Раннее утро. И пусть Петербург всегда хмур, солнечные лучики прыгали по оконным стёклам, стараясь во что бы то ни стало пробраться в комнату. Маленькая Хоуп лениво потянулась, почувствовав, как один из «озорников» скользит по её щеке.
Сквозь сон, который стремительно покидал её, она услышала хриплую мелодию, доносящуюся с улицы. Музыка была ей незнакома. Ясноглазая красавица вмиг стряхнула с ресниц остатки сна, и, быстро вскочив с кровати, на ходу одевая пушистые тапочки, она отправилась на звук.
В этой квартире, в этом городе маленькая Хоуп ещё не бывала, она родилась и выросла в Америке; единственное, что хоть немного роднило её с родиной предков — язык, на котором она свободно говорила с рождения, и рассказы мамы о тех восемнадцати годах, что она прожила в далёкой России.
Уже двенадцать лет Эмма Свон жила в США, но каждый год, несмотря ни на что, брала билет и летела в город своего детства. Эмма почти не знала родителей и росла с бабушкой в пригороде Ленинграда. Когда бабушка умерла, Эмма, решив кардинально изменить свою жизнь, уехала в Штаты вслед за первой любовью.
И пусть жизнь за океаном с первого дня была не сахар — возлюбленный её бросил, после чего она угодила в тюрьму, а вышла уже с сыном на руках; первый брак был неудачным, а второй — трещал по швам, но она и не думала возвращаться на родину — её всё равно там никто не ждал.
Исключением был один-единственный день в году — День Победы. Девятого мая она всегда прилетала в Санкт-Петербург, игнорируя любые обстоятельства, и в этот раз она взяла с собой младшую дочь — Хоуп.
О чём-то задумавшись, Эмма перевернула на сковороде очередной блин и боковым зрением заметила дочку, та стояла в дверном проёме.
— Проснулась, принцесса? — она обернулась и посмотрела на дочь.
Эмма могла подолгу любоваться своим ангелом. Огромные зелёные глаза Хоуп унаследовала от неё. А вот в остальном походила на Килиана — чёрные, немного вьющиеся локоны и хитрая улыбка.
— Садись, блинчики уже готовы, — Эмма поставила на стол тарелку с блинами и стакан молока.
Но вместо того, чтобы сесть за стол, девочка побежала к окну. Она встала на носочки и, опираясь руками о подоконник, посмотрела вниз.
— А откуда музыка?
— Сегодня большой праздник. День Великой победы, — ответила Эмма, снимая со сковороды последний блин и заправляя за ухо белокурую прядь.
Девочка подняла бровь, её лицо вмиг стало очень серьёзным. Эти слова ей мало о чём говорили. Она лишь удивлённо смотрела в окно.
Туда-сюда прохаживались люди с синими, белыми и красными воздушными шарами, у многих из них на груди были бантом повязаны полосатые ленты, все они улыбались. А, нет… Не все… Старенькие бабушки и дедушки, и в простой одежде, и те, чья одежда напоминала военную форму и была украшена медалями — все они отчего-то плакали.
— Мама, а почему одни плачут, а другие смеются? — она была явно ошарашена представшей перед ней картиной.
— Потому что одни понимают, что значит победа, а другие помнят, что значит война, — ответила Эмма и вновь попросила: — Садись завтракать.
Девочка, наконец оторвавшись от окна, села за стол, взяв с тарелки ещё тёплый блинчик. Набрав полный рот, она надула щёки, как хомяк, и, хоть и не могла пока ничего сказать, весь её вид говорил о том, что этой информации недостаточно, и ей сию же секунду нужны более развёрнутые ответы.
— Что такое победа, мама? — немного прожевав, она стала более-менее понятно выговаривать слова. — А война?
Завязав белокурые локоны в высокий хвост, Эмма села напротив дочери.
— Хоуп, я не видела войны, мне повезло родиться намного позже. Но войну пережила моя бабушка, и День Победы был для неё самым главным днём в жизни. Она много чего рассказывала. Я всё старалась запомнить, и вот что я поняла… — Свон тяжело вздохнула, набирая полные лёгкие воздуха, и продолжила говорить: — Победа — это слёзы радости. Это оправданная вера тех, кто, не сдаваясь, до последнего дрался с врагом. Победа — это годы ожидания, — ожидания конца войны. Победа — это цветы сирени, что вручали девушки солдатам, которые вернулись с войны. Победа — это запах мая. Победа — это салюты, — салюты, что гремели после взрывов. Победа — это первый мирный закат, не затуманенный дымом. Это люди, что босиком выбегали из своих квартир, обнимали и целовали друг друга, поздравляя с окончанием войны. Победа — это наше мирное небо.
Волной цунами на Эмму нахлынули воспоминания, её быстрым течением унесло в те дни, когда всё это ей рассказывала любимая бабуля и как они потом, обнявшись, плакали. Всё же экранный доктор Хаус прав — все лгут. И, пожалуй, самая распространённая ложь, к которой прибегают абсолютно все — время лечит.
А на самом деле ничего не проходит, сколько бы ни минуло лет — раны продолжают кровоточить. В круговерти повседневных проблем, большинство из которых не стоят наших переживаний, чувства меркнут, но стоит остановиться и замереть, мы поймём — боль никуда не уходит. Даже спустя годы ей не хватало любимого человека так же сильно, как и в первые дни после её смерти. Усилием воли Свон задушила в себе поток слёз, что рвался наружу, и продолжила рассказ.
— А война, дочка — это горе. Это кровь, боль и смерть. Это когда люди оставались без дома, теряли всех близких людей. Это голод. Это взрывы, которые уже не пугали. Это целые деревни в огне. Это почерневшее небо. От войны нельзя было убежать и спрятаться под кроватью, она была всюду. Это то, что больше не должно повториться.
Хоуп, слушая маму, так и застыла со стаканом молока в руках, забыв сделать глоток. Похоже, сказанное произвело на неё сильное впечатление.
— Ешь, у нас сегодня длинный день, — улыбнулась Эмма. — Мы поедем в Петербург.
***
Вечно хмурый Питер щедро одаривал горожан по-летнему жарким солнцем. Город, который так и не был взят, сегодня тоже праздновал.
Хоуп было только десять лет, она, возможно, была ещё слишком мала, чтобы на самом деле оценить ужас войны и ценность победы, да и на родину мамы она попала впервые, но в происходящем было нечто такое, что не поддавалось объяснениям ни на одном из языков, которыми она владела.
Маленькая мисс Джонс, щурясь от яркого солнца, что причудливо играло в её волосах, озиралась по сторонам, и даже в её детской наивной душе великий город вызывал восторг.
Речные трамвайчики, плывущие по прозрачным водам Невы. Чижик-Пыжик, живущий под мостом, и, если в него попасть монеткой, сбудется желание — они с мамой потратили целый мешок мелочи.
Купол Исаакиевского Собора, что в годы войны стал удобной мишенью для немцев, ведь был виден с любой точки, поэтому его пришлось закрасить чёрной краской.
Дворцовая площадь, по которой когда-то неспешно и величаво прогуливались Пётр Первый и Екатерина Великая, и, конечно, люди в военной форме и с медалями на груди.
Мама рассказала ей, что, когда она училась в школе, они раздавали цветы ветеранам вот так, прямо на улице. Трепетно сжимая в руке букет гвоздик, девочка так и не решилась ни к кому подойти. И Эмма пришла дочери на помощь, она взяла её за руку и зашагала вместе с ней.
Ей вдруг почудилось, будто ей снова семь. Военная форма, заботливо пошитая бабушкой, пилотка на голове в русых косах белые ленты. Озираясь на бабулю, она протягивает цветок и тихо произносит…
— С Днём Победы! — громко проговорила девочка, возвращая маму из дней минувших в настоящее. — Спасибо за Мир!
Седой старик в форме, вся грудь в медалях, одной рукой опирался на трость, другой взял у девочки цветок. На его глазах выступили слёзы. Слёзы от того, что всё, что он сделал для своей страны, ещё не забыто. А ведь пока его помнят — он будет жить!
— Спасибо тебе, красавица, — ветеран дрожащей рукой погладил Хоуп по голове. — Как тебя звать?
— Надежда, — улыбнувшись ответила девочка, она прекрасно знала, что её имя переводится на русский не иначе как «Надежда».
— Хорошее имя, правильное. В войну бывали дни, когда только надежда и спасала, — произнёс старик.
***
Небо над Невой стало серым с прожилками розового — час двигался к закату. К концу дня ноги гудели, голова кружилась от впечатлений, а перед глазами всё ещё стояли лица с фотографий Бессмертного полка.
Эмма с дочкой, купив по мороженому, присели на скамейке недалеко от Исаакия.
— Хоуп, я знаю, ты злишься, что я очень много работаю, — заговорила Свон, — днями и ночами пропадаю в отделе ФБР… Генри почти вырос, а… Но кто-то должен делать эту работу.
— Я знаю, — сказала девочка, и в голосе её звучала уверенность, которая не всегда присуща даже взрослому человеку — она будто действительно поняла что-то важное. — Ты делаешь это, чтобы в мире было меньше зла и войны. И пусть ты часто не бываешь дома, я горжусь тобой. Ты молодец, мам.
Эмма крепко прижала дочку к себе, прослезившись в сотый раз за этот долгий день.
Свон прекрасно видела, как стремительно меняется мир, его законы, убеждения и нравы. Она знала, что никогда не будет навязывать детям какие-либо убеждения. Они вольны будут выбирать, в какой стране мира жить, на каком говорить языке, кого любить и какую религию исповедовать, но всё ж среди постоянных перемен было нечто незыблемое и вечное.
И пусть Эмма уже и русской назвать себя не могла полностью, переняв менталитет другой страны и поклявшись соблюдать её конституцию, только что язык не забыла. Было нечто, напоминающее ей, несмотря ни на что, о корнях, о том, кто она. Она помнила и гордилась подвигом своих предков, и хотела, чтобы и дети не забыли…
