Забудь меня, если сможешь

Две холодные глыбы льда. Два айсберга, глядящие на меня с особенной теплотой. Они улыбаются. Они согревают меня, не смотря на излучающий холод полярной ночи. Я продолжаю смотреть в его бесконечные, бесконечные, бесконечные глаза и тихо, постепенно осознаю — в них спрятано небо с пушистыми белоснежными облаками. Кто запер небо в его глазах?! И не просто небо, а целую Вселенную. Мою Вселенную. Вселенную, принадлежащую лишь мне одной. Протягиваю к нему руку, пытаясь прикоснуться, удержать его, притянуть к себе. Но с каждым взмахом кисти он отдаляется. Он отдаляется от меня, но его ледяные глаза продолжают испепелять меня огненным взглядом. Я панически хватаю воздух руками, пытаясь удержать его хоть на мгновение. Размахиваю ими в стороны, намереваясь взлететь вслед за ним. Раскрываю рот и пытаюсь кричать изо всех сил, но с губ срывается лишь оглушающая пустота. Я теряю его. Теряю себя вместе с ним. Теряю воздух из легких, который выпустила вместе с не состоявшимся криком. Сердце сжимается в тугой узел, а легкие рассыпаются на мелкие осколки, отказываясь сделать очередной вздох. Я смотрю на дрожащие пальцы, парящие по воздуху, и наблюдаю, наблюдаю, наблюдаю, как его образ постепенно исчезает из памяти, растворяясь в пустоте. Резко подрываюсь с места, жадно заглатывая воздух. Воспаленные обветренные губы с кусочками ороговевшей кожи, горят синим пламенем. Несколько раз сглатываю, пытаясь избавиться от неприятной сухости во рту. Легкие с трудом принимают кислород, вызывая непроизвольный кашель, и с каждым напряжением тела я ощущаю разрушающую головную боль. Открывая глаза, я морально готовлю себя к знакомым белоснежным стенам главного научного корпуса корпорации «Нью сентори». Подготавливаю себя к ослепляющему свету флуоресцентных ламп, излучающим холодное сияние. Готовлюсь к сухому холодному воздуху и монотонно вопящим белоснежным кондиционерам. Готовлю себя к чему угодно, но только не к тому, с чем прямо сейчас сталкиваются мои глаза. Вокруг царит полумрак. Единственным источником света служит большое прямоугольное окно старого образца, прикрываемое светлой французской шторой лишь наполовину. А за окном царит вполне обыденная погода для Лондона — хмурое небо с редкими проблесками солнца. Меня окружает комната небольших размеров с каким-то чересчур вычурным дизайном. Спинка широкой двуспальной кровати обита красной замшей, а ноги скользят по бордовому постельному белью из шелка. Из мебели в помещении лишь кровать и небольшой туалетный столик, усыпанный косметическими баночками с неизвестным содержимым. Как только делаю первую попытку встать — запястья тут же отзываются неприятной болью, а икроножные мышцы начинают подвывать. Мельком оглядывая запястья, улавливаю темно-бордовые следы от грубых наручников. Босые ноги опускаются на прохладный старинный паркет, и наконец я полностью встаю с кровати. Мягкий матрас под тяжестью тела мгновенно проминается, и как только я встаю на ноги — тут же рикошетит в противоположную сторону, отзываясь легкими волнами. И только сейчас я замечаю, что нахожусь здесь не одна. Девушка на другой стороне матраса лежит на животе абсолютно неподвижно. В голове закрадываются неприятные мысли: а жива ли она вообще? Ее руки разбросаны в разные стороны: одна безвольно свисает с кровати, а вторая в полусогнутом состоянии подложена под щеку. На голове что-то наподобие небрежного высокого пучка, но хаос в виде потрепанных волос черного цвета говорит о том, что сделан был этот пучок пару дней назад, как минимум. Ее одеяние — нечто странное и невообразимое. Она лежит в чересчур коротком красном платье «бандо» без бретелей с оголенными плечами. По краям платья пришит белый мех, и благодаря этой мелочи ее образ больше напоминает рождественского эльфа из версии восемнадцать плюс. А худощавые ноги облачены в черные колготки в сеточку, с большими дырами в разных местах. — Эй, — раздается мой хриплый голос. Пару секунд я толкаю ее в плечо — ноль реакций. — Ты жива? Вновь предпринимаю несколько безуспешных попыток разбудить ее, но спустя пару секунд приходит осознание, что я трачу время на бесполезные вещи. По крайней мере, я удостоверилась, что ее кожа не мертвецки холодная и имеет вполне себе жизненный оттенок. Значит, все-таки жива. Делаю первые неуверенные шаги в глубину комнаты. Они даются мне с трудом: невыносимая боль в голове разрастается с каждым шагом, мышцы сводит в тугой узел от перенапряжения и ни с того ни с сего появляется неприятное чувство тошноты. Я облокачиваюсь об изножье кровати и с помощью рук потихоньку перебираюсь в сторону неизвестной девушки, чтобы разглядеть ее получше. На ее лице красуется размазанный макияж с нелепыми блестящими тенями и вызывающей красной помадой. Черная тушь, слетевшая с глаз, размазана по всему лицу, а розовые румяна до неприличия размалеваны по щекам, вперемешку с растекшейся тушью. Взгляд плавно опускается вниз к ее полуобнаженной пышной груди, скользит на свободно свисающую с кровати руку и… …останавливается на миниатюрном серебряном браслете корпорации «Нью сентори». Нет, мне не показалось. Я тут же бросаюсь к ее руке, наплевав на головную боль, и принимаюсь скрупулезно рассматривать символику корпорации в виде треугольника, внутри которого скрещены две английские буквы «N» и «С». Подушечкой большого пальца прикасаюсь к выгравированному на металле треугольнику. По спине пробегает липкий холодок от нелепого ощущения неизвестности. Кто эта девушка? Почему так одета? Где мы находимся? Я ожидала увидеть перед собой какое угодно помещение в корпорации, но только не маленькую комнатку с пошлым интерьером. За спиной раздается скрежет в дверном замке. Я резко отбрасываю ее руку и подбегаю к обратной стороне двери, осознавая, что абсолютно безоружна перед тем, кто прямо сейчас открывает замок и дергает за ручку. Все, что у меня есть — собственные руки и неизвестность, которая проникает в каждую клеточку тела. Дверь со скрипом открывается. Этот тошнотворный скрип ударяется об стенки сознания, отчего пульсирующая боль в голове разрастается с неимоверной скоростью. Кто-то осторожно вступает в пределы комнаты и старый паркет с тихим гулом проминается под тяжестью его ног. Я действую решительно. Направляю все силы на дверь, она мгновенно наталкивается на неизвестного мужчину, который в эту же секунду ударяется головой об дверной косяк. В воздухе раздается его тихий стон, и пока он приходит в себя я миную порог комнаты, выбегая в темный коридор. Но не успеваю я сделать и пару шагов в темноту, как он тут же хватает меня за запястье, с силой притягивая к себе. С рыком злости он затаскивает меня обратно, грубо бросая на ледяной потертый паркет. Мир вокруг пошатывается, и я невольно хватаюсь за голову, одной рукой опираясь об пол. Он подходит ближе, в его руках орудует шприц с прозрачным содержимым, колпачок от которого плотно зажат в зубах. Мужчина грубо хватает меня за руку и практически сразу протыкает вену, наспех выдавливая содержимое шприца. Я не успеваю даже шелохнуться. Моя реакция слишком заторможена. Спустя пару секунд наблюдаю, как его неприятные черты лица с глубокими красными рубцами начинают расплываться. Веки тяжелеют, тело обмякает, а спина свободно летит вниз, встречаясь с холодным паркетом. И наша встреча не была не запланирована. По крайней мере, мной. * * * Мне неизвестно сколько проходит часов, дней, недель. Все, с чем сталкиваются мои глаза во время редких пробуждений — высокий белоснежный потолок с мелкими, едва уловимыми трещинами. Время от времени тело бросает в жар, и я ощущаю себя, словно на раскаленной сковороде. Но через короткий промежуток времени меня окутывает лютый холод. В такие моменты хочется скукожиться в позе эмбриона и укрыться всеми имеющимися одеялами в городе. Тело дрожит, кожа покрывается зябкими мурашками, и я не понимаю, не понимаю, не понимаю, как мне избавиться от этого состояния. Тело ломает, а мышцы скручиваются в тугой узел от перенапряжения. Я не знаю, куда себя деть. Я не знаю, как от этого сбежать. Я не знаю, что происходит. Мысли заняты лишь одним — пусть они сделают так, чтобы мне стало легче. Они знают, как это сделать. Им нужно всего лишь поставить мне внутривенный укол. После очередного укола спазм в мышцах проходит, тело мгновенно расслабляется, жар больше не перерастает в резкий озноб, и мне, наконец, удается заснуть. В моменты, когда тело словно выбрасывают на берег с жабрами вместо легких, а затем телепортируют на северный полюс, замерзая среди холодных глыб льда — я всегда в сознании. Я слышу собственный крик, такой отдаленный, такой громкий с глухим долгим эхом, который еще пару мгновений застревает в горле. Жуткий болезненный крик бьется об стенки разума, пытаясь вырваться наружу, но к нему на смену приходит новый, каждый раз все более жуткий. Может быть, это кричу не я. Может быть, это чей-то другой крик. Но жуткое першение в горле, мешающее сглотнуть слюну, говорит лишь об обратном. В моменты ужасающих пробуждений я сталкиваюсь лишь с холодной темнотой и абсолютной тишиной, служащими единственными друзьями. Руки намертво привязаны к изголовью кровати, из-за чего я не могу даже встать на ноги и покинуть то влажное и потное место, от которого в зябкие моменты меня знобит еще сильнее. Меня рвет водой, которую в меня насильно вливают. Механические спазмы желудка продолжаются еще долго время. Он не может осознать, что внутри него — пустота. Он до последнего намерен бороться и выгнать всю дрянь из организма. Но, как бы мне не хотелось, у него ничего не выходит. Я не вижу ни одной человеческой души. Лишь улавливаю тот тошнотворный дверной скрип и неторопливые шаги. После них всегда следует очередной укол. После них мне всегда хорошо. После них я мгновенно проваливаюсь в сон, спасаясь от ада в раю… но всего лишь на несколько часов. И все, что мне нужно, это всего лишь один укол с тем прозрачным содержимым, после введения которого я засну на несколько часов, забывая весь этот ужас. * * * Крик отчаяния вырывается из груди, растворяясь в глубокой темноте. Я больше не в силах терпеть эту боль. Они издеваются надо мной уже долгое время. Они не ставят мне уколы уже… возможно… пару дней, время от времени приводя в чувство с помощью ведра с ледяной водой. Мое тело горит, кровь застывает в жилах, наотрез отказываясь двигаться вперед. Конечности скручиваются, пальцы сжимаются до посинения, голос практически пропал. И я не знаю, куда себя деть от этой невыносимой боли, ломающей каждую клеточку тела. Ломающую разум и все шансы на спасение. Но в один прекрасный момент я прихожу в себя, обнаруживая, что руки больше не прикованы к изголовью кровати. Я могу свободно двигаться и распоряжаться своим телом самостоятельно. Впервые за долгое время. Пару минут рассматриваю дрожащие пальцы, сгибаю и разгибаю ладонь, верчу ее в воздухе. Затем очередь доходит до ног. Меня больше не ломает, но реакция организма по-прежнему остается заторможенной и чересчур странной. Я не могу замахнуться кулаком в челюсть или в моменты опасности мгновенно ухватиться за какой-либо предмет, служащий оружием. За окном ничего не изменилось. Хмурые тучи в сопровождении прохладного ветра продолжают проделывать только им известный путь. По-прежнему пустые серые улицы, гонимые лишь одиноким ветром, всем своим видом как бы намекают — лучше уже не будет. Я все также не имею ни малейшего понятия, где нахожусь. И почему с самого начала пробуждения меня не покидает тошнотворное чувство, что я очнулась от вечного сна. Сколько меня не было в реальности? Две недели? Месяц? Год? Как много я пропустила и где, черт возьми, мой дневник?! Начинаю копошиться в карманах штанов, но не натыкаюсь на то, что более-менее похоже на блокнот. Начинаю рыться в глубоких карманах кожаной черной куртки — пропажа нашлась. Они не отобрали его у меня. Кидаю последний взгляд на пустующую половину кровати. Место той девчонки с браслетом от корпорации зла уже давно остыло. Но время от времени сквозь пробуждения я улавливала ее копну черных волос, но уже в новых ярких образах. Одежда на ней менялась со странной периодичностью, но неизменно было лишь одно — ее безвольно лежащее тело, в опасной близости от меня. Я подхожу к двери и начинаю с силой тарабанить в нее кулаками. Костяшки пальцев тут же пронзает тупая боль, но я до потери пульса продолжаю стучать в деревянную дверь. — Выпустите меня! — снова и снова кричу я. — Эй, кто-нибудь! Осипший голос встречается лишь с равнодушной тишиной. В конце концов, падая от бессилья, я ковыляю в сторону туалетного столика — единственной мебели в комнате моего заточения, не считая кровати и тусклого ночника. Открываю знакомый потертый блокнот на пустой странице, обхватываю миниатюрную ручку и лениво бросаю взгляд в сторону окна. Вечереет. С каждой секундой небо над головой становится все темнее, тучи сгущаются, угрожая выплеснуть наружу все накопившиеся на человечество обиды. Я не знаю, что я здесь делаю. Я перестаю понимать происходящее вокруг. Боюсь, я потеряла рассудок. Бумага блокнота такая ровная, гладкая, белая. Продолжаю смотреть на нее отсутствующим взглядом, держа в дрожащих руках маленькую шариковую ручку с черной пастой. Мне так отчаянно хочется высказаться, выплакаться, исповедаться. Кончик ручки прикасается к тонкой бумаге, оставляя за собой размашистые следы. Пальцы то усиленно нажимают на ручку, оставляя на бумаге глубокие следы, то едва соприкасаются с ней. Некоторое время я жду пока дрожь во всем теле перестанет меня тревожить. А слезы, скатывающиеся по щекам и приземляющиеся на неровную поверхность бумаги, не перестанут меня душить, застилая взор прозрачной пеленой. С какой-то невероятной яростью я начинаю выводить знаки, буквы, слова, предложения на бумагу. Размашистые закорючки перерастают в слоги, затем в буквы и плавно переходят в слова. Душа вырывается из тела, она жаждет вырваться из этой никчемной оболочки, из этого слабого сосуда. Я не замечаю, как слезы катятся по щекам, пока не приземляются на гладкую бумагу, словно наводя на нее порчу. Страницы темнеют и теряют форму под этими странными каплями боли. Кисть изнывает от усердного письма. Я слишком долго удерживаю ручку, я слишком сильно надавливаю на бумагу, я слишком долго терплю… Мне хочется взвыть. Мне хочется рыдать навзрыд. Мне хочется чертовски много чего еще… Ведь я, наконец, пришла в себя из вечного сна. Я нахожусь в своем теле, сознании, мышлении, но не на своем месте. Я больше не солдат корпорации «Нью сентори», я больше не монстр, хладнокровно убивающий муз и людей… Но все, чем я занимаюсь в этом незапланированном заточении — считаю все предметы подряд, считаю все, что только поддается счету. Считаю строчки на листе бумаги и количество промежутков между ними. Считаю каждый вздох, выдох и сколько раз мне требуется вдохнуть, чтобы легкие насытились кислородом. Считаю учащенные удары сердца, считаю ускользающий пульс и взмахи ресниц. Считаю сколько звуков улавливает слух сквозь толстые бетонные стены… все, что угодно, лишь бы избавиться от утопающего ощущения неизвестности. Я не имею ни малейшего понятия, кто меня похитил и для чего держит в четырех убийственных стенах… Что-то коснулось моего плеча. Я вздрагиваю, словно мне дали пощечину. Одним движением руки я нервно отбрасываю ручку в сторону и резко встаю из-за туалетного столика. Стул издает скрипящий и невыносимый звук, и я быстро отхожу к кровати, едва не спотыкаясь. Передо мной стоит та самая брюнетка с серебристым браслетом, которую несколько дней подряд я видела лишь лежа на животе. Я даже не заметила ее появления, полностью утопая в мыслях. — Не видела тебя прежде, — раздается ее монотонный стальной голос. Впрочем, ее равнодушный взгляд, скользящий по моему телу, тоже не блещет теплотой. Конечно, ты не видела меня. Ты ничего не видела кроме подушки. Сегодня на ней сидит нелепый костюм балерины — боди алого оттенка с короткой оттопыренной юбкой. Пышный бюст обрамляют едва заметные тонкие лямочки, которые под тяжестью груди угрожают порваться в любой момент. А вместо положенных пуант ее ноги покрывают лишь черные капроновые колготки в мелкую сеточку. На этот раз не порванные. — Почему ты так одета? — вопрос слетает с губ, прежде чем я успеваю подумать, и приземляется на края ее алой юбки. — Я каждый раз просыпаюсь в новой одежде, — сообщает она металлическим голосом. — Иногда одежда повторяется, но это скорее исключение. Теперь я осознаю, о каких мертвых глазах говорили мне мама и Рон. Неужели еще каких-то несколько дней назад я смотрела на всех таким же стеклянным и равнодушным взглядом? Нет. Сейчас я не такая. Сейчас я чувствую себя живой. Я, черт возьми, живая. Ее темно-карие глаза с красной сеточкой смотрят куда-то сквозь меня, пока я разглядываю ее лицо. Над бледными и тонкими, словно нить губами, красуется коричневая родинка. Нос прямой с острым кончиком. Лицо полностью расслаблено, густые черные брови опущены, а отсутствующий взгляд с каждой секундой заставляет мышцы на спине сжиматься в тонкий узел. Кожа ее имеет неестественный синюшный оттенок, а худощавое тело угловатый характер. В области локтевого сгиба и лучевого сустава присутствуют характерные следы инъекций. И только сейчас замечаю ее дрожащие бледные кисти рук. Навряд ли это как-то связано со страхом. Трясет не только кисти, но и само тело. Оно жаждет очередного укола. Нервно сглатываю, когда нехорошие мысли заполоняют сознание, опасаясь подобной участи. — Как тебя зовут? — вновь слышу я собственный охрипший голос. Девушка больше не в силах стоять на ногах. Медленным шагом она подходит к кровати и обессиленно падает на мягкий матрас, бормоча под нос что-то невнятное. — …номер двадцать… мне сказали…двадцать, — рука с браслетом на запястье скользит по воздуху и громко ударяется об край кровати. — …сказали будут звать Мел… Мелани. Но меня зовут двадцать… солдат номер… Ее веки постепенно тяжелеют и сознание за считанные секунды проваливается в сон. Мелани начинает лихорадить, на широком лбу и остром носу появляются мелкие испарины пота. Время от времени она нервно дергается, издавая какие-то нечленораздельные звуки. По спине прокатывается волна липкого ужаса, и я невольно делаю пару шагов назад, упираясь в бетонную стену с дешевыми бордовыми обоями. Поднимаю руки, осматривая многочисленные следы от уколов, и наблюдаю, как вены практически исчезают. Перестают иметь здоровый зеленоватый оттенок. Они колют нам синтетический наркотик. И я понятия не имею зачем.