***
Второй раз выдается не таким ярким, как первый. Но Ямач уже подозревает, что лишился рассудка. «Он мне не нужен. Да и почему должен-то?» — «Если я говорю, что нужен, значит так и есть». Два голоса — один глубокий, наполненный скрытым недовольством, другой спокойный и покровительственный — прорываются сквозь толщу воды, под которой похоронен Ямач. Он лежит на самом дне, раскинув руки и таращась вверх, туда, где два силуэта отбрасывают огромные тени. В голове совершенно пусто. Стоячие воды обволакивают тело, голоса все говорят, говорят, говорят… И кажутся знакомыми. Тот, что спокойный, отчего-то вызывает тревогу, желание спрятаться, увязнуть в песчаном дне, а недовольный — что-то жаркое и болезненное. Ямач неосознанно вскидывается, пытаясь присмотреться, но до него вновь доносятся лишь обрывки диалога. Тело начинает кровоточить. Темно-бурая кровь заполняет воду, три отрывистых звука, подобных выстрелам, бьют по барабанным перепонкам. Ямач лежит в яме. Вместо воды здесь — море крови, вместо песчаного дна — чужие тела, и он на самой вершине. Если попытаться, он отыщет здесь всех, кого потерял. Но сквозь кровь ничего не видно, а еще невозможно дышать. Он пытается встать, но мертвые не дают, тянут вниз, на самое дно. Голоса замолкают, и он слышит удаляющиеся шаги. Но он все еще не один. Второй силуэт неподвижно нависает над ним и, кажется, прожигает взглядом. И внезапно Ямач вспоминает. Словно наяву он ощущает горячий, вязкий воздух вперемешку с чужим запахом, удары молний и то, как сжалась и взорвалась вселенная. На той стороне реальности, где Ямач лежит на койке с тремя пулевыми отверстиями в теле, к его горлу приставляют нож. Плевать. Если это хоть как-то избавит Ямача от мерзкого запаха крови и гниения, он согласен сдохнуть прямо сейчас. Но ничего подобного не происходит. Ощущение холодного лезвия у горла неожиданно выдергивает его из полусознательного состояния: кровь впитывается в мертвые тела и почву, яма иссушается, позволяя Ямачу шумно вдохнуть кислород. Тот мгновенно насыщает каждую клеточку тела. Стараясь не думать о сваленных в кучу трупах, Ямач встает на ноги и открывает глаза. В комнате уже нет ни Арыка, ни Дженгиза. Странный холодок пробегает по телу, когда Ямач вспоминает то, что заставило его очнуться. Он не удивляется тому, что Арык хотел его прирезать, но должного опасения не чувствует. Неожиданно для себя он приходит к выводу: умереть в залитой кровью яме страшнее. Ямач надеялся, что это пройдет. Что если он хотя бы не будет пересекаться с причиной сумасшествия, то выздоровеет. Но стоило Арыку объявиться — пусть так, пока Ямач лежал в полусознательном состоянии, — как безумие захлестнуло его снова. «Он Эрденет. Брат ебаного Чагатая, убийца Эмира», — безуспешно пытается достучаться до него Ямач. Но разумные доводы не помогают. Сердце стучит, как ударная установка, когда он прокручивает воспоминания: первую встречу, разговор в кафе, резкие выдохи, собственный бешеный пульс… Ямач всерьез опасается, что сошел с ума. Упирается, не хочет, чтобы чужие прикосновения крепко осели в памяти. Но затягивающий Ямача и его мир коллапсар все не отпускает. И Ямач не знает, как от него избавиться.***
А на третий раз безумие переходит все границы. Ямач вновь сталкивается с Арыком внезапно — в кабинете Дженгиза, почти сразу после того, как поправляется. Теперь он вынужден прислуживаться и таскать на себе костюм с иголочки, ведь сам стал свидетелем того, как с помощью продажных бюрократов Дженгиз расселил бедный квартал. Арык же не меняется: стоит заложив руки за спину и как ни в чем не бывало выслушивает гневную тираду Дженгиза. Ямач прочищает горло и складывает руки перед собой. — Дженгиз-бей, вы меня вызывали. Периферийным зрением он видит, как Арык прожигает в нем дыру. — Да, Ямач, — говорит Дженгиз. Сменяет выражение лица на более благосклонное, словно это не он секунду назад кричал на Арыка так, что слышал весь особняк, берет со стола жестяную коробочку и достает жвачку. — У нас срочное дело. Ямач напрягается: на ум сразу приходит Чукур, — но успокаивает себя тем, что старик вряд ли разговаривал бы с ним настолько дружелюбно, вытвори чукурские что-то опять. — Вчера вечером неизвестные украли мой товар, — продолжает Дженгиз, захлопывая коробочку. — А послезавтра я отправляю крупнотоннажную партию через пролив. Я не хочу, чтобы подобное повторилось. Кроме того, ты найдешь виновных и воздашь по заслугам. Услышав это, Арык шумно вздыхает. Грудную клетку Ямача синхронно сдавливает. — Отец, — стиснув зубы, произносит Арык. — Я все улажу. Не нужно вмешивать его в это дело. Ямач стоит опустив голову и чувствует, как в комнате возникает опасное напряжение. Дженгиз медленно разворачивается к Арыку и почти что шипит: — Я тебя не спрашивал. Если идиотов, которые посмели пойти против меня, не найдут, то считай, что ты упустил данный тебе шанс. Это дело репутации, Арык. После непродолжительной паузы тот нехотя кивает. Дженгиз выходит, шумно хлопнув дверью. Ямач прикладывает ладонь ко лбу и второй рукой опирается на кресло. Сохранять спокойствие тяжело, а все потому, что гребаный Арык стоит на месте и буднично постукивает по полу ногой. Ямач уже понял, что слетел с катушек, но терпеть присутствие причины сумасшествия легче не становится. «Ты точно больной, приятель. Он ведь тебя ненавидит, — натянуто усмехается Ямач. — Чуть не замочил тогда, в офисе, и хотел прирезать, пока ты лежал без сознания. И ты тоже должен ненавидеть. Но, видимо, не до конца вылечился в психушке». — Все в порядке? — тем временем глумливо дергает бровями Арык. — Выглядишь неважно, еще не оправился? Ямач замирает. С трудом заставляет трясущиеся руки успокоиться и бросает короткое: — Не твое дело. Арык хмыкает. Оглядывает Ямача с головы до ног и кивает. — А костюмчик-то хорошо сидит. И каково оно? — Что? — сглатывает Ямач и хмурится. Воздух накаляется. Снова. Что-то опасное клубится в нем, но Ямачу плевать. Вместо того, чтобы уйти, он смотрит Арыку в глаза — и, шайтан с ним, зря это делает. Черные дыры зрачков поглощают его, вынуждают не отрывать взгляда. Ямач не может даже моргнуть и резко, отчаянно выдыхает. Арык насмешничает: — Так быстро продаться. Раньше у Ямача уходило гораздо меньше времени на ответный словесный тычок, но сейчас он как никогда тормозит. Он ведь не хочет помнить, как обжигали жесткие касания Арыка… Нет, определенно не хочет. А поэтому нужно ударить побольнее. — Сегодня твой отец сказал мне, что я ему нужен. А тебе он такое когда-нибудь говорил? Арык вдруг меняется в лице. Глаза вспыхивают сильнее, превращают отблески света, идущего с террасы за пустующим столом Дженгиза, в сверкающий горизонт событий. Арык делает шаг вперед. Вокруг ничего, что могло бы помочь Ямачу — и уж точно нет оградительной стойки с ярко-красной лентой. Но он не спешит сжать кулаки в ответ, а с каким-то мрачным, издевательским упоением думает: «Может, когда он хорошенько разобьет тебе лицо, ты наконец избавишься от этого безумия?» Арык щурится и говорит обманчиво спокойно: — Да я тебя прикончу. Рефлексы Ямача кричат: «Защищайся!» Безумие, правда, шепчет обратное. Ямач в последний момент пересиливает его: перестает бесстыдно пялиться в зрачки напротив, хватается за лацканы пиджака Арыка и упирается, не дает тому ударить себя о стену. Арык поднимает правую руку и бьет по предплечьям Ямача, так, что он выпускает пиджак из рук и сгибается, защищая корпус. Уже в следующий миг Арык обхватывает голову Ямача и тянет вниз. Тот почти встречается лбом с его коленом, чудом успевая прикрыться тыльными сторонами ладоней. Костяшки жжет, но Арыку все мало — он бьет локтем по незащищенному позвоночнику, и из груди Ямача вырывается задушенный хрип. Удар приходится по легким. От шока Ямач оседает на пол, безуспешно глотая воздух, и Арык почти по-джентльменски отходит назад. А когда Ямач приходит в себя и, опираясь на пол, поднимается, то снова атакует, но в лицо практически не попадает. То ли не шибко старается, то ли Ямач постепенно учится блокировать его удары. Тогда Арык отступает, чтобы перевести дух, и встряхивает кистями. Ямач эту секундную заминку оставляет без внимания и напасть в ответ не стремится. Желание избавиться от отголосков болезненного возбуждения и ощущения чужих прикосновений, выбить их болью намного заманчивей. Он закрывает глаза и вспоминает тысячи молний, ударивших в лоснящийся пол холдинга, но отчаянно мотает головой. Ямачу хочется, чтобы остались только боль и ненависть. Может, причина не в Арыке, а в нем самом? И нужно было накинуть красную ленту именно на его шею? Перекрыть доступ кислорода… Элементарно же — и никакого процесса горения. Ямачу больше не привидится кровавая яма. Он всего лишь станет одним из тел, закопанных в ней, ничуть не значимей остальных. И брат больше не выстрелит в него три раза. И мама не посмотрит на него с презрением. Но он точно живет по закону Мёрфи. Потому что, когда поднимает веки, видит: они с Арыком вернулись туда, откуда начали. К холодной стене, о которую Арык его хорошенько прикладывает. Ямач расплывается в болезненной улыбке и чудом давит глухой кашель. В прошлый раз он тоже думал о кровавой яме, и вылез из нее так же — ощущая молчаливое присутствие Арыка. Все эти окоченевшие тела, запах тления — Ямача передергивает. Но затем он замирает, потому что… Арык слишком близко. И зрачки его тоже. Черные дыры особенно рьяно продавливают пространство и время, и Ямач чувствует это на собственной шкуре, когда не может точно определить, сколько он так глазеет на Арыка. Кровь приливает ко лбу, сердце выстукивает языческий ритм… Ямач сглатывает, взгляд его мечется по лицу Арыка. Тот почему-то тоже не двигается. Хватка ослабевает, но руки никуда не исчезают — остаются на плечах Ямача. Мыслей в его голове не остается, связных — тем более. Вокруг космический вакуум, мерный отдаленный гул и жар звездного излучения. Аккреционные диски зрачков Арыка еле заметно пульсируют. Ямач видит это замешательство на его лице, видит ходящую ходуном грудную клетку и то, как желание с особым наслаждением превратить тело Ямача в кровавое месиво вдруг сталкивается с… Действительно, с чем? — Что ты… — вырывается у Арыка вместе с неровным выдохом. Руки сползают ниже, к предплечьям Ямача, и тот ими нервно дергает. Кожа пылает даже через ткань пиджака. Горло сдавливает спазмом. Ямач надеется, что Арык просто его ударит. Или прикончит. Эта мысль кажется такой правильной… Но Арык ни делает ни того, ни другого. Ямач, сглотнув соленый комок в горле, затихает. Он не может дышать: воздух ионизирует и превращается в плазму, в межзвездное пространство. — Что ты, мать твою, творишь… — шепчет Арык. — Арык-бей! Двери открываются, почти слетая с петель. В кабинет вбегают два охранника Дженгиза. Арык в последний момент отступает. И он, и Ямач запыхавшиеся и в крови (оба — в Ямача), но Арык, словно так и должно быть, кивает им. — Арык-бей, все хорошо? — говорит охранник и медленно опускает пистолет. Смеряет Ямача опасливым взглядом. Арык усмехается. — Хорошо. Занимайтесь своим делом. Ямач моргает несколько раз и борется с желанием потереть веки кулаками. Хочется сказать что-нибудь едкое, процедить… Но желание пропадает, когда он вспоминает, что именно произошло. — Слушаюсь, Арык-бей, — кивает охранник. Арык его бесцеремонно оттесняет и уходит, напоследок мазнув по Ямачу странным взглядом. Наваждение испаряется. Ямач сползает вниз по стене и хватается за горло. Бьет себя по щекам, трет уставшие глаза — так, если бы он действительно битый час вглядывался в сверкающий горизонт событий. Поднимается и на ватных ногах добирается до двери. «Это сумасшествие, — убеждает себя Ямач, пока спускается по мраморной лестнице и поворачивает к Босфору. Охранники косятся, но Ямач молча проходит на террасу и шумно вздыхает. Наконец-то можно это сделать свободно. — Всего лишь помешательство». Да. Ничего критичного. Стоит потерпеть еще чуть-чуть — и оно пройдет. Упорхнет так же внезапно, как появилось. Ямач кивает сам себе и всматривается в плавно текущие воды. Где-то по направлению их течения можно найти его дом и Чукур. И никакие бешено вращающиеся коллапсары не вписываются в эту картину мира.***
Но безумие не проходит — всего-навсего копит силы. Резво выползает из-под коры мозга… Плазмой течет по венам, настолько горячее, что плавит вольфрамовые сосуды. Ямач осознает это, когда в нескольких метрах от него и Салиха останавливается черный тонированный кадиллак и рассерженный Дженгиз мечет взглядом молнии. Ямач замирает с ремнем безопасности в руке, услышав ровное: — Арыка похитили. Нужно сейчас же найти его. Что-то громко стукается, кажется, о диафрагму. В ушах — отголоски печально известного звона, но в этот раз он больше походит на монотонный космический гул, никому, кроме Ямача, не доступный. — Ямач, ты меня слушаешь?! Он стискивает пальцы и отводит взгляд от зеркала заднего вида, чтобы дохрена прозорливый Дженгиз ничего не заподозрил. Тот говорит, что у Ямача мало времени. Что Арыка убьют, если он не успеет. Ямач хочет спросить: «У тебя целый штат дуболомов во главе с начальником охраны, но ты отправляешь меня?» Но потом видит: Дженгиз абсолютно спокоен. Оказывается, настоящей причиной его рассерженного взгляда был сам Ямач, не сообщивший о своей встрече с Салихом. Для Дженгиза ничего ведь не случилось — просто небольшая неприятность. Неполадка. А Ямач, как верный пес, должен эту неполадку устранить. Доказать верность хозяину. У Ямача нет выбора, но никому не обязательно знать, что он и сам не прочь в этот раз подчиниться. Он может сколько угодно избегать причины, но вдруг отчетливо осознает: от нее так просто не избавиться. После той… драки в кабинете он толкал безумие обратно, под кору мозга, и старательно избегал всего, что связано с Арыком. Не сдержал облегченного выдоха, когда узнал, что тот ослушался приказа Дженгиза и сам вышел на украденный товар, и как можно быстрее покидал злосчастный кабинет каждый раз, когда Арык туда заходил. Судя по тому, какие цепкие взгляды тот бросал на Ямача время от времени, от него подобные странности в поведении не укрывались. Но Ямач делал вид, что этих взглядов не замечал. Он все еще разрывался на части, пытаясь и угодить Дженгизу, и не навредить Чукуру. Из последнего его настойчиво гнали прочь, но смирение никогда не текло в его жилах. Ведь его позвоночник — гребаный иридиевый стержень, а рассудок — жидкая ртуть. Испарится, кристаллизируется и, если необходимо, вернется в прежнее состояние. Собрать, правда, иногда сложно. На днях, когда Ямач снова безуспешно пытался вбить в голову Джумали истину об огромной пропасти, разделяющей могущество Дженгиза и Чукура, Салих сказал, что оно того не стоит. Что Ямач попросту изнашивает легкие, бегая туда-сюда. Что для старших братьев он — один из прислужников Дженгиза, как будто он сам захотел связаться с человеком, снабжающим опиатами все Балканы и Европу. Ямач Салиху не поверил: ради Чукура всегда стоило попытаться. Он ведь не был псевдопесчаным дном, усеянным трупами. Он был домом Ямача, его семьей. Наследием отца. Но сейчас… Вместо того, чтобы уже по традиции бежать в Чукур и в очередной раз пытаться достучаться до Джумали, он садится в машину с Салихом и едет на поиски. Они стоят посреди старой, худо-бедно асфальтированной дороги, расчленяющей лесополосу надвое. Уже давно стемнело, и Ямач дергает на себя двери машины, передом вписавшейся в дерево у обочины. Арыка в салоне нет. Следов крови тоже нет, но кто знает — в такой темноте не заметить можно что угодно. Ямач вытирает пот со лба и не сразу понимает, что руки трясутся. Он, кажется, чувствует фантомное дыхание за спиной, но разворачивается и замечает за собой лишь темный, угрожающе разросшийся лес. — Сын моего отца, — шепчет вдруг Салих. В его руке — черный телефон с потрескавшимся защитным стеклом. Ямач хватается за телефон так быстро, что чуть не роняет. Заходит в контакты, намеренно пролистывает Дженгиза и звонит Серен, но она, как назло, все равно передает ему трубку. Нет, старик точно издевается: не отправляет людей на поиски, даже не притворяется, что хоть каплю переживает за сына, а не за управляющего делами. Ямач ударяется спиной о дверцу машины и смотрит на Салиха. Тот шумно выпускает воздух из груди. «Я не оставлю от Чукура камня на камне», — прокручивает в голове Ямач слова Дженгиза. Но знает: им движут не эти слова, а на редкость упрямое безумие. — Ямач! — кричит Салих, однако Ямач не хочет верить. Останавливается в паре метров от раздавившего легковушку микроавтобуса и мучительно всматривается. «Нет, — думается ему. — Как такое возможно?» — Не утруждайся, сын моего отца, — добивает его Салих. Голову Ямача будто сдавливает тисками. Он не может оторваться от жуткой картины, хотя и не решителен настолько, чтобы подойти вплотную. Мысли о том, что из-под белого микроавтобуса покажется, скажем, рука… Ямач борется с внезапным приступом тошноты. — Ямач? — подбегает Салих. — Что с тобой? Ямач хрипло смеется. Действительно, что? — Ямач-бей? Я Арык. Арык Боке Эрденет. До Ямача неожиданно доходит: он был обречен еще до схватки в холдинге. Когда Арык впервые переступил порог кафе и протянул руку, бескрайнее, бесконечно плотное и раскаленное вещество было готово сжаться и расшириться во вселенную. Ямач поднимает голову и безысходно таращится на бледно-синее ночное небо. Они с Салихом и… Арыком так далеко от города, что звезды видны как на ладони. «Они не такие», — думает вдруг Ямач. — Ямач… — Сейчас, Салих, — прикрывает глаза Ямач. Он больше не смотрит на раздавленную легковушку. Натягивает подобие улыбки, выпрямляет спину. — Посмотрим, что нам скажет Дженгиз Эрденет. Ямач разворачивается и идет обратно, не замечая обеспокоенного взгляда Салиха. В голове клубится одинокое: «Тепловая смерть вселенной».