Тот, кто когда-нибудь пробовал сражаться с отчаянной женщиной, которая к тому же — мать, желающая вновь увидеть свое единственное дитя, знает, насколько это опасно. Тот, кто сражался с этой женщиной в темном и душном сундуке площадью двадцать на двадцать метров, знает, что это опасно вдвойне.
Хотя вряд ли, конечно, кому-то из волшебников приходилось бывать в подобной ситуации.
—
Авада Кедавра!
—
Конфундус!
Во мраке мелькали волшебные вспышки — то зеленая, то белая, а порою незримая, прозрачная, распознаваемая лишь порывом воздуха, блаженно пробегающим по разгоряченной коже. Время от времени какая-нибудь вспышка пролетала близко к Дейдре, и Сириус видел ее рельефное бледное тело, тут же, впрочем, растворяющееся в темноте. Дейдра умела уклоняться и прятаться, даже здесь, в дурацком сундуке, даже сейчас, совершенно изможденная, но она была опасна и непредсказуема, как дикая кошка. В какой-то момент Сириусу удалось задеть ее, сбить с ног; она, впрочем, не растерялась и тут же метнула в ответ какое-то самодельное заклятье — оно озарило пространство алым и больно полоснуло Сириуса по плечу. Он зашипел, пощупал — пальцы погрузились в глубокую влажную рану. Черт побери!
— Дейдра, прошу тебя, остановись! Это безумие!
На несколько мгновений воцарилась тишина. Сириус порадовался было, что заставил ее задуматься, однако радость оказалась преждевременной.
— Уж не потому ли ты так говоришь, — проговорила Дейдра улыбающимся голосом. — Что проигрываешь?
— Я не проигрываю, — прорычал Сириус. — Наши силы равны. Поэтому мы с тобой оба умрем здесь, Дейдра! Мы поубиваем друг друга!
Она насмешливо фыркнула:
— Ишь, как заговорил, прямо как твой ненаглядный Джеймс.
Голос разума, — тон ее стал откровенно издевающимся. — Встань и дерись с достоинством, шавка. Ты ведь хочешь увидеть Гарри? Не убьешь меня — не увидишь!
— Ты сама-то слышишь себя, дура? Да это же...
Из темноты на него обрушился острый кулак, затем не менее острая коленка. Сириус не сразу понял, куда именно ударила Дейдра, но боль была такой сильной, что из глаз, казалось, вот-вот посыпятся искры. Сириус рухнул, скрючившись от боли, и тут же попытался перетащить корпус в сторону, чтобы избежать нового удара. В бок ударился сапог Дейдры, ударился и отбросил метра на три — благо, тогда Сириус смог, наконец, отползти к стене и отдышаться. Где-то в темноте шумно дышала Дейдра, переводила дыхание перед новой атакой. Стараясь не издавать звуков, Сириус двинулся вправо, держась за стену, предварительно прошептав:
"синифинэ силенсум", но ему все равно казалось, что шаги его громче слоновьего топота.
— Это единственный выход, Сириус, — выплюнула Дейдра. — Разве ты не понимаешь? Это друидическая магия, у нас нет оружия против нее. Я знаю, Сириус. Если мы выполним его условия, то, по крайней мере, получим шанс.
— Шанс на что? — взревел Сириус, не сдержавшись. — Думаешь, Гарри захочет, чтобы его усыновил убийца? А Астра? Думаешь, ей понравится, что ты...
Дейдра метнулась вперед, словно вихрь. Ей только то было и нужно, чтобы он заговорил — так она обнаружила его местоположение. Сириус повернулся и наугад метнул отталкивающим заклинанием. Послышался громкий хлопок, вскрик, удар тела о деревянную поверхность. Дейдра упала где-то и затихла; Сириус выждал несколько минут, прислушиваясь к звенящей тишине.
— Дейдра?
Нет ответа.
Он заскрипел зубами: чертова воронова жена с ее вороньими повадками! Поставить все на волю случая, условия чудика, рожденного невесть какой сраной магией. Она решила все за них обоих, а теперь, возможно, испачкала его руки в крови. Фигурально выражаясь.
"Не вздумай сдохнуть здесь, — подумал он с яростью. — Хренова женушка..."
Сириус зажег на кончике палочке свет и подошел к худощавому телу, изогнувшемуся на полу; в свете
люмоса оно казалось бледно-голубым и само будто светилось. Под кожей очерчивались ребра, заостренные шипы позвонков и тазобедренные кости, на боку затвердевал большой желтый синяк. Волосы Дейдры, разметавшиеся по земле, холодно блеснули, когда Сириус поднес к ним палочку.
Она не шевелилась.
— Черт тебя дери, Дейдра.
Он безвольно опустил руку, сжимающую палочку, а другой растрепал себе волосы. Он не знал, что хуже — то, что она мертва или то, что он до сих пор жив. Страж сундука появляться не спешил. Быть может, его никогда и не было. Чем черт не шутит! Чем не шутит Луто Пиритс!
— Надеюсь, ты довольна, — злостно говорит Сириус, обращаясь к неподвижному телу Дейдры.
И прежде, чем успевает моргнуть, это тело вскакивает и валит его на землю, выбив волшебную палочку; Сириус падает, больно ударившись хребтом, и сдавленно стонет. Палочка, выскочившая из рук, стучит по земле, прокатывается и безнадежно гаснет, погрузив их обоих в пучину мрака.
— Вполне, — низко отвечает Дейдра, упирая кончик палочки ему в глотку. — Будут последние слова?
Слова у Сириуса есть. Много, много слов! Ох, он бы с удовольствием высказал ей все, что думает о ее паршивом слизеринском характере, о подтвердившейся привычке всаживать нож в спину, о сходстве с почившим муженьком; он бы обзывал ее самыми худшими словами, обсыпал проклятьями, посылал к чертовой матери снова и снова. Но вместо этого Сириус преисполнился странного спокойствия и какой-то тоски. Он вдруг понял, что смертельно устал.
Двенадцать лет пролетели перед глазами сплошным серым пятном — неприступными каменными стенами, дымными ликами дементоров, решетками в маленьких окошках, расчерчивающими смурые небеса. Как хотелось ему вновь ощутить на языке вкус тыквенного сока, хотя бы сока! Как хотелось пробежать голыми стопами по зеленой траве, чувствуя в волосах ветер! Как хотелось услышать звук милого голоса, дружественную руку на плече... тепло человеческого тела. Он грезил об этом, видел в ускользающих снах, с каждым днем выцветающих, словно старое, сотню раз стиранное белье. И вот он на свободе, но так толком и не вкусил ее, потому что на пороге новая война.
Он по-прежнему полон скорби и сожалений, а уничтожающий взгляд Дейдры заново бередит старые раны, ведь она — такая же часть его прошлого, как гравировки на могилах Джеймса и Лили в Годриковой впадине. Дейдра Далтон, вернее, Максвелл — его, Сириуса, личная кара, заслуженная, но несвоевременная. Слишком многое предстоит сделать, слишком многое искупить. Сириус Блэк не может себе позволить сдаться, и все же... Он смертельно устал.
Устал от новых вызовов, от ухмылок врагов, выглядывающих из каждой щели, устал от смертей, от несправедливых арестов и преступников, разгуливающих на свободе, вроде проклятого Малфоя или Розье, пошедшего на сделку с Визенгамотом. Он устал принимать ножи в свою спину — от Питера, теперь от Дейдры. Он устал вечно держать удар и не чувствовать покоя, как уставали бы перелетные птицы, если бы их перелеты никогда не заканчивались.
Он заглянул в ее глаза, надеясь выискать в них намек на благоразумие. Глаза Дейдры были красны и налиты кровью; капилляры полопались, распустив на белках пышные алые лепестки, лицо резко осунулось. Она была дика, страшна и прекрасна в одно и то же время, словно смертоносная баньши, настигшая свою жертву — они желают лишь убивать, но не могут удержаться от того, чтобы покрасоваться, хотя Дейдра наверняка делает это не специально.
Она убьет его, это видно по глазам, по отсутствию дрожи в руках, по стиснутым губам. Она убьет прямо здесь, уверенная, что иначе никак, а Дамблдору доложит, что это Пиритс, упавший на голову кирпич или другая неведомая хрень. Просто она верит, что иначе никак — и готова сражаться до конца. Это даже похвально, в каком-то смысле. Только вот он мириться с этим не готов.
Пауза затягивается, и Сириус понимает, что времени осталось мало. Он бегло скользит взглядом по нижней губе Дейдры, жемчужным плечам и рукам; она лежит, прижимая его к земле своим телом, своими выступающими костями, и думает, верно, что этого достаточно. От осознания того, насколько она близко, Сириуса вдруг бросает в жар. Где-то внутри просыпается звериное чувство — такое же, какое анимаги испытывают перед превращением, оно раздирает нутро. Сириус позволяет ему возобладать. По-человечески не помогло, значит, нужно попробовать так, как Максвеллы любят — по-звериному.
Есть ли разница, в конце концов, если она все равно убьет его?
Он притягивает Дейдру к себе за волосы и с рычанием целует, кожей ощущая, как она цепенеет — будто столбенеющее заклинание словила. Потом, конечно, приходит в себя, пытается отодвинуться, от растерянности даже позабыв про палочку, но он не отпускает. Он целует снова, снова и снова, сминая своими губами ее, маленькие, мягкие, нежные, истязая их, покусывая, прокладывая себе путь языком. Дейдра издает умирающий стон, почему-то выпускает палочку, и он тут же этим пользуется — перекатывается, подминая ее под себя. Все, теперь он сверху. Теперь все будет так, как захочет он. Они слишком долго просидели в чертовом сундуке, в душном, темном и тесном, и начали понемногу сходить с ума. Но Сириус знает, что порой ничто не прочищает мозги лучше, чем концентрированное безумие.
Он чувствует, как Дейдра плавится, вернее, какой-то из ее эмоциональных барьеров, выстроенных годами отшельнической жизни. Она дрожит под его руками, как дикая лань, передает электрические разряды, пробегающие по поверхности ее кожи. Сириус ловит ее руки и прижимает к земле, не разрывая поцелуя; в какой-то момент их пальцы переплетаются. В темноте лица Дейдры не видно, но дыхание ее становится шумным и всхлипывающим. Жадно лизнув ее по щеке, Сириус спускается и припадает к шее, находя соблазнительную ямку между челюстью и ухом. Она одаривает его еще одним стоном, на этот раз удовольственным.
Дейдра поддается. Не сразу, но ее барьер падает, и она отвечает ему — наверное, даже раньше, чем осознает. Закидывает ноги на его поясницу, тулится к голому торсу своим, елозит, вздыхает. Потом словно приходит в себя на мгновение, отрывается, замолкает. В темноте не разглядеть, но Сириус уверен, что она лежит с широко распахнутыми от изумления глазами.
"Ударит? Не ударит?"
Сириус чувствует цепкие пальцы в своих волосах. Дейдра грубо привлекает его к себе и тоже целует. Языки схлестываются, и его ритм отзывается жаром в крови, мурашками на поверхности кожи. Дейдры и Сириуса не осталось, осталась только страсть, вспыхнувшая между ними на волне общего безумия, усталости и отчаянности; животный пыл, сучья течка, скручивающая все пониже пояса. Сириус отыскивает грудь Дейдры, податливую, шелковую, сжимает в руке, подушечкой пальца поглаживает затвердевший сосок. Касается языком — сначала едва-едва, невесомо, увлажняя лишь кончик, затем старательно вылизывает, выписывая круги и вбирая в рот целиком. Дейдра снова всхлипывает. От возбуждения Сириус все больше забывает себя; Сириус уже не знает, кто у руля, он сам или пес, но видит Мерлин, последние двенадцать с лишним лет никто не вызывал у него таких чувств, и он хочет утонуть в них, раствориться, слиться со своей псиной сущностью, чтобы затем слиться с Дейдрой. В паху свербит, в голове звенит, внизу маняще стоит Дейдра Максвелл, и все это натуральным образом срывает крышу. Больше. Больше.
Больше!
Сириус вминает Дейдру в пол, рычит, кусает за ухо, пока она стягивает с него штаны. На шее Дейдры гулко бьется жилка, дыхание пряное, сладкое, томное. Стоящий член Сириуса оказывается на свободе, с наслаждением подрагивает, касаясь соблазнительной влажности-склизкости у вороновой жены вместо ног. К черту, неважно, чья там она жена! Она Дейдра. Сириус хочет Дейдру — он мог спорить с этим в человеческом обличье, но пес внутри расставил все по местам.
Теперь во всем мире для него не найдется женщины желаннее.
Дейдра приглашающе раскидывает ноги — это не видно, но нащупывается — и Сириус рывком входит в нее. Они издают одновременный стон, громкий и облегченный, будто путники, забравшиеся на отвесную вершину. Сириус начинает двигаться почти сразу. Дейдра на толчки отзывается то криком, то трогательным всхлипом, и двигается ему навстречу, и тиснет губы к щеке.
— Да, — выдыхает, жмурится.
Он разом делает толчки глубже и резче, словно пытается что-то затолкать в ее чрево, подхватывает за ноги, чтобы поудобнее, поближе к себе. Потом стремительно переворачивает на бок, закидывая одну ее ногу себе на плечо. Дейдра снова кричит. Чтоб ее! То, как она кричит, дурманит рассудок. Неожиданно тонко, плаксиво, будто дитя, и Сириус проникается странной нежностью. "Кончай, девочка!"
Он ускоряется, вбиваясь теперь почти непрерывно, и Дейдра, до этого стонавшая громко и развратно, на мгновение замолкает, словно в ожидании удара, затем вздрагивает. Из груди ее вырывается протяжный стон. Сириус выдерживает еще секунды три, не больше; жар, нарастающий внутри, раскатывается, заполоняя все щемящим удовольствием. Он напрягает живот, и подается вперед, и стонет сквозь стиснутые зубы, долгожданно выплескивая из себя все, что накопилось за двенадцать лет вынужденного воздержания.
Дейдру какое-то время корежит под ним, сводит ноги сладкой судорогой. Ее пальцы все еще больно впиваются в его взмыленные бока — завтра, как пить дать, будут синяки.
Разум проясняется, и пес, взыгравший на фоне человеческого опустошения, вновь уходит куда-то в глубины его нутра. Сириусу становится странно, страшно, неловко. Он пытается свыкнуться с мыслью, что они с Дейдрой только что переспали, но это тяжело. Травматично. И хуже того — хочется еще. Хочется целовать, хочется сжимать, стоны ее слышать хочется и еще черт знает что, то, о чем Сириус не просил, даже саму мысль посчитал бы дикой. Ведь есть разница — пялиться на задницу вороновой жены или переспать с ней. Это и нарду понятно...
Он знает, что надо бы что-то делать, например, свет зажечь, но боится того, что увидит — ненавидящего лица Дейдры, ее тела, мокрого от пота и соков там, внизу, собственное отражение в ее глазах. Это все очень, очень страшно, сразу дает попробовать реальность на вкус, обламывает о нее зубы.
Дейдра тоже не спешит шевелиться. Неподвижно лежит под ним и, наверное, вглядывается в темноту, подбирая ругательства и проклятья, которые выскажет ему. Потому что все из-за него. Одно облегчение: убивать его она явно больше не собирается. В чувство их приводит пронзительный смех, раскатившийся над головами. Слава основателям! Дейдра и Сириус тут же размыкаются, вскакивают на ноги, преисполняясь уязвленной враждебности. Мало того, что этот чудик все еще здесь, так он наверняка наблюдал за ними все это время — и если имеет какое-никакое представление о человеческом, наверняка будет глумиться.
— Видим, вы дратьс-с-с-ся не будете. Какие молодцы!
— Я лично не против подраться, — хрипло сказал Сириус. — Могу прямо сейчас. Хочешь?
Он присаживается, нащупывает в темноте палочку, оброненную в пылу борьбы, Дейдра занимается тем же самым. Наконец, пальцы натыкаются на тонкое древко, подносят к лицу. Сириус зажигает свет.
— Это моя, — решительно говорит Дейдра. — Отдай, — а сама утыкает в ладонь его палочку. Они меняются, однако Сириус долго не может отделаться от ощущения знакомости и комфорта, словно их магические орудия выструганы из ствола одного и того же дерева. Пальцы на миг касаются, больно отбивают статическим электричеством по коже. Дейдра одергивает руку, бросает враждебный взгляд и отворачивается, концентрируя все свое внимание на страже.
—
Интеркулис спиритус!
Существо захлебывается смехом и падает, подогнув колени. Сириус и Дейдра подбегают, держа впереди себя взведенные палочки, затем Дейдра снимает блокировку с дыхательных путей, и существо снова может зачерпнуть в себя воздух. Есть дыхательная система, бегло думает Сириус — значит, живое. Что же это за хрень? Что породил Пиритс в своем чертовом подвале?
— Давай, — шипит оно, уткнувшись лицом в пол. — Мы слишком долго ждали.
Сириус с сомнением смотрит на Дейдру, однако она не колеблется.
— Авада кедавра!
Деревянное тело вздрагивает и ссыхается, съеживаясь, как пластиковый пакет, из которого выкачали весь воздух. Из уменьшающего рта вырывается свистящий хрип. Раз — и страж взрывается щепками. Сириус прикрывается рукой, но часть их ударяет по ногам, бедрам и животу. В стене на том месте, откуда выходило неведомое существо, не остается никаких следов.
Оно мертво. Все кончено.
Кончено ли?
Сириус почти набирается отваги, чтобы спросить Дейдру, но тут крышка над их головами издает глухой щелчок. Сквозь открывшийся проем в сундук заглядывает бледный дневной свет. Выходит, это было испытанием, и верный ответ...
— Дейдра, — зовет Сириус ее, решительно взбегающую вверх по лестнице. — Нам надо поговорить.
— Ни слова.
Голос у нее холодный и безжалостный, а взгляд — и того хуже; произошедшее гложет Сириуса, но он вынужденно отступает.
Наверху, в тайной комнате за торговым залом, обнаруживается труп Розье — еще не разложившийся, но начавший пованивать. Пожиратель лежит ничком, раскинув руки, и глядит перед собой широко раскрытыми остекленевшими глазами. И Сириус, и Дейдра видели подобное десятки раз — так выглядят все, кого убили непростительное заклятье. Дейдра рассеянно отталкивает труп кончиком сапога, освобождая проход.
— Жаль, — коротко произносит она. — Я сама хотела...
Они будут молчать. Молча обшарят подсобку, найдут какие-то тряпки, чтобы прикрыть грязную, влажную и бесстыдную наготу, молча выйдут, молча пройдут мимо потрясенного индуса, хозяина этого богом забытого места. Сириус пустит Дейдру вперед, смятенно наблюдая, как вьются-тяжелятся густые каштановые локоны по ее спине, как прямятся острые плечи. Дейдра, как всегда, сохраняет достоинство — он бы больше удивился, кабы было иначе. Сириус с усилием отрывает взгляд, говоря себе: что было в сундуке Пиритса, останется в сундуке Пиритса. Так решила она, а он, Сириус Блэк, не имеет права ей перечить, без того задолжал восемь лет равнодушия, унижений, жизни пропащей под бдением насмешников-мародеров. Это к делу, конечно, не имеет отношения, но еще меньшую роль тут играет то, что чувствует он.
На выходе из магазина их встретят Нимфадора и Римус, как раз спешащие на помощь, немного не успевшие — буквально на несколько часов. Обложат вопросами, но поймают убийственный взгляд Дейдры и стушуются. На секс в закрытом коробе, конечно, не подумают, решат, что она скорбит по своему тактическому поражению. И слава Мерлину!
— Мы рады, что с вами все в порядке, — мягко говорит Римус. — Кое-кто очень хочет вас увидеть. Они уже заждались.
***
Рыжие крыши Воронова Холмогорья обнимает трепетный розовый закат. Пахнет скошенной травой, цветочной амброзией. Когда Сириус и Дейдра отправились в свой злосчастный поход, весна только начиналась, носила зимние одеяния — слякоть, грязь на дорогах, голые ветви просыпающихся деревьев. Но теперь она оделась во все цвета, которые сумела найти в своем гардеробе: в зеленые на кронах деревьев, в розовый и голубой на островках клумб, в белый на кромке яблоневого сада. Дом, стоящий крепко и уединенно, приветствовал золотом из окон и запахом свежей выпечки. Сердце у Сириуса невольно сжимается.
Какое чудесное место Максвеллы разбили здесь, в юго-западной Шотландии! И благоговение берет, и зависть алчущая, и самое искреннее сочувствие — потому что Корвус так и не успел пожить здесь со своей женой и дочерью.
Последние метры даются им особенно тяжело, ноги едва волокутся, усталость наливает каждую мышцу. Они видят дом, но расстояние между собой и ним полагают бесконечной дорогой. Полчища местных ворон, рассевшиеся по козырьку крыши, перилам на веранде и ветвям старого косматого дуба, приветственно каркают и хлопают крыльями, приветствуя хозяйку. Такой шум поднимают, что и мертвый бы услышал.
И тут двери распахиваются, выпуская наружу
их.
— Мама!
— Сириус!
Дети кубарем скатываются с крыльца и несутся навстречу, взметая гравий на подъездной дорожке. Гарри слету врезается Сириуса, стискивая в таких крепких объятиях, что едва не выжимает из него дух. Сириус порывисто обнимает племянника в ответ. Сердце Гарри бьется быстро-быстро, так же, как и его, Сириуса Блэка, собственное сердце, и становится вдруг очень хорошо и спокойно на душе, будто все проблемы остались где-то в другой реальности, а в этой есть только славный мальчишка с косым шрамом на лбу. Так, наверное, чувствуют себя люди, обретшие дом. Хорошее чувство.
Сириус поворачивает голову. Прижимаясь к дочери, Дейдра все никак не может утешиться; Астра прячет лицо в ее волосах.
— Ну что, — бубнит она. — Пойдемте в дом? Пока наша Ми не вздумала что-нибудь приготовить...
— Идем, — хором отзываются Сириус и Дейдра, озадаченно смотрят друг на друга и отводят взгляды.
— Как ваш год? — буднично спрашивает Сириус, когда они вышагивают к крыльцу, Дейдра с дочерью впереди, они с Гарри, доверительно жмущемуся сбоку, позади. Дети в ответ на вопрос одновременно мрачнеют, искажают лица в невольных болезненных гримасах. Гарри молчит, лишь судорожно сжимает руку Сириуса. Астра оборачивается на плечо, бросает тревожный взгляд.
— Седрик умер. Волан-Де-Морт... убил его.
Словно услышав эту ужасающую новость, цветущий сад одномоментно укрывается мраком. Последние лучи солнца уступают место сумраку. Сириус и Дейдра снова переглядываются, одновременно привлекают к себе своих воспитанников. Они оба не понаслышке знают, каково это — лишиться друга, которого знал с самого первого курса. У Сириуса были Джеймс и Лили, а у Дейдры был Аулус.
Только вот Астре и Гарри придется познакомиться с этими чувствами гораздо, гораздо раньше.
***
В Лондоне стояла жара. Такая жара, что хоть яичницу на асфальте жарь, больше того, недоглядишь — тотчас подгорит. Тонкс, Римус, Герхард и Фейбл используют магию, чтобы охладить помещение, и его быстро заволакивает желанная прохлада. Но вот от духоты почему-то избавиться не удается.
— Паршивое местечко, — замечает Фейбл, закутывая свою сороконожку в мантию. Она ведь теплолюбивая, чувствительная к любому сквозняку. Герхард и Тонкс одновременно хмыкают, выражая солидарность; Люпин, нахмуривая тонкие брови, рассматривает распластавшийся на полу труп.
— Что-то не так, милый? — спрашивает Тонкс.
— Все
так, — заверяет он. — По крайней мере, с ним. Эвана Розье-младшего поразили убивающим заклятьем. Мгновенная смерть.
— Думаете, это сделал Пиритс? — Тонкс оглядывается на друидов, однако те кажутся не менее озабоченными. Псионики — редкий подтип, лишь один ребенок из десяти, имеющих склонность к друидической магии, рождается с подобными способностями. И все-таки Дамблдор посоветовал взять с собой эту парочку, понадеявшись, что они смогут подсказать и помочь, а еще желая удовлетворить любопытство Общины, ибо та не менее живо интересовалась вопросами, связанными с Луто Пиритсом.
— Пиритс мог, — кивает Фейбл. — Только вот зачем ему это?
— Судя по информации, что мы получили, он отчаянно желает расположить Астру Максвелл к себе, — задумчиво произнес Люпин. — То, что он сделал, показывает его приоритеты. Он одержим Астрой больше, чем боится Темного Лорда. Во всяком случае, не постеснялся убить его слугу.
— Возможно, Темный Лорд ему разрешил, — выдвигает предположение Герхард. — Мы мало что знаем об иерархии в их шайке. Вполне возможно, что у Луто Пиритса было право избавляться от неугодных Пожирателей, либо Волан-Де-Морт специально поручил ему это сделать.
— Сириус сказал, что Пиритс отвадил отсюда Малфоя. Он не просто так рассорился с ним — он хотел, чтобы Люциус ушел, ведь иначе он бы увидел Сириуса и Дейдру. Тогда Пиритсу пришлось бы убить их... или доставить к своему повелителю, что равноценно.
— Полагаешь, он подставился ради них, Римус? — недоверчиво спросила Тонкс. — И этот... Розье. Получается, он просто попал под горячую руку.
— Это лишь предположение. Меня настораживает другое... — он сунул руки в карманы и прошелся взад-вперед, по-прежнему размышляя. — Пиритс был здесь. Но чтобы попасть в сознание Астры, ему нужно было находиться в окрестностях Хогвартса. Я верно говорю, мистер О'Рейли?
— Насколько мне известно.
Римус почесал подбородок.
— Сириус и Дейдра вошли в магазин в шесть часов десять минут ровно, и менее чем через четверть часа столкнулись с ним. Астра увидела Пиритса в своем сознании в шесть часов тридцать пять минут. Приблизительно.
— Быть не может, чтобы он был в двух местах одновременно, — фыркнула Фейбл. — Трансгрессировал, как пить дать.
— Попробуй.
— Чего?
— Попробуй отсюда трансгрессировать, — Римус приглашающе кивнул. Фейбл пожала плечами, по-особенному напряглась, но через мгновение удивленно вскинула брови. — Не выходит, как я и предполагал. Это место окружено особыми чарами. Нет, Пиритс не успел бы уйти на достаточное расстояние, трансгрессировать и найти Астру в Хогвартсе.
— Тогда как, черт возьми?
— Не знаю.
Повисла тяжелая тишина — каждый пытался вспомнить магические уловки, которые бы позволили злопыхателю и впрямь побыть в двух местах одновременно. Тонкс на ум не приходило ничего, кроме маховика времени, но единственный его экземпляр, насколько известно Министерству, находится на хранении у Альбуса Дамблдора. Не может быть, чтобы Пиритс каким-либо образом его выкрал. Или может?
Римус останавливается рядом с письменным столом, рассеянно берется за ручку ящика, поглаживает резьбу по краям, затем отодвигает, осматривает вместилище изнутри. Его рука ныряет внутрь и достает что-то, похожее на записную книжку.
— Что там? — с любопытством спрашивает Фейбл.
— Сириус говорил, что Дейдра забрала что-то из ящика, вроде бы тоже записную книжку, — вспоминает Нимфадора.
— Это не записная книжка, — неожиданно холодным голосом произносит Римус, поворачиваясь. — Взгляните. Это нечто... совершенно другое. Похоже, Пиритс действует не один. И когда я говорю "не один", я имею в виду не Пожирателей.
Герхард, Фейбл и Тонкс одновременно подаются вперед, приковывая взгляды к тому, что последняя сперва приняла за книжку. То были три маггловских паспорта в потертой синей обложке, которые Римус поочередно раскрыл на страницах с фотографией и основными данными. Лица друидов разом вытянулись, Нимфадора издала потрясенный вздох.
— Это же... — Герхард едва не захлебнулся своим неверием. — Нет, нет, не может быть, я никогда не слышал, чтобы...
— Мы должны немедленно сообщить профессору, — заявил Римус, пряча паспорта во внутренний карман куртки. — Прошу вас, Герхард, Фейбл, останьтесь здесь и присмотрите за всем. Если найдете что-нибудь интересное, дайте знать. Тонкс, идем!
Они выходят из магазина быстрым шагом, не оглядываясь, и тут же подзывают метлы. Нимфадора по старой привычке раскручивает между пальцев палочку, бросает косые взгляды на возлюбленного — чувствует, что на душе у него неспокойно. Прежде чем взлететь, она ненадолго переплетает его пальцы со своими, желая впитать в себя часть этой тревоги, как-то помочь. Римус, близко сблизившийся с учениками за время своего непродолжительного преподавания, искренне сопереживал каждому из них, в том числе и Астре.
— Если все действительно так, — тихо говорит она. — Великий Мерлин! Астре и Дейдре грозит куда большая опасность, чем мы думали.
