и его, закрытого, холодного, не подпускающего к себе. Это было горькой правдой, с какой стороны ни посмотри. Они не были чужими друг другу, но и близкими им стать тогда не довелось. Еще нет. Отдать контроль над собой кому-то другому — иногда это ни больше, ни меньше, чем открыться друг другу, стать уязвимым перед лицом истины, сказать слова признания, забрать и спрятать ото всех, желая лишь защитить, а не привязать к себе. И иногда — это взять себе половину и поделиться своей, честно и без прикрас. Искренне, как делятся любовью маленькие дети. Поэтому, когда Лань Ванцзи легко, точно крыло стрекозы, касающееся водной глади, толкнул Вэй Усяня назад, по-прежнему не позволяя тому расслабиться ни на секунду, он без раздумий поддался, притягивая оказавшегося сверху к себе за изящные сильные руки. Вэй Ин невольно почувствовал в этом нечто приятно знакомое — с подобного ракурса он любовался Лань Чжанем, его развитым торсом, острыми ключицами, широкими плечами, нефритовой кожей и даже «солнечным» шрамом на груди, когда они занимались любовью обычно. Только теперь все было и так, и наоборот одновременно. Не сдерживая восторга, он подумал, что быть еще глубже, еще ближе и теснее, вероятно, попросту невозможно. Они слились так идеально, так восхитительно, что жадное нутро Лань Ванцзи даже не потеряло ни капли так старательно хранимой им жидкости. Но та не желала оставаться внутри, она маслом обтекала по члену, грозясь просочиться вовне, делала каждый толчок звонким и влажным. Вэй Усянь уже позабыл, что собирался заставить кричать Лань Ванцзи, а не наоборот. Он не умел держать все в себе так же, да и не любил, и голос вечно его подводил, выдавая абсолютно все, а порой даже больше. Все, что делал Лань Чжань, поднимало в нем бурю эмоций и раньше, а теперь та обратилась в сносящий все рамки и запреты на своем пути ураган. С упоением он подумал, что это еще один, новый Лань Чжань — все такой же, но теперь с красным лицом, раздвинутыми ногами и сладострастной дымкой во взгляде светлых лучистых глаз. И Вэй Усянь прекрасно его понимал, стоило только представить, как его совсем не такой большой и потому доставляющий меньше непривычных ощущений член наполняет его, точно ключ, подходящий к замку, распирает изнутри на грани допустимого и при каждом взмахе бедер касается заветной точки наслаждения глубоко в… — Не-е-ет, — простонал Лань Чжань, с силой вбивая в себя разомлевшего, истерзанного любовными муками Вэй Ина, многократно ускорившись и до побеления костяшек сжав его ладони, на которые все это время опирался. — Вэй Ин… Я… я еще не… От такого напора Вэй Усянь попросту не знал, куда деться, он был снизу, плотно зажат коленями, пальцами, даже его естество находилось в невыразимо прекрасном, сводящем с ума плену. Думая только, что умрет от оргазма, если продолжит терпеть, он пытался вырваться, катаясь по разобранной постели — в ней точно бесились демоны либо проходили активные боевые действия, и никак не меньше. Лань Ванцзи, приняв в себя все, что Вэй Усянь только был способен ему дать, больше не сдерживался, отчаянно приближая столь желанную разрядку. Он тоже, словно одержимый, потеряв всякую власть над собой, чуть только не рыдал, взгляд ничего не видел перед собой, а из бурно вздымающейся груди вырывались бессвязные звуки. Его собственный истекающий орган двигался вместе с ним под громкие шлепки. Разумеется, это не могло продлиться долго — и он излился на грудь и лицо Вэй Усяня, издав стон, который мгновенно привел того в чувства, а затем рухнул в его объятия, совершенно не обращая внимания на то, что запачкал щеку. Супруги не могли ни говорить, ни пошевельнуться, пока не забрезжил рассвет. Через какое-то время Лань Ванцзи попытался было встать, так что Вэй Усянь понял — наступило время подъема, — но тело не слушалось, будто после долгого избиения, силы покинули каждую мышцу, истратившись все до последнего на невероятный по своей мощи взрыв плотского удовольствия. Понимая все это, Вэй Ин нежно и чувственно обнял его сильнее, как бы говоря — я знаю и всегда поддержу, останься сегодня в постели, останься сегодня со мной, никто не заслужил этого больше, чем ты. Его мягкие пальцы скользнули по старым шрамам, успокаивая и баюкая. За всю свою жизнь Лань Ванцзи никогда не нарушал режим сна Гусу Лань, исключая особые случаи, например, когда был совсем без сознания, что случалось всего пару раз в его жизни. Не вставать по такой, казалось бы, крайне неуважительной и пошлой причине… он едва заметно вздохнул в ароматные волосы Вэй Ина, и тот не сдержался и задорно, утешающе лизнул мочку уха, удачно оказавшуюся в зоне его досягаемости. Это было непривычно донельзя, но в такой момент Лань Ванцзи мог отреагировать разве что приглушенным мычанием, хотя будь он в форме, Вэй Ину не сошел бы с рук столь грязный прием. Но все это можно было отложить, если подумать. Все это было по сути неважно. Только они сами в руках друг друга. Только то, что между ними, если не обращать внимания на пот и другие жидкости, в больших количествах исторгнутые их телами на протяжении всей ночи. Ну и, возможно, смятый талисман, закатившийся под кровать. *** Конечно, Сычжуй, возвращающийся с ночного дозора, ни о чем подобном даже не помышлял. Он был хорошо воспитанным приличным юношей, и о том, что происходит между Ханьгуан-цзюнем и учителем Вэем за закрытыми дверями, предпочитал не думать, хотя, конечно, глупцом он тоже не был и кое-что да понимал. Обычно на ночные звуки из спален семейных заклинателей никто не обращал никакого внимания, но Сычжую не повезло оказаться именно около цзинши и именно в самый неподходящий момент. В мучительном, глубоком стоне, разрезавшем тишину подобно хорошо заточенному лезвию меча, Сычжуй с удивлением узнал голос наставника. Он никогда не слышал от Ханьгуан-цзюня ни единого вскрика боли, а когда тот уединялся с учителем Вэем, можно было расслышать только голос последнего, причем без исключений. Не зная, как быть, Сычжуй замер на тропинке. Разумеется, в ночи, особенно после истории про талисманы и всех разговоров о темном заклинательстве днем, первыми в голову сами собой лезли плохие мысли. А он был в патруле — полагалось реагировать на любые подозрительные случаи. Но с другой стороны, Сычжую не хотелось никого тревожить понапрасну. Терзаемый сомнениями, он упустил несколько драгоценных мгновений, как вдруг вспомнил кое-что еще из сказанного в тот день. Учитель Вэй собирался исследовать талисманы! Вдруг все-таки случилась беда? Отважный юноша не боялся за себя — в случае чего он сможет как-нибудь справиться со смущением и стыдом. А вот если Ханьгуан-цзюнь действительно пострадал, а он ничего не сделал — от такого позора не отмыться никогда! Сычжуй бросился к резным перилам цзинши. Однако оказавшись на деревянных ступеньках, он снова невольно замер, пригнувшись, точно в засаде, и прислушался еще раз. Тишина и спокойствие этого места словно окружали маленький уютный сад прочной невидимой стеной. Казалось, даже если бабочка захочет взмахнуть крыльями, это тут же услышит все Гусу. А когда поутру листья покроются росой и ее капли начнут падать наземь, поднимется перезвон чудесной мелодии. Сычжуй был убежден, что показаться ему не могло, но в такую минуту любой бы засомневался. И тут, когда он уже протянул было руку к раздвижной двери, посреди всего этого чинного благородного величия вдруг раздался еще один едва слышный стон, он бы ни за что не уловил его, не окажись на веранде у самого входа. Жаркий, чувственный, яснее ясного говорящий о низменных желаниях, точнее, их полнейшем удовлетворении. Этот голос, звонкий и молодой, принадлежал Вэй Усяню, Старейшине Илина. Покраснев до кончиков волос, юноша отпрянул куда подальше, будто на миг оказавшись в кипящем масле. Остановившись за пределами сада у кромки деревьев, он дрожал и никак не мог выровнять дыхание. Сычжуй был практически уверен в том, что увидел темный силуэт сплетенных в одно тел на фоне белых одеял. Всего на секундочку, когда приоткрыл двери, но все же… все же… — Сычжуй? Что ты здесь делаешь? — эта мягкая и приятная манера речи могла принадлежать только одному человеку. Замеченный на месте преступления, ученик в очередной раз застыл, боясь пошевелиться. Он тут же испугался, что его примут за подсматривающего. — Ц-цзэу-цзюнь! — от испуга он даже начал заикаться. Лань Сичэнь никогда не видел Сычжуя, одного из лучших учеников клана, всегда собранного и не по годам смышленого, в подобном состоянии. Нетрудно было догадаться, что тому виной, коль скоро они встретились около уединенного цзинши. Подумав немного, какие слова будет лучше подобрать, Лань Сичэнь наконец сложил руки перед собой и миролюбиво объяснил: — Я возвращался с медитации на источниках, когда услышал шум. Прячущий взгляд Сычжуй вздрогнул на этих словах, ожидая сам не зная чего. Может, взбучки, наказания? — Я возвращался с ночного дозора, Цзэу-цзюнь, — отрапортовал он на всякий случай. Впрочем, это было излишним. Лань Сичэнь кивнул, он знал расписание дозоров и без напоминаний, потому что составлял его вместе с Ванцзи. — Раз оказалось, что это всего лишь ты, думаю, будет лучше вернуться в постели и больше так не шуметь. Согласен? — с улыбкой предложил он Сычжую, тут же вздохнувшему с видимым облегчением. Что ж, пожалуй, сон и вправду был необходим, а вот второе… с точки зрения Сычжуя, это условие было невыполнимо. Но делать нечего, из уважения к главе клана он пообещал себе попробовать. Только на этот раз.