Порядок

Сергей не находил себе места с самого утра. Такое уже бывало с ним прежде – скребущее, неуютное чувство накрепко вцепилось в ребра, царапаясь в грудную клетку и ища выход. Обычно он вот так метался перед важными встречами с инвесторами или презентациями, боялся сказать что-то не то. У него хорошо получалось делать, а говорил лучше бы кто-нибудь другой. Казалось, что этот другой, уверенный и наглый, сейчас и пытался выбраться из него, чтобы Сергей в очередной раз их обоих не подвел. Сергей тряхнул головой, отгоняя от себя глупые фантазии. И тут же повторил нервное движение, на этот раз, чтобы разметать упавшие на лицо пряди волос. О том, как он выглядел при этом со стороны, думать не хотелось. Хотелось и впрямь метаться – мерить шагами комнату, задевая полами халата низкий столик, смахивая на пол обертки от шоколада. Или застыть у огромного окна, уткнувшись лбом в прохладное стекло. В детстве Сергей никак не мог взять в толк, как стекло ухитряется остаться холодным, если на него во всю мощь светит жаркое июльское солнце. А потом приходил Олег и разрывал его оцепенение очередной дурацкой идеей, уводил от окна. Сергей, кажется, так и не выяснил, почему стекло холодное. А может, выяснил, но забыл. В последнее время он стал забывать некоторые вещи, сперва это было не страшно, как купленный неизвестно когда пижонский халат. Олегу халат понравился. Во время одного из своих редких визитов он застал Сергея задумчиво его рассматривающим, заставил надеть и хохотал минут пять, едва не доведя Сергея до рукоприкладства. Впрочем, против Олега у него не было ни шанса, но Олег, скорее всего, позволил бы Сергею колотить себя кулаками в грудь, продолжая смеяться. Подраться с ним всерьез никогда не выходило, даже когда Олег зачем-то решил служить в армии на самом деле, по контракту, и от этой новости все внутри оборвалось от страха и от мутной собственнической ярости. Тогда Сергей ничего не смог. Не смог сказать, как ему одиноко и страшно, как у него никогда не заводились близкие, а те, что были, исчезали. И Олег тоже решил исчезнуть. Не смог вцепиться в него, не смог, глядя на упрямо сжатые губы, сказать, что это слишком рискованно. Не смог в сотый раз предложить должность начальника службы безопасности, потому что в голове взвесью стояло Олегово «Я должен сам». Все, что Сергей тогда смог, в шутку отлупить Олега кулаками, в конце концов оказавшись стиснутым в сильных объятиях. А потом затихнуть, пряча подступающие слезы, и покорно слушать, как Олег будет приезжать, а потом дослужится до звания, переберется в Питер на какое-нибудь теплое место. Сергей ему не верил, но и об этом тоже промолчал, а потом Олег неловко поцеловал его в макушку, и слова вовсе исчезли. Поцеловал так, как целуют младших братьев, но лучше так, чем ничего. Мысли Сергея метались не хуже, чем когтистое нечто у него под ребрами. Халат. Олег смеялся и заставил его надеть. Сказал, что это отличный выбор, так и не соизволив перестать улыбаться. Даже бестактности выходили у него, уже почти заправского вояки, хорошо и правильно. Так, что делалось спокойно. Потом они вспоминали, как шатались по городу, улизнув из детского дома. Как представляли, что они обычные, а не ничейные. И еще рассматривали витрины, взахлеб перечисляя, что купят себе в другой, взрослой жизни, где не будет грымзы Светланы Петровны, старшуков и въевшегося в кожу казенного запаха. Халат вполне вписывался в эти мечты, и Сергей поверил, что купил его сам. Даже почти вспомнил об этом, придумал, что помнит. А потом и вовсе полюбил, потому что он нравился Олегу. Успокоился. Ровно до тех пор, пока не нашел в интернете свои фото с презентации. На которой не был. С этих фото на Сергея смотрел он сам, но будто бы другой. Похожий на того, кто сидел у него внутри – веселый, нагловатый, легко говорящий обо всем. Он даже бокал держал так, словно родился с ним, совсем не как Сергей, поминутно боящийся что-нибудь уронить. И улыбался он так, как Сергей никогда не умел – улыбкой человека, который многого добился и прекрасно об этом знает. Сергею всегда казалось, что каждый готов разглядеть в нем неуверенность, даже не неуверенность – неловкость, ставшую частью его самого. Человек с фотографий неловким не был, но при этом оставался Сергеем, и это пугало до дрожи. Отвлек от стремительного падения в зыбкий ужас все тот же Олег. Он всегда появлялся именно тогда, когда был нужен. Рассеивал кошмары одним движением, так же, как в детстве: Олег появился в жизни Сергея, и в ней тотчас настал порядок. Гибель родителей Сергей помнил смутно, на него будто накинули полупрозрачное покрывало, он все видел сквозь дымку. Или сквозь пелену слез, которые лились и лились, не желая останавливаться. Нелепый солнечный свет – все, что он помнил о похоронах. Когда твоя жизнь разваливается на куски, должен выть пронизывающий ветер, гнать по небу тяжелые грозовые тучи, забираться под одежду ледяными каплями, но в тот день дождь шел только у Сергея в голове, а снаружи ярко светило солнце и пели птицы. Рассудок восьмилетнего Сергея разламывался от несоответствия, а слова взрослых про Бога, который принял его родителей, казались особенно лицемерными и лживыми. В себя Сергей пришел, только переступив порог детского дома. Едва очнулся от нестерпимого одиночества, граничащего с паникой, но и выплакать свою беду ему не дали – детдомовские, шумные и грубые, ненавидящее Сергея уже за то, что у него было целых восемь лет родительской любви и настоящего дома, решили тут же показать ему теперешнюю жизнь. Подкараулили на прогулке во дворе, куда его бесцеремонно выпихнула костлявая рука безымянной еще воспитательницы, грубо ткнули лицом в траву. На спине отпечатался тяжелый след чьего-то ботинка. Дальше все произошло стремительно – Олег появился неизвестно откуда, метнул в лица противников горсть песка и уволок ничего не соображающего Сергея в недра ветшающего здания. И настал порядок, одиночество закончилось. Олег учил Сергея прятаться, давать сдачи, не отдавать своего, выживать в новом казенном мире. Сергей мало что запоминал, но, казалось, в этом не было необходимости. И вся наука – чистая формальность, ведь Олег всегда появлялся вовремя, чтобы выручить Сергея из очередной беды. И даже привычка Сергея уходить в себя, не замечая происходящего вокруг, Олега скорее забавляла, он даже просил Сергея научить его так же «залипать», но Сергей не мог. Не мог же он в самом деле сказать, что представляет, будто в нем живет птица. С перьями, острыми, как колючки, такую не схватишь за шиворот, не отволочёшь к директрисе за то, что снова рисовал на уроке. Глаза у птицы янтарно-желтые и всегда видят насквозь – запоминают всех обидчиков, все их страхи, слабости, имена. Чтобы явиться ночью и швырнуть в нескончаемый кошмар, освещенный языками пламени. Реже Сергей представлял, что и сам становится этой птицей, летит над городом, смелый и свободный, и люди, все как один с лицами его обидчиков, дальних родственников, которым не нужна лишняя обуза, соседки, стащившей резную вазочку «на память», разбегаются в ужасе. Но им негде спрятаться. Сергей снова встряхнулся. Бездумно повертел в руках конверт с гербом Министерства Обороны – до ужаса легкий, такой незначительный и одновременно пугающий. В нем была причина всех сегодняшних беспокойств. Открывать конверт было страшно, от него пахло смертью. Сергей некстати вспомнил, как Олег объявил, что указал его в анкетах как близкого, с которым следует связаться в случае чего. В других обстоятельствах Сергей порадовался бы, что его считают семьей, пусть и нелепым младшим братом, а не тем, кем ему хотелось бы. Это же лучше, чем ничего. В других обстоятельствах. Ему не хотелось, чтобы с ним связывались «в случае чего», не хотелось, чтобы это «чего» случалось с Олегом. Слова пахли порохом, больницей, похоронами родителей, в них не было ни единого намека на повод для радости. С тех пор Сергей стал бояться, эгоистичным полудетским страхом одиночества. Страх накрывал в самые неподходящие моменты, заставлял ночевать в офисе, на случай, если Олег появится поздно вечером. Ни один из рациональных доводов о том, что у Олега есть телефон, адрес полузаброшенной но все еще шикарной квартиры Сергея, у дежурных есть инструкции — ничего не работало. Олег всегда первым делом являлся в офис, а Сергей стал в офисе жить. Конверт ледяной на ощупь, совсем как оконное стекло. Внутри могло быть что угодно – приглашение на фуршет, поздравление с чем-нибудь, попытка привлечь к сотрудничеству, но Сергей чувствовал в нем то самое «чего». И не мог заставить себя конверт вскрыть. Вместо этого память судорожно подсовывала ему новые и новые воспоминания. Вот они стоят и смотрят, как завороженные, на только что появившиеся в городе торговые автоматы, набитые всевозможными вкусностями, и мечтают, что купят их все, наедятся до тошноты и перестанут наконец быть обделенными. Вот Сергей покупает себе похожие, сразу четыре, набитые всем, о чем они даже мечтать не могли, – открывай и бери сколько угодно. Олег заходит на следующий день, заросший и загорелый, и они весь вечер сидят на полу в окружении разорванных оберток и говорят обо всем сразу, перебивая друг друга. Олег обнимает его за плечи одной рукой, притягивает к себе ближе, и слова снова заканчиваются, словно кран закручивают, очень туго, до скрежета. И Сергей забывает фотографии, на которых он чужой и сильный, забывает бояться провалом в памяти. Рука у Олега теплая и сильная, и от уверенной тяжести снова наступает порядок. Вот они засиживаются до глубокой ночи у Сергея в спальне, и Олег засыпает прямо в его кровати. Сергей не будит, наоборот – осторожно укрывает Олега одеялом и, зажмурившись, лезет следом. Почти не дышит, пока не убеждается, что все тихо, а потом запускает руку себе в трусы и бесстыдно дрочит, неотрывно глядя на спящего Олега. Ему кажется, что Олег только притворяется спящим, а на самом деле лежит с закрытыми глазами и слышит и сдавленные вздохи, и звуки шлепков плоти, от которых щеки горят огнем, но так даже слаще. Сергей кончает болезненной судорогой, счастливый от чувства безнаказанности. Вот Олег смеется, говорит, что никогда не женится, потому что у него уже есть война и Сергей. Сердце Сергея сжимается, и хочется, чтобы не было никакой войны, чтобы был только он. И еще хочется вернуться в детство, чтобы топать ногами, гневаться и требовать остаться. Тот, кто сидит внутри у Сергея, наверняка знает, что делать. Как заставить Олега остаться и как взять свое, то, о чем мучительно грезил с подросткового возраста; тот, другой, знает все, о чем не знает Сергей. А Сергей… Сергей умеет только залипать, прятаться в себе и своих грезах, где все хорошо, где всегда порядок. Вот он сидит и бездумно вертит в руках страшный конверт… Олег вошел без стука, даже не вошел, а будто по волшебству возник позади Сергея, положил ладони ему на плечи, и все страхи исчезли. Олег снова появился вовремя, притянул к себе, заставил подняться на затекшие от долгого сидения ноги, обнял. Совсем не так, как раньше, так младших братьев не обнимают, не зарываются пальцами в волосы, не замирают в этом объятии неприлично долго. Сергей успел заметить, что на Олеге нет формы, он был одет совершенно обычно, а его кожа больше не казалась загорелой до черноты. Заметил и тут же уткнулся лбом в его шею, судорожно выдохнув. Так Олег обнимал его только в бесконечных, проигрываемых по кругу фантазиях. - Соскучился по мне? – прошептал Олег, касаясь губами виска. - Очень, — слишком поспешно пробормотал Сергей и наконец взглянул на Олега, на миг ему показалось, что в его темных глазах мелькнули янтарные всполохи. Сергей часто заморгал, и наваждение исчезло, остался только Олег. - Я уволился, — Сергей столько раз представлял себе, как Олег скажет эти слова, но в реальности все оказалось намного лучше. - Почему? Тебе же нравилось, — диалог, столько раз прокрученный в голове, повторяется с точностью до единого слова. Это было правильно: если чего-то очень хотеть, оно непременно исполнится. - Соскучился. К тому же я подумал, что, раз уж мне так нравится война и ты тоже нравишься, я мог бы воевать за тебя. Тебе ведь нужна помощь, — Сергей только кивнул и позволил себя поцеловать, жадно, глубоко, как в мечтах. Со стоном подался навстречу, вцепился Олегу в плечи, всем своим видом показывая, что теперь точно не отпустит. Он откуда-то знал, что сейчас они пойдут в спальню и Олег сделает с ним все, что Сергей часто видел как наяву. Будет трахать, сильно и долго, безжалостно вбивая в матрас, а Сергей будет просить еще, кусать себе губы до крови, забыв про звукоизоляцию. А потом, бессильный, зацелованный и покрытый отметинами от слишком крепких объятий, уснет, по-хозяйски закинув на Олега ногу. Совсем как сделал бы тот, смелый и наглый, с фотографий. Сергея переполняло искрящееся предвкушение, и он уже не видел, что конверт давно распечатан, а на столешнице, траурно черной, лежало скомканное в отчаянии такое же казенное, как вся их прежняя жизнь, «уведомление о смерти военнослужащего». Не помнил горя, заполнившего до краев, разрушающего одиночества, нестерпимого желания распахнуть окно, чтобы шагнуть вперед и полететь, как колючая злая птица, в смерть и темноту, к Олегу. Олег пришел к нему сам, и с ним пришло спокойствие. А когда Сергей все-таки обернулся, точно его что-то царапнуло по затылку, на столешнице ничего не было, кроме смятого белого листа, который Олег тут же швырнул в мусорную корзину. - Вот теперь порядок, — сказал он и улыбнулся Сергею, тоже совсем как в его глупых мечтах о нерасставании и большой любви. - Порядок, — эхом отозвался Сергей и больше никогда не вспоминал.