Хорт

- Алешенька! Братец! - Ты что, Лизонька? Запыхалась вся... Что такое? - Тут он, братец, мимо меня прошел, не приметил! - Да кто, сестрица? - А тот, который на коне на меня наскочил! Он самый! Пеший был, а мимо меня промчался, будто на коне. Глаза гневные... Ой, Алешенька! Вздрогнул Алеша, сестрицу обнял, будто от беды близкой защитить желал. А ну как и впрямь беда близко? Неужто же боярина Гречкина сынок за все бесчинства свои, за Лизоньку - жив остался? Иль пощадила его Сирин-птица? Да как же так-то? А ныне Сирин далеко, ни когти его вострые, ни воля княжеская не защита... - А ты не обозналась часом, сестрица? - Сам погляди! - и домолвить Лиза не успела, как увидал Леша своими глазами сынка боярского. И верно, жив-живехонек, лицо цветом маковым горит... Вздрогнулось Алеше, потянул сестрицу в сторонку, под зеленый куст - густо растут они в саду княжеском, авось, Гречкин не заметит. И верно, не заметил. Да замер вдруг, будто и ноги, и взор о воеводу княжеского споткнулись. Стоит Олег, глядит сурово, брови темные хмурит. - Ты что же это? - и Лиза вздрогнула, услыхавши, а Гречкин и взора не опустил. - Ровно на пожар поспешаешь! - Пожар не пожар, а весть до меня нынче дошла - не поверил... Верно ли? Нахмурился Олег еще пуще. - Правда иль нет - не в саду же о том кричать. В палаты взойди, там и разговор будет. Повернулся, пошел - а Гречкин за ним вослед, взором будто жжет воеводу княжеского. Поглядел им вслед Алеша, дух перевел. - Ушли, вроде. Ты, Лизонька, не бойся, коли сам воевода за Гречкина взялся. Он строгий, своеволить ему не даст - Олег, ты мне скажи, ужель правда это? Усмехнулся Олег невольно. - Да что с тобой такое, Кирюша? С батюшки твоего опала снята, домой ему вернуться дозволено, а ты не рад будто? - Радовался бы, да только, - дрогнули у Кирилла уста обидой горькой, - ужель вправду отослать от себя меня хочешь? - Так вот ты с чего не рад? Всякому, Кирюша, в дому своём родном быть надобно. На своём месте. Аль не хотел ты туда, не рвался? Вот ныне и воля тебе, с чего так глядишь-то? - С чего? Тебе ли не ведать, Олег? А я вот всё понять не могу... И опомниться не успел Олег - пал Кирилл ему в ноженьки, колена руками задрожавшими обхватил: - Чем оплошал я, скажи? Чем прогневил тебя сызнова, что прочь меня гонишь? Не угодил - так накажи ты меня, Олег, всё приму... Накажи да прости, не гони только! - Встань ты, Кирюша! - руками Олег всплеснул. - Ровно дитя малое! Радоваться бы, что в дом отцовский ворочается, а он слёзы льет! Не гневен я на тебя вовсе, с того и станешь, кем прежде был. Неуж по душе тебе опала до безвестье? - Что безвестье да опала? Будто это одно только и было? - главу вскинул Кирилл, в лицо воеводино взором жадным впился. - Или уж не люб я тебе стал, Олег? Вздрогнул воевода. - Встань, Кирилл, что ж ты в самом деле... - А и был ли я люб-то? - будто и не слышит Кирилл. - Иль все ласки твои в наказанье мне только были? Проучить да усмирить меня, неразумного? Так стало по-твоему, Олег. Тебе одному я покорен ныне. Хоть веревки вей из меня, прикажи - и в омут кинусь. Только не гони, прочь не отсылай. Привязал ты меня накрепко, мне уйти - только сердце из груди вырвать. - Да что ж такое... - обхватил Олег Кирилла руками, сам на ноги поставил легко, будто и впрямь дитя малое держал. - Что за речи твои? Будто в лихоманке ты, Кирюша... - Не в лихоманке я, Олег, горю огнем-пламенем, а тот пламень сам ты разжег, с чего ж удивляешься? Погляди ты на меня, слово единое молви, люб ли я тебе? Да и вздрогнул, когда обнял его Олег, устами к устам припал жарко перстами вплелся в пряди разметавшиеся. Дрожит Кирилл, а пьет поцелуи Олеговы без устали, будто мёд хмельной из чаши незримой, и ту чашу не осушить вовек. - Любый ты мне, Кирюша, как жизнь сама, любый, когда уж ты таким сделаться успел, и сам я не ведаю, а только не привычен я слов таких говорить в наказанье одно, а уж в насмешку - тем паче. - Так любишь? - шепчут уста растревоженные. - Люблю. С того за тебя и радею. Хочу, чтоб счастлив ты был, к батюшке, в дом родной вернувшись. - Не быть, не быть мне там счастливым боле! Коль не с тобою рядом... А отошлешь, так я... - блеснули глаза норовом былым. - Так я, Олег по-прежнему разгуляюсь! Так, что граду всему жарко станет! Мед как воду пить стану, а коли кто попадется, пока гуляю - сам и повинен будет. Всех Федоровых молодцев за мной пошли - не уймут! В лице Олег поменялся, нахмурился сызнова, да поболе прежнего. - Да ты мне, никак, грозить взялся, Кирюшка? Запамятовал, что, покуда князь наш не воротится, я его власть храню? Гляди, головы не снесешь! - Казни, Олег, казни! Не гони только! Вздохнул Олег, Кирилла привлек к себе наново. - Ох, головушка непутевая... Да сам подумай, как могу я тебя с собой рядом оставить, при живом-то родителе! Что он скажет? А что люди говорить станут? - На то твоя воля, Олег. Кем меня оставить при себе пожелаешь. Хоть помощником, хоть сыном названым, да хоть слугой быть прикажи - и буду! Усмехнулся Олег. - Экий ты скорый! Сыном названым! Батюшке-то родному что скажешь? - А то уж моя забота. Уговорю я его. Да он, верно, и рад будет, коли при тебе присмирею. Ему ж и легче станет. Ты ж в строгости держать меня станешь, а, Олег? - В строгости, ох, в строгости! - не выдержал Олег, рассмеялся. - Не дрожи ты так, Кирюша. Батюшку твоего дождаться прежде надобно, воротится - там и решим дело. Гляди, не набедокурь только. Не себя ведь самого под беду подведешь, а и меня тоже. - Тебя? Да пусть меня тогда Сирин когтями растерзает, Олег, любый ты мой... Да наместо когтей Сириновых были Кириллу уста жаркие, руки могутные, персты ласковые, да сласть медовая, что по сердцу самому разливалась. Мог Сирин добычу выпустить, да что волку попалось - навек его. Особливо, тому волку, которому в зубы он, непутевый угодил. И ни своей, ни чужой волей ему от волка того не вырваться. - Гляди-ка, братец, Алешенька! Опять он! - Не бойся ты, Лизонька, - глянул Алёша и улыбнулся. - Никакой беды ни мне, ни тебе не будет. Ты глянь, за Гречкиным-то сам воевода княжий доглядывает. А у него не забалуешь, нет! А и верно, Лизе подумалось, прав братец. Уж не правит боярский сын конем горячим, да и сам не бежит, сломя голову - шагом тихим возле воеводы идет, очи долу опустил, только лицо по-прежнему так цветом маковым и полыхает. Со стыда будто. Верно, и правда строг Олег-воевода, коли такого молодца пристыдить сумел. И пока рядом он, верно, бояться Гречкина и впрямь нечего. Не забалует!