Keep everything to yourself

      — Ну, Феликс, ну пожалуйста! — надув губы, прошептала Атанасия.       — Я не могу, — прикрывая глаза рукой, ответил Феликс, — ты же знаешь, что со мной будет, если твой отец узнает об этом.       — Скажи ему, что я к Дженнет, — наливая им обоим бокал красного. — Он её просто обожает.       — А ты что, нет?       — Она слишком нудная, и мне кажется, что я ей нравлюсь, — заговорщеским шепотом, морща нос. — Её общество три раза в неделю еле выдерживаю, а ты думаешь, что я ещё с ней целую ночь осилю?       — Тебе не кажется, что ты слишком много пьешь для своих лет? — глазами показывая на почти пустую бутылку вина, которую Атанасия скорее всего стащила из коллекции отца. — Ладно я получу за эту всю авантюру, но ты, — крутя бокал, — тебе слишком много тех крупиц свободы, которые Клод тебе оставил?       — Во-первых, не нуди, не включай строгого папочку: тебе не идёт, — вздыхая, — а во-вторых, что со мной может случиться такого, что отец об этом узнает? Лукас хороший парень, он помогает мне с домашкой. Сначала он поможет мне с математикой, а потом мы просто посмотрим аниме и всё, никаких приключений!       — Знаю я твоего Лукаса, — сморщив брезгливо губы, наконец отпивает из бокала. — На три года? В двадцать один все парни одинаковые и думают одним и тем же.       — Получается, ты такой же? Или мужчины двадцать один плюс уже совсем другие? — прикрыв ладошкой рот, посмеялась, — Ладно, прости, ты же мой благородный рыцарь.       На самом деле, Феликс не сказал бы, что сильно отличался от Лукаса, особенно в свои двадцать один. Но всё ребячество ушло, когда ему досталась работа по присмотру за Атанасией.       — Ну, Феликс, ты же знаешь, что меня никуда и так без охраны не пускают, а тут сам Робейн вступится за меня, если что, скажет, что всё под контролем.       — Ладно, но я тебя отвезу и заберу, пиши мне каждый час, отправляй фото, пожалуйста, чтобы я был в курсе, — потирая глаза, устало проговорил он.       — Спасибочки! Я знала, что ты лучший, — медленно подходя, чтобы поцеловать в щеку, сказала она радостным голосом. Феликс услышал аромат своего любимого геля для душа на её коже. — Жду тебя внизу! — Как только дверь его комнаты захлопнулась, он залпом осушил бокал.       Семь лет назад Атанасия не была такой хитрой и еще не понимала, какой обаятельной вырастет. Тогда было проще, тогда не было чувств, мешающих каждый день работать. Не было постоянных взглядов, которые позволяют увидеть намного больше, чем хотелось бы.       Феликс понимает Лукаса, который не устоял перед очарованием этой девушки. Он сам каждый день идёт на уступки только потому, что она, надувая губки, называет его своим благородным рыцарем.       Робейн своей жизнью так не дорожит, как доверием Атанасии. Все её истории из школы, с редких прогулок с друзьями он хранит у себя в голове, хотя уже давно должен был все это по-хорошему рассказать Клоду, как они договаривались. Клод показался очень строгим и серьёзным человеком в их первую встречу: в агенстве, где нанимают таких, как Феликс (не совсем обычных нянек для своих детей). По факту, в реальной жизни он оставался строгим и серьезным человеком, но только не рядом со своей дочерью. Дома Клод становился самым милым и заботливым отцом в мире, а не владельцем одной из крупнейших компаний по производству оружия. И эту работу только частично можно назвать легальной, так что такие повышенные внимательность и забота не на пустом месте. Возможно, Феликс поступает непрофессионально, нарушая условия, прописанные в договоре, но чисто, по-человечески, ему немного жаль Атанасию, от которой все всё скрывают и, как она думает, беспричинно ограничивают её свободу. Если бы Клод знал, сколько раз Робейн чуть не сказал Атанасии про настоящую работу ее отца, то непременно его убили бы. Как и за чувства романтического характера в сторону своей дочери.       Робейн помнит, как всё это начиналось. Сначала о каждом слове, сказанном вне дома, через несколько часов или в конце дня уже знал Клод. Босс хороший отец, но требует всегда больше, чем можно получить. Он мил с дочерью, пока она не нарушит границы, о которых даже не знает. Конечно же, он хочет сделать из Атанасии сильную и независимую в будущем девушку, которой не понадобятся помощники, чтобы построить своё счастье. Но Феликс слишком часто видит маленькую Атанасию на грани слёз от простой усталости. Хотя она даже не может плакать из-за недалекого брата Клода, который один раз ей сказал, мол, то, что она девочка, не даёт ей поблажек. Ублюдок.       После нескольких лет такого контроля смотреть на подавленную маленькую девочку, у которой нет друзей, потому что её никогда не учили, что такое дружба и как её заводить, в один день стало невыносимо. Невыносимо было видеть немного заплакано-красные глаза с самого утра. Или же смотреть, как из хрупкого, ещё совсем ребёнка, выжимают все соки: приучают учиться на отлично, не хвалят за результат, считая это должностью, заставляют идти куда дальше и изучать куда больше, прыгать выше головы, хоть выше уже некуда.       Феликс не стал ждать, когда Атанасия превратиться в робота, выполняющего всё, что ему скажут. Он начал хвалить её, покупая любимые пирожные, заваривая успокаивающий чай; водил в парк или в музей за всё, что она делает; рассказывал пускай и выдуманные, но смешные истории из своего подросткового возраста. По крайней мере, Атанасия всегда смеялась.       После ссор с отцом Робейн всё хотел предложить выговориться, да никак не решался, пока не увидел её такой изнеможённой, что стало страшно. Он тогда сказал какие-то очень сильные слова, которые сейчас вряд ли вспомнит, мол, плакать могут все, неважно девочка ты или мальчик... от слёз всегда легче... необязательно плакать при отце или его друзьях, можешь плакать со мной. Она тогда ярко улыбнулась, а в следующие минуты плакала, размазывая слёзы по рубашке Феликса. Через несколько дней Атанасия подошла и предложила стать друзьями.       Робейн восхищался ею. Она выполняла всё, что от неё требовал отец. У Атанасии оставалось время даже на то, что нравится ей самой. И она смело делилась этим с Феликсом. Совместная игра на пианино, походы в музеи, чтение любимых книг вслух, рисование — один раз даже на стене! Вот так Феликс и учил отстаивать свои личные границы: говорить, что тебе это не нравится, обозначать свою зону комфорта, в которую нельзя никому заходить, своё личное мнение, которое, возможно, не поддержит отец, но всегда примет Робейн.       Он даже дрался с ней, точнее позволял себя избивать, чтобы выплеснуть свой гнев, а потом слушал её тихие всхлипы у себя на плече. Но за всё это время она никогда не жаловалась. И Феликсу иногда было страшно, что на самом деле Атанасия уже на грани, но с каждым днём, она убеждала его в обратном.       — Оденься теплее, — надевая пальто, произносит Феликс.       — Но я же не на улице буду!       — Ну вот, разденешься там, если будет жарко, — она стоит, скрестив руки, и смотрит негодующе. — Пожалуйста, Ати. — Атанасия немного приоткрыла рот в удивлении — не всегда можно услышать такое от Феликса — и пошла одеваться.       — И какой он, твой Лукас? — спускаясь по ступенькам крыльца, засовывает руки в карманы в ожидании машины.       — Во-первых, он не мой! Во-вторых, обычный парень, не такой тупой, как остальные. Много читает, учиться на архитектора, подрабатывает в компании у своего отца. С ним есть, о чем поговорить, не суёт нос, если я не хочу разговаривать. Хорошо ко мне относиться и уважает тебя.       — Уважает? Меня? Мы с ним ни разу не виделись. — Открывает заднюю дверь машины для Атанасии, а сам садится на переднее.       — Я ему много рассказываю о тебе, — смотря в окно, шёпотом проговорила она. — Ты всё-таки мой близкий человек.       — Хах, — потирает лоб. — Что лучше, страх или уважение?       — Конечно же уважение! В любом случае, тебя невозможно бояться, тебя хочется обнимать или разговаривать за чашечкой чая.       И она замолкает. Феликс знает эту паузу, когда Атанасия не может ничего сказать, потому что боится или, может, ей неловко. Но Робейну теперь тоже не очень комфортно. С его привычкой анализировать все её слова и действия, он бы свёл эту фразу на дружескую шутку, но никогда за ней следует пауза. Он включает радио, чтобы разбавить тишину, нарушаемое их дыханием, потому что Феликсу кажется, что водитель вообще не дышит.       Атанасия не скажет ничего, если её допрашивать. Убежит, обидится, начнёт играть в молчанку, но не скажет. Робейн очень хочет обнадежить себя, что она тоже что-то чувствует, но знает: это так неправильно по отношению к ней.       Феликс открывает ей дверь, подав руку, осматривает дом, к которому они подъехали.       — Ну все. Буду присылать каждый час фото, а ты будь добр, как и обещал, забери меня отсюда через три часа. — Она с помощью его руки, кружится, как в танце.       — Я думал ты на всю ночь.       — Не хочу сегодня тебя задерживать. Ты всё-таки устал и хочешь спать. А аниме мы можем и в следующий раз посмотреть с Лукасом, но если я не разберу хоть один чертов урок математики, я потеряю всю суть!       — Хах, хорошо. Будь аккуратна, пиши если что. — Робейн немного наклоняется по привычки в ожидании поцелуя в щеку, но получает в уголок губ.       — Я пошла!       — Только давай без нравоучений, Иезекииль, я и без тебя всё знаю, — хлопая дверью и ёжась от холода, говорит Феликс.       — По-моему, ты сам попал в ловушку из своих чувств. Смотри, не свихнись.       — Без тебя разберусь, что делать. — Включив подогрев сидения, лезет за сигаретами. — И да, Клоду скажешь, что мы ездили к Дженнет.       — Неужели ты такого низкого обо мне мнения? — выруливая на дорогу. — Сомневаюсь, что она одобрит, — кивает на сигарету и, дождавшись неопределенного мыка, спрашивает: — Куда?       — Поесть.

***

      Феликс не любит слишком много думать и додумывать лишнего, но не всегда получается остановить это. Вопросы приходят сами, а у него даже нет ответов. Почему она поцеловала его не в щеку? Может быть виноват Феликс? Он сам слишком низко или наоборот недостаточно наклонил голову? К чему были слова в машине? Нет, Робейн знает, к чему она все это говорила, и какой смысл хотела передать, но последние слова. Почему ей стало неловко? Почему не закончила всё очередной шуткой?       Он не дождался ни одного сообщения от Атанасии, только фото два часа назад и все. «Тц, надо было взять номер этого Лукаса, — со злость разглядывает редкие огни в доме, — даже не знаю, в какой квартире он живет».       — У нас проблемы? — раздаётся из машины.       — Пока неизвестно.       — Ещё не прошло трёх часов.       Феликс знает. Он знает и волнуется. Это первый раз, когда Атанасия ходит к парню одна, без компании других знакомых. Это немного пугает, потому что он уже успел представить все плохие исходы сегодняшней ночи. Но Феликс, кусая локти, уверяет себя, что нужно доверять Атанасии, как она доверяет ему. Если сказала, что хороший, умный парень, значит, так и есть.       Подъездная дверь хлопает и выходит девушка. Робейн, все это время стоявший, облокотившись на машину, в порыве делает несколько шагов вперёд и останавливается, видя, как Атанасия бежит на него, расставив руки в стороны. Он всё ещё зол, что она не сдержала своего обещания насчёт сообщений, но он так хочет поднять её и покрутить в воздухе, как делал это раньше.       Атанасия утыкается носом ему в шею, цепляясь руками за плечи и шепчет: «Я скучала». Он прижимает ее одной рукой за талию, второй за голову.       — Все хорошо? — прямо на ухо, если не в него.       — Ауч! Щекотно же, — бьет его по груди, отодвигаясь. Потом ловит его взгляд и смущенно улыбается, — да. А что может быть не так?       И вот опять, Феликс не знает, улыбается она ему или тому, что могло произойти за эти три часа. Он не любит себя обнадёживать. Нежно убирает её руки с себя и уже хочет пройти к машине и открыть ей дверь, как его хватают за лицо. Атанасия немного щурит глаза и облизывает губы.       — Лукас ещё полчаса назад хотел меня выгнать, потому что увидел тебя в окно. — Она гладит большими пальцами скулы, смотря то в один глаз, то в другой. — Мы же договаривались на три часа.       — Ты не писала... — Феликс хочет попросить её больше так не делать. Если она считает его другом, то границы всё-таки должны быть. — Мы волновались.       — Мы? Только он! — кричит напоследок Иезекииль и закрывает окно.       — Волновался? — она произносит это шёпотом, постепенно приближаясь, смотрит на родинку Феликса на щеке и опять улыбается.       — Да. — Феликс надеется, что это ему не снится. Он опять кладёт руки на талию, ещё больше прижимная Атанасию. Они смотрят друг другу в глаза, и Робейн в первые за долгое время видит, что она не устала.       — Если ты не спросишь, можно ли меня поцеловать, я тебя ударю, — Атанасия ведёт губами нежную линию по скуле.       — Зачем спрашивать?       — Ты же мой благородный рыцарь, — усмехается она и сама припадает к губам Феликса.       Первое прикосновение пробное, они просто пробуют друг друга на вкус. Робейн, поняв, что им обоим комфортно, углубляет поцелуй, надавив на затылок девушки. Он легко проезжается языком по пухлым губам, еле касаясь своими. Постепенной насыщает поцелуй, готовый в любой момент остановиться. Атанасия делает это первой. Опять оглаживает влажные скулы и тихо проговаривает:       — Плакать могут все. Неважно мальчик ты или девочка. От слез всегда становится легче. Спасибо, что плачешь со мной, — она широко улыбается, чмокает Феликса последний раз в губы и сама садится в машину. — Иезекииль, отвезёшь нас домой?