Пойдём домой, Антош

      Антону казалось, что жизнь его ненавидит. Ненавидит и издевается. Не может напиться детскими слезами, что выступают при каждом новом ударе, не может насытиться детской обидой, да ненавистью к ней. Злая шутка, отравившая ему жизнь, словно горький табак юные лёгкие, да продолжающая сдавливать шею, не давая насытиться кислородом.       Перед смертью не надышишься.       Его семья никогда не была идеальной, и он частенько мечтал о том, чтобы скорее покинуть стены душной квартиры, которую, казалось, уже пропитал этот дух несчастья, пойти зарабатывать и принести хоть какую-то пользу в дом. Он ведь ничего не мог сделать, только бесконечно быть благодарным за подаренную ему жизнь.       А нужна ли ему такая жизнь?       Жизнь с вечными нервотрёпками, хлёсткими пощёчинами и надрывными криками, что крепко отложилась в памяти ребёнка, отпечатавшись невыносимым грузом в сердце и душе малыша.       Совсем ещё юнец.       Он начал уходить от любых прикосновений с друзьями, всё чаще скромно улыбаясь и натягивая рукава рубашки всё сильнее, лишь бы скрыть израненные ладошки. В школу приходил рассеянный, с кипишем на светлой головушке, невыспавшийся и не шибко аккуратный. Порой ему действительно казалось, что мир стал слишком тесен, и в нём больше нет места для маленького ребёнка, ведь дома его ждали только крики и скандалы. В школе ругань да бормотание о том, куда же смотрят его родители. В голове красным светиться и сильно-сильно бьётся о клетку головного мозга мысль о побеге.       И он просто не может ей отказать.       Ему десять, совсем ребёнок, дрожащий поздно ночью на детской площадке и греющий руки о тусклый огонёк зажигалки, медленно подходящей к концу. Мир для него медленно затуманивался, стирая детские краски и надежды на счастье, за шкирку возвращая в суровую, не терпящую возражений реальность.       Больно.       В первое время ему действительно казалось это правильным: родителей лишили прав, отправили в участок, бесконечные суды, допросы, чёрт бы их побрал, как же он устал. Шастун не знает, что с ними, но ясно видит – туда он больше не вернётся. На душе скребут кошки, а глаза почему-то щиплет, неприятный многолетний снежный ком встаёт в горле, мешая дышать.       Он их любил.       Он им верил.       Он стал потерянным, не таким как другие, брошенный не только родителями, но и жизнью, что отправила его в серое, пахнущее сыростью и детскими бесконечными слезами – детский дом.       Плакали те, кто не смирился.       Плакали малыши.       Те, кто был постарше, уже осознавали происходящее и отдавали себе отчёт, учились извиваться и не давать ломать себя, проявляя свой характер и защищаясь чем возможно.       Антон же невидящим взглядом пялится в стену хорошо оформленного кабинета, растирая холодные руки, в попытке хоть немножко согреться. Несколько браслетов тихонько позвякивают на запястьях, всё же привлекая внимание слишком увлечённых взрослых. — Я уверен, что это было прекрасное решение. Малыш здесь будет в безопасности, выйдет с достойным образованием, глядишь, и друзей себе найдёт! — мужчина говорил со слишком наигранной интонацией, заученными словами, в которых не было и капли искренности. — Антош, я ведь прав? — Шастун кривит нос от ласковой формы, что неприятным комом встаёт поперёк горла. Он находит в себе силы только кивнуть, продолжая теребить браслеты на руках.       Органы опеки долго не заморачивались. У них таких по несколько штук на дню. Хочется быстрее чиркнуть подпись, где нужно, да уйти по домам. Их не особо заботила дальнейшая судьба ни Антона, ни других детей, что волком смотрели им в след. Безразличие к чужим жизнями. Видимо, правду говорят, что люди эгоисты. Шастун же принял это как факт. Податься ему некуда. Только если к бабушке. Но, представляя опечаленное лицо и тяжёлый жалостливый взгляд, мальчику становилось не по себе. Она не должна переживать за него.       Он обязательно справится.       Не имеет права не справиться. — Антош, — притворно-ласковый голос директора вновь вырывает его из раздумий, заставляя снова дёрнуться от своего имени. — Браслеты нужно будет снять. Извини, малыш, таковы правила. Давай сюда.       В глазах Шастуна застывают неподдельный страх и неимоверная грусть. Он машинально хватается за запястье и смотрит воистину умоляющими глазками. — М-можно я просто сниму? Я обещаю, больше Вы их не увидите! — Антон немного загнанно начинает дышать, мечась взглядом от директора к углам комнаты, будто ища место, куда можно спрятаться, чтобы не нашли и не забрали самое дорогое, что у него осталось. — Антош…       Директор явно хочет что-то возразить, в конце концов просто сорвать несчастные украшения с тоненьких ручек, но вид испуганного, почти умоляющего мальчика не даёт ему этого сделать. Не изверг же он, в конце концов.       Большие зелёные глаза смотрят напряжённо, в ожидании ответа. На дне их всё теплится надежда на разрешение. — Чёрт с тобой, — вздыхает мужчина. — Пойдём, покажу твою комнату.

***

      «Всё лучше, чем спать на улице», — именно так думал Антон, тяжело вздыхая. Брезгливость нужно затолкать куда подальше, замуровать, ведь отныне ты часть этой серости и пыли кое-где. Отныне у тебя здесь нет своих вещей. Разве что только бельё, да зубная щётка.       Стоит отдать должное, что, по сравнению с рассказами, в помещении было действительно чисто, пригодно для житья. Светлые коридоры, большие окна и много зелени. Ребята выглядели явно довольными и опрятными, с любопытством поглядывая в сторону только поступившего к ним Шастуна.       Антону стыдно признаваться, но дорогу он не запомнил от слова совсем. Очнулся он, когда директор уже представлял ему новых соседей. Ну, как выяснилось, соседа. К слову, даже имени мужчины мальчик не запомнил, будучи слишком погруженным в свои мысли. — Антош? — рука всё того же директора легла на до боли худое плечико малыша, чуть сжимая. — Располагайся. Надеюсь, подружитесь. Дима хоть и старше тебя, но мальчик хороший, не конфликтный. Общайтесь, я пойду.       Как только дверь закрывается, Антон неловко поджимает губы, рассматривая паренька перед ним. Чуть всклокоченные короткие волосы, лёгкая, явно дружелюбная улыбка и тёплый взгляд, наблюдающий через линзы очков. Парень выглядел вполне себе счастливым и, кажется, хранил даже доброжелательность к людям. — Привет, — так называемый Дима протягивает ему руку, всё так же улыбаясь. У Антона лишь дергаются уголки губ. — Приятно познакомиться. Конечно, не при таких обстоятельствах, но всё же.       Шастун слегка вскидывает брови, а затем пожимает протянутую ладонь. Кожа парня тёплая, в отличие от вечно холодных пальцев самого Антона. — Ты не очень разговорчив, да?       Дима неловко трёт шею, рассматривая нового соседа, который тоже явно смутился от меткого замечания. — Извини, я… — Всё хорошо! — тут же выпаливает парень, осознав, что мальчику нужно время. — Ты не привык ещё, я как-то не подумал, — смущённая улыбка вновь расцветает на лице соседа. — Твоя кровать у окна. Можешь пока осмотреться, я схожу за формой для тебя, хорошо? Не потеряешься? — Да куда ж я денусь, — всё же тихо смеётся Антон, а Диме в этот момент пацан кажется даже очаровательным, словно не этот мальчик зашёл пару минут назад с лицом, полным вселенской печали. — Через шкаф не сбегу, не волнуйся.       Дима не может сдержать улыбки и, коротко хлопнув по плечу, скрывается за дверью.       Кажется, всё не так плохо, как могло показаться в самом начале. Небольшая, но явно обжитая и даже, в какой-то степени, уютная комната с двумя относительно целыми кроватями. Объект шутки и несостоявшегося побега, в народе – просто шкаф, нашёлся рядом с кроватью Димы, в противоположном углу. В комнате было чисто, за что Антон благодарил всех богов. Его сосед выглядел более чем адекватно, и Шастун искренне надеялся, что так было и на самом деле.       Завалившись на твёрдую кровать, тот тихо шикнул, но долго на лёгкой боли не задержался, вновь погружаясь в свои мысли, что роились в голове не хуже лесных пчёл, у которых забрали кровью и потом сделанный мёд. Он метался от воспоминаний о доме до размышлений о том, что то, что происходит сейчас, абсолютно нормально и совершенно правильно. В любом случае, сбегать, по крайней мере пока, он не собирался. В Воронеж его всё равно никто не пустит, слишком мал и без документов. Мысли путались, завязываясь в крепкий узел. «Будь, что будет» — лишь решает мальчик, измученный непрерывным потоком изматывающих событий, тяжело скопившимися не только в душе, но и под веками.

***

— Антон, — Дима осторожно трясёт мальчика за плечо с лёгкой улыбкой. Шастун несколько чудной, но от того не переставал тянуть к себе. Сонные глазки смотрят, кажется, сквозь него, так и пытаясь закрыться и отправиться в царство Морфея. — М?..- чуть недовольно урчит паренёк, пряча лицо где-то в сбившейся простыне, а Дима тихо смеётся. Мальчик напоминал ему кота. Ну один в один же. Даже мурчат одинаково. — Сейчас ужин начнётся, пойдём, провожу тебя до столовой.       Как бы Антону ни хотелось захныкать и остаться спать дальше, подняться пришлось, ибо желудок подавал отчётливые сигналы. Спросонья воспринимать информацию, особенно зрительную, получалось туго, что совсем не радовало. Отрывая себя от кровати, он даже и не пытался анализировать происходящее вокруг. Сонный и несколько недовольный Шастун напоминал больше взрослого, отпахавшего смену без перерыва, нежели десятилетнего ребёнка. Бредя по тёмным коридорам, мальчик старался не отставать от соседа.       Дорогу Антон не запоминал, думать не хотелось, как и двигаться в целом. Тяжело вздыхая, он еле держал глаза открытыми.       Столовая предстала перед ним шумным гулом, неприятно давящим на уши. Как он выяснил по дороге, еда здесь не слишком съедобная, но и не прям мерзкая. Скорее пресная. Шастун, решив проверить такие суждения, стащил себе манную кашу и какую-то полусухую булочку. — Дим, — тихо зовёт Антон, неловко хлопнув всё такими же уставшим глазками. — есть какие-то правила? Ну, в смысле… — Шастун вздыхает, пытаясь связать мысль в голове, чтобы задать вопрос. — По рассадке. Я могу сесть куда угодно?..       Позов задумчиво хмурится, для приличия взяв себе чай с булочкой, мысленно окрестив её сухарём на полставки. — Подожди… Тебе двенадцать? — Десять. — Ох, — в голосе Димы слышится удивление, ведь мальчик действительно не выглядит на свой возраст. — Тогда вон, видишь, малые в левом углу? Тебе туда. Я бы к себе позвал, но от Станислава Владимировича может прилететь. Смотри, вон там вроде свободный стол.       Антон что-то тихо бурчит, уходя в указанный уголок. Впрочем, место очень даже удобное для обзора. Скучающий взгляд скользит по разделённому на несколько секторов помещению. Сначала сидят малыши лет до двенадцати, затем ребята постарше и уже в самом конце учителя.       Через силу пропихнув в себя пару ложек непонятной жижи, что здесь носила слишком громкое звание каши, Шастун оставил идею нормально поесть, начиная жевать булочку и рассматривать старших. В малышах он не видел ничего интересного, ведь большинство только попали сюда, как и он сам, гораздо же интереснее было поглазеть на тех, кто уже прошёл определённый путь с этим местом.       Не сказать, что мальчик ждал похоронных выражений лиц. Он натыкался на нечто загадочное и нечитаемое, особенно цепляли взгляды, направленные почему-то на него. «Возможно стоило остаться в комнате досыпать»       Уже не выдерживая открытого внимания к своей персоне, Антон стрельнул нечитаемым, но явно глубоко усталым взглядом, а затем медленным шагом покинул столовую, не забыв поставить посуду в специально отведённое место.       Вдохнув полной грудью, мальчик немного пошатнулся, чувствуя головокружение и хватаясь рукой за дверной косяк. Недостаток сна и еды давал о себе знать. «Сейчас всё пройдёт», — убеждал сам себя мальчик, закусывая нижнюю губу и делая пару шагов на пробу.       Только вот единственное, что не учёл Шастун — как он попадёт в свою комнату без помощи Димы. Дорогу он бессовестно проворнил, а спросить у кого-то из старших это для слабаков. Ну а если без шуток, то не хотелось привлекать ещё больше внимания к своей скромной персоне. Тяжело вздыхая, мальчик поплёлся предположительно в ту сторону, откуда пришёл, стараясь игнорировать с каждым шагом усиливающееся головокружение и лёгкую тошноту. Ему не впервой вот так вот несколько дней голодать и толком не спать.       Он справится. — Осторожнее!       Единственное, что слышит Антон, прежде чем, явно не со своей помощью, спуститься с лестницы, больно приложившись и без того многострадальной светлой головушкой.