Поверх барьеров

Алине холодно. Ветер пронизывает, кажется, до самых костей, тенями дробя ребра о колючки мороза и заставляя кровь застыть в жилах. Цепляясь за локоть Николая, который понурил голову, Алина с ужасом осознает, что находится на кладбище. Конечно, она и раньше понимала, но разум настолько прочно ухватился за мысль безопасности, которое представляет собою стоящий позади и незримо держащий её за спину Кириган, что происходящее начинает видеть прямо сейчас. Агент словно прирос к земле, на которой простирается пуховый ковёр снега, так похожий цветом на волосы Алины, искусно заплетенные Женей в два толстых колоска. Женя не пожелала находиться на похоронах Василия Ланцова. Боясь быть замеченной Александром или Татьяной, она лишь зябко повела плечами и покачала головой, отчего пламя камина заскользило по её медным волосам. — Нет. Я сделаю только хуже себе, вновь заставив окунуться в тот ужас, сотворенный ими. Алина согласилась и не давила ни на неё, ни на Давида, который изъявил желание остаться подле Жени. А вот стоящий безмолвной тенью Кириган отчего-то сверкнул кварцем глаз. — Сегодня, — начинает говорить священник или кто-то из церковных служителей; Алина понятия не имеет, — мы прощаемся с Василием Ланцовым. Человеком хорошим, — некоторые хмыкают, в этом слышится открытое презрение, — умным и светлым. Прошу же молиться за упокой его души. Мистер Ланцов, вам с женой слово. Священник отходит, и Александр Ланцов кивает. — Спасибо, Апрат, помолись в храме за нашего сына. Николай рядом кривит губы и, извиняясь, подходит к родителям, подхватив мать под руку. Его осанка настолько прямая, что Алина начинает чувствовать фантомную боль в своём позвоночнике. Она не может понять, скорбит ли по брату Николай или нет. Особо тёплых отношений между ними не наблюдалось, как кажется Алине, но кровных связей никто не отменял. Конечно, они считали друг друга братьями, однако испытывали ли они какую-то привязанность друг к другу — неизвестно. Татьяна постоянно пыталась сгладить острые углы их отношений, любя своих детей одинаково сильно (или, по крайней мере, искусно играла на публику), и сблизить сыновей настолько, насколько это было на тот момент возможно. Василий был упрямее осла и тупее дятла, но в какие-то моменты казалось, что он не так прост, как кажется на первый взгляд — да и на второй, третий. Понял же как-то, что Николай — брат только по матери. Александр Ланцов встаёт около гроба с сыном и, поджимая губы, протирает лоб платком, невзирая на то, что погода весьма паршивая и холодная, мерзлая, заставляющая кровь стыть в жилах. Он, как джентльмен, подаёт руку своей жене, которую она принимает. Татьяна встаёт подле него, а Николай — по другую сторону, так, что Алина не может разглядеть его лицо, только профиль. Она зябко ведёт плечами, про себя сетуя, что оделась не по погоде. Хотя бы потому, что в её гардеробе не нашлось что-то более тёплое из чёрной, траурной ткани. Золотое пальто не тонкое, но не спасает от дуновений неслабого ветра, заставляя Алину скрестить руки на груди, дабы согреть замерзшие ладони. Кладбище Равки не самое красивое место в городе. Его вид скорее отвращает, да по более, чем другие. Может, это из-за стоящей церкви, находящейся под покровительством семейства Морозовых, а, быть может, из-за того, что Апрат, тот самый священнослужитель, буквально пожирает Алину своими глазами. Она ещё больше сжимается, желая быть зайцем, умеющим менять окрас тогда, когда для этого есть необходимость, и делает крошечные шаги назад, словно её это как-то защитит от прожигающего и внимательного взгляда старческих очей. Однако… Однако её это удивляет. Кириган подходит ближе, вставая прямо за её спиной. Будучи выше её на полголовы или на целую, он возвышается над нею, будто коршун — над своими птенцами, и медленно, давая возможность отодвинуться, сцепляет свои руки на её груди, как бы обнимая. Сразу её рецепторы улавливают запах хвои, морской соли и древесного дыма. Надо же. Хвоя и дым — любимые ею запахи. Алина позволяет себя обнять и чуть наклоняется назад, опираясь на своего телохранителя и стуча зубами. Мерзкий холод проникает, кажется, в самые кости, не желая уходить и дать хотя бы немного тепла, в котором она так нуждается. Апрат больше не смотрит на неё. Да и вообще никто на неё не смотрит. На них. Позволяя себе расслабиться, Алина слегка касается своей вышивки на воротнике зажатыми между собой и руками Киригана ладонями и позволяет ему вытащить их. Он, будто для него это повседневное, обыденное дело, растирает её ладони и крепко сжимает в своих, таких огромных по сравнению с её крошечными. Она не знает, что и думать о таком неформальном действии и надо ли об этом вообще думать. Лучше же просто плыть по течению. Шмыгая носом, который наверняка весь покраснел, Алина пытается не дрожать так очевидно хотя бы ради того, чтобы потом не беспокоить Николая. Он душа заботливая, если дело касается её, так что нужно поскорее согреться мало-мальски, чтобы не нагрести на его функцию мамочки. Уж пускай это остаётся для Зои и Линнеи, его единокровной сестры, с которой он познакомился всего-то несколько месяцев назад, как раз на Алининой выставке, всполыхнувшейся словно спичка. Насколько можно судить, половину речи Александра Ланцова она пропустила, потому застает её конец: — …и помолитесь за нашего бедного сына. Пусть его не оставляют наши сердца. Татьяна пускается в очередные рыдания и опускается на землю, прямо перед гробом, к ней присоединяются её муж и сын. Алина замечает, что плечи его сгорбились, будто бы он держит на них непомерную ношу, как Атлант — небесный свод. Кажется, что Николай сейчас заплачет, но его глаза, когда он наконец поворачивается в сторону присутствующих, ясно сухие. Только лицо хмурится так, что он становится не похож на самого себя, шутника и души компании Николая Ланцова. Алина вновь ведёт плечами, только теперь чувствует, что их поглаживают сквозь золотое пальто, усеянное тёмными узорами на поясе, груди и плечах. Создаётся ощущение, что оно напоминает древнеравкианский кафтан, носившийся, когда ещё были только построены первые государства. Может, его и пошили, взяв за основу кафтан, Алина понятия не имеет. Она только знает, что пальто у неё и Киригана похожи фасоном. Это всё. Через некоторое время, прошедшее невероятно быстро, Алина обнаруживает, что более-менее согрелась в объятиях телохранителя, но отпускать такой ничем не сравнимый комфорт кажется грешным. Поэтому она сильнее вжимается в грудь Киригана и, не думая, как это выглядит со стороны — хотя кто смотрит, не так ли? — закрывает устало глаза. Её макушка достигает его подбородка, но он ничего не делает с такой наглостью (ли?). Просто стоит, словно выточенный из крепкого камня, и держит её в своих руках, позволяя… буквально всё. Церемония прощания подходит к концу, потому Николай идёт к ним, но ничего не говорит, когда находит её полусонной. Он понимает, что она и так не хотела здесь находиться, но пришла ради того, чтобы поддержать. Ради него самого. И Николай не имеет право смотреть на Алину как-то по-другому, кроме как с благодарностью и заботой. — Думаю, её надо в машину, Кириган, — шепчет Николай так, что Алина, в своём почти бессознательном состоянии, еле его слышит. Только ничего не говорит, когда её поднимают на руки и несут в какую-то сторону. Не знает, кто. Не знает, зачем. Но надо ли ей знать? Ей хорошо и так. Она просто проводит дорогу носом к местечку между шеей и плечом и блаженствует от того, что тело, к которому её, собственно, прижимают, является чуть ли не печкой. Устраиваясь удобнее в руках, чувствуя, что мышцы, покрытые одеждой, напрягаются незнамо отчего, Алина позволяет себе ускользнуть в спасительный сон, уже не ощущая, что её кладут на задние сидения и прикрывают чёрным пальто.

***

Её голова раскалывается на равномерно острые осколки — болтающиеся на тонких нервах и грозящиеся сорваться вниз, чтобы впиться в мягкую плоть и усилить давление на темечко, виски и лоб — и покоится на обивке сидения, приятно холодившей кожу. Судя по тому, что её тело онемело и замерзло, где-то открыто окошко. Алина позволяет чугунным векам, сквозь усилие, «взлететь»; глаза ослепляет резкая вспышка света, которая одновременно бодрит и напрягает. Стон с приоткрытых губ слетает слишком быстро, чтобы она могла бы подумать о том, что, где бы она ни была, поблизости находится кто-то ещё. Скользнув тяжёлой, плохо подчиняющейся ладонью по лицу, Алина скрывает сверхчувствительные сетчатку и хрусталик от льющегося из окна лучей солнца. Всё тело одеревенело и покрылось коркой льда и мороза: она буквально дрожит, невзирая на то, что накрыта она чем-то тёплым и мягким. Обследовав чёрное пальто, она видит тонкие золотые линии, выглядевшие так, будто были вышиты недавно и собственноручно. Видимо, это одежка Киригана. Только этой странной вышивки она не наблюдала за тот период времени, прошедшего с того момента, как Николай их представил. Быть может, пальто — новое? Алина морщится и легонько опирается на спинку сидения, принимая сидячее положение и поджимая ноги под себя, чтобы согреть ледяные пятки. Она ощущает, что, как ни странно, машина не находится в движении, покуда характерной тряски по кочкам нет. Оглядевшись, примечает, что водительское сидение пустует, но вещи свои Кириган оставил. Возможно, вышел покурить? Хотя вряд ли: он же не курит. Извечный зожник и правильный мальчик. Окно с её стороны оказывается открыто, поэтому Алина, выглядывая, находит взглядом черную точку и хриплым ото сна голосом зовёт своего телохранителя: — Кириган. Он вздрагивает, судя по движению плеч и напряжённой спины, и поворачивается в её сторону, наблюдая, как она ставит локоть около незакрытого стекла и подпирает голову сжатым кулаком. Мгновенно его тело расслабляется. — Вам что-то нужно, мисс Старкова? Его голос — чуточку хриплый — проносится по голове Алины молотком. Но всё равно она сдерживает порыв поморщиться. — Алина. Моё имя Алина, — мягко и шёпотом произносит она, закрывая глаза и наслаждаясь потоком холодного ветерка, приносящего необходимое охлаждение. — Я знаю, мисс Старкова. Закатывая глаза, Алина ещё сильнее кутается в пальто Киригана и носом зарывается в воротник. Прохлада хоть и нужна, чтобы унять жар головы, но замерзшее тело поспорило бы с этой острой необходимостью. Она приоткрывает один глаз и наблюдает за агентом: за его рукой, поправляющей падающие на лицо волосы; за закатанными рукавами чисто чёрной рубашки, уже помявшейся; за тем, как он чинит колесо. Скорее всего, спустилось. — Может, тебе резинку дать? — предлагает Алина, крутя одну из косичек пальцами, указательным и средним. — Я же вижу, что неудобно. Поворачиваясь к ней лицом, измазанном пылью и чем-то тёмным, подобно углю, Кириган останавливает свою работу и скашивает взгляд на неё. Серьёзность и что-то ещё отражается в его кварцевых глазах, что так и не отрываются от неё. Стаскивая с завязанного колоска золотую ленточку, которую насильно ей всунула заботливая Женя, Алина подзывает агента к себе и протягивает шелковую вещицу, заглядывая в его потемневшие глаза. Он кивает, видимо, в благодарность, и наклоняет голову, подставляясь под её ладони. О. Он хочет, чтобы она завязала его волосы? Не зная, отчего, но она чувствует некий трепет от этой короткой и маловажной мысли. Сглатывая и ощущая, что рот непривычно сух, Алина тянется к нему и, закусывая нижнюю губу, собирает пряди со лба, плавно перенося их на затылок. Далее она проходится ладонью по всей голове, удостоверяясь, что захватила всё, и завязывает ленточку, крепко-крепко сжимая, чтобы волосы точно не рассыпались вновь. — Всё, — Алина продолжает трогать его волосы, уверяя себя в том, что её работа хоть и не самая лучшая, но вполне сносна. И определённо не чувствует заряды импульсов на кончиках пальцев, когда аккуратно проходится по его лбу, убирая короткие волоски с лица. Кириган тянется назад и трогает хвост, а с ним и шёлковое изделие. — Спасибо, мисс Старкова, — серьёзным тоном произносит он и возвращается к работе над колесом; его голос слегка дрожит, но, скорее всего, это из-за того, что её руки, холодные и дрожащие, прикасались к его тёплой коже. И как он не мерз? Алина вздыхает и закатывает глаза. Как всегда принципиален. У них же небольшая разница в возрасте, и, вероятно, он даже старше, так чего он постоянно «выкает»? Особые правила в охранном агентстве? Банальный этикет? Она не может понять. Да и, похоже, никогда не поймёт. Коса болтается, и лишь чудо удерживает её от того, чтобы расплестись и разметаться. Алина, вздыхая, тянется к волосам и стягивает вторую ленточку, затем осторожно расплетает колоски и, когда заканчивает, пальцами проходится по ставшими волнами белоснежным кудряшкам. Расчески здесь нет, так что придётся обходиться так. Взяв чёлку и некоторые задние пряди, она собирает их в маленький хвостик и подвязывает своей лентой, но постоянно дёргает кудряшки, из-за чего Алина сквернословит сквозь зубы. Да, без расчёски тут никуда. — Да что же это такое? — тихонько, дабы Кириган не услышал, и зло шепчет она и снова начинает орудовать пальцами, аккуратно поддевая шёлковое изделие под хвостик. Но всё напрасно: отдельные волоски скручиваются или случайно попадают под ленту, образуя колтуны. Бесшумной тенью за Алиной стоит Кириган, и она, естественно, его видит, даже ощущает где-то на подсознательном уровне. Только она сейчас настолько раздражена, что может нагрубить ему, потому предусмотрительно прикусывает кончик языка. — Помочь, мисс Старкова? Его вопрос направляет её в тупик: что он имеет ввиду? Помочь с чем? Она даже не сразу обращает внимания на то, что он снова назвал её «мисс Старкова». — С хвостом, — кивает Кириган на её ладони в волосах. — Вряд ли у тебя получится, Кириган. Он непоколебимо продолжает смотреть на неё, и Алина вынуждена согласиться. Вынуждена. Да. — Ну, попробуй. Она отдаёт ему свою ленту и маленький хвостик, состоящий из чёлки, заправленной назад, и сразу ощущает тепло от его рук; они скользят по выбранным прядям и ловко повязывают лоскут золотистой ткани, образуя бантик практически на затылке. Чего Алина не чувствует — так это то, что Кириган ладони не убирает полностью. Он приглаживает кудряшки по спине, облаченной в его пальто, которое он так щедро пожертвовал ей. — Я справился, мисс Старкова? — Ты справишься, если назовёшь меня по имени, — ворчит с довольной улыбкой Алина, рассматривая свою причёску в зеркале для заднего вида. — Вы так хотите, чтобы я назвал вас по имени? — любопытствует Кириган, не убирая рук с её белоснежных прядей. — Почему нет? Ты едва ли старше меня и при этом «выкаешь». — И сколько бы вы дали мне? — он наклоняет голову в правую сторону, к её открытому окошку, и внимательно за ней наблюдает. — Ммм… Лет двадцать пять. Максимум. Он усмехается, и это единственная положительная — не холодная маска, по крайней мере, — эмоция, которую она видит за все их знакомство. — Мне тридцать, мисс Старкова. Алина давится прохладным воздухом. — Сколько? — Что, так хорошо сохранился? — выгибает он бровь. — Ну, не знаю. А мне вот двадцать один, — затем зачем-то добавляет, задумчиво жуя губу: — Скоро будет двадцать два. Молода для того, чтобы меня хотели убить, да? Он молчит некоторое время, и Алина уже решает, что он отвернулся и вернулся к работе, но телохранитель отвечает, немного развязно, по её мнению. — Хотеть убить можно даже младенца, не находите? — Это жестоко, — качает головой и теребит прядь лунно-белых, словно яркий на солнце снег, волос. — За что убивать ребёнка? Он ведь… ребёнок, сама невинность. Если это сделать только для того, чтобы кому-то досадить или отомстить… Что ж, тогда у человека явно отклонения. — Иногда ради совершения мести можно пойти на любые меры. — А гуманны ли они, эти меры? — фыркает Алина и прислоняется к двери. — Я вот выросла в приюте, когда моих родителей забрала автокатастрофа. И попала в Керамзин. Неисправность автомобиля мне кое о чем говорит. Кириган вдруг касается её щеки, и Алина чувствует капли, влагу на коже и поражается. Она никогда не хотела показывать эмоции на людях, считая это излишним. А вот теперь её телохранитель знает что-то, что причиняет ей боль время от времени. — Знаешь, ты не одна, Алина. Алина захлебывается в смехе: он откинул это старомодное «вы» и «мисс Старкова». — Разве? Я всегда буду одна, даже если меня окружают люди. Они не понимают. Приют оставляет после себя след, уродливый шрам, который не излечить. И я не понимаю, почему рассказываю это именно тебе. Кириган окидывает её мягким взглядом и утирает её слезы. — Потому что подобное притягивает подобное, Алина. Это закономерность. Единственное правильное в этом мире. А теперь дёрните за ключ, мисс Старкова, — и он скрывается внизу, прощупывая шину. Потянувшись за ключом, она поворачивает его, и машина плавно заводится. Кириган через несколько минут заходит в салон и, поджимая губы, кладёт ладони — теперь в перчатках, которые так не любит Алина, — на руль. — Я не хочу домой, Кириган. — Тогда куда едем? Алина закусывает губу, робея перед своим телохранителем из-за своей мысли. — А ты умеешь кататься на коньках?