Самая весёлая богиня. (Венок историй) (18+)

В жизни Юнги было целых двенадцать лет счастья. Правда, первые лет пять он не то чтобы помнит, но знает: они был счастливыми. Его родители любили их с братом и друг друга. Отец был в меру строг, но в основном со старшим братом Юнхо, которому прочили карьеру военного, чтобы продолжал семейную традицию: отец был военным в третьем поколении. А со своими самым любимым сыном — омегой Юнги отец был ласков и как-то боязливо осторожен: наверно, тонкий, очень хрупкий от природы Юнги с его чудесными грустными глазами и нежными бледными щеками вызывал у отца страх: он боялся сломать это нежное создание. Однако нежное создание было не то чтобы и нежным. Юнги обожал брата и во всем стремился ему подражать. У них была небольшая разница — 4 года, идеально. Они вполне уже могли ощущать себя старшим – младшим, но не расходились катастрофически в восприятии жизни. Юнхо начал подготовку к военной карьере достаточно рано, лет в двенадцать: летние военные лагеря для подростков, много спорта: борьба, тяжёлая атлетика, бег, специализированный класс в школе. Юнги тоже начал заниматься спортом. Правда, найти секцию тяжёлой атлетики для омеги было практически нереально, поэтому Юнги начал заниматься фехтованием и бегом. И даже имел несколько побед на вполне себе серьёзных соревнованиях в своей возрастной группе. Юнхо всегда очень хорошо учился. Ему удавались все предметы, кроме, наверно, литературы, потому что его мнение о прочитанном почти никогда не совпадало с общепринятым. Он всегда находил какие-то эпизоды, какие-то реплики героев, которые ставили или могли поставить под сомнение «единственно правильное» мнение, излагаемое деспотичным и абсолютно не терпящим никаких возражений учителем литературы, суховатым и прямым, как палка, бетой средних лет. Постоянно возражающий учителю мальчишка—альфа вызывал у того раздражение, что, к сожалению, отражалось на отметках юного бунтаря. Юнги тоже старался хорошо учиться. Ему не очень давалась математика, но зато это давало повод лишний раз обращаться к брату за помощью, а значит, тоже было не таким уж и страшным. Зато литературу Юнги очень любил. Ему нравилось читать и то, что задавали в школе, и много–много всего помимо. У него получалось строить и устные ответы, вызывая у одноклассников завистливые взгляды и раздражённое «Ну, заговорил, это на полчаса», и письменные работы он тоже сдавал вовремя и писал с удовольствием. Ему повезло: бета, который учил его брата, в их классе не вёл. У Юнги был весьма милый и добродушный учитель литературы, молодой омега, который считал, что позиция «Есть только два мнения: моё и неправильное» недопустима в преподавании столь тонкого и сложного предмета, как литература. Поэтому он очень любил слушать Юнги, а за оригинальность мнения даже добавлял баллы. Юнхо никогда не противоречил отцу. Никогда не возражал ему, когда тот за семейным столом громким командирским голосом говорил о том, что нужно будет сыну сделать ещё, чтобы конкурировать с достойными соперниками при поступлении в военную академию. Юнхо молчал. Но Юнги знал: брат страдает от того, что его будущее так безапелляционно определено отцом, без учёта мнения самого юноши. А Юнхо не хотел быть военным. Он хотел быть ветеринаром. Или журналистом. Или поваром. В общем, кем угодно, только не военным, потому что ненавидел насилие всей своей сильной, но очень трепетной и ласковой душой. Ненавидел насилие, ненавидел необходимость делать кому-то больно, чтобы победить. Ненавидел необходимость безоговорочно подчиняться кому-то. Наверно, Юнхо иногда ненавидел даже свою жизнь, как будто нарочно собравшую вокруг него всё то, что он так ненавидел. В долгих мирных беседах с Юнги, когда они ночью пробирались на своё любимое место на крыше их дома и лежали рядом на большом одеяле, глядя в бездонное чёрное небо, сияющее кнопочками звёзд, — в таких беседах Юнхо не раз говорил о том, что с удовольствием бы сбежал из дома. Его останавливало только то, что пришлось бы бросить Юнги и папу. Папу они очень любили оба. Он был красивым и добрым, достойно нёс бремя мужа военного командира, но в то же время оставался очень ранимым и нежным. Он никогда не повышал на них голос, мягко морщился от особенно резких раскатов голоса своего мужа. Он всегда поддерживал сыновей. Юнги уже тогда казалось, что старшего сына папа любит чуть больше, чем его. Юнги было немного обидно, но он понимал, что Юнхо действительно приходится намного сложнее в жизни, чем ему. Старший брат с папой был откровенным, тот знал, что сын страдает от необходимости следовать не своему выбору. Он несколько раз пытался разговаривать с мужем, но отец и слушать ничего не хотел. И папа просил подождать. И Юнхо с Юнги ждали. На двенадцатилетие Юнги Юнхо подарил ему большую иллюстрированную литературоведческую энциклопедию, которую купил на собственные сэкономленный из карманных деньги. В углу красивым чётким почерком брата было выведено: «Будущему лучшему учителю литературы Кореи Мин Юнги: обязательно будь счастлив и следуй за своим сердцем». Через неделю Юнхо погиб в уличной драке: его дважды ударили ножом в лёгкое, и спасти его не удалось. Говорили, что банда, убившая Юнхо, преследовала его давно, что конфликт был из-за какого-то омеги, который нравился Юнхо и главарю этой банды одновременно. Омега выбрал Юнхо. Ну и вот. Никакого омегу не нашли, арестовали нескольких членов банды, но того самого ревнивого главаря не поймали: он как будто растворился, исчез, и его семья упорно молчала о том, куда делся их сынок. Молчали и его подельники, никто на себя вину не взял, но никто и не сказал, что нож был у Со Инсона, — так звали главаря. Никто ничего не видел. Никто ничего не знает. Ничего выяснить не удалось. Мутное было дело. И ни связи потерявшего голову от горя отца, ни искреннее желание помочь со стороны следователя, ведущего дело, — ничто не помогло выяснить правду. Подозреваемых обвинили в пособничестве, осудили и посадили. Всё. Но Юнги знал, кто виноват в гибели брата. Омега Мин Юнги, брат погибшего, глупый предатель и ненавистный трус. Сначала он долго не мог поверить, осознать, что брата больше нет. Он мутными глазами смотрел, как плачет, стоя на коленях над только что закопанной могилой, отец. Он пытался понять, где он, когда его приводили в больницу к папе, у которого случился тяжёлый нервный срыв, — но не мог. Он целыми днями молча лежал на своей постели, прижимая к груди подушку Юнхо, хранившую его запах, и даже плакать не мог. «Это ты во всём виноват, щеночек», — твердил ему голос в голове. Хитрый такой голос. Мерзкий. А потом этот же голос шептал: «Беги, щеночек, беги…» На похороны отца, умершего от сердечного приступа, его семья собралась через четыре месяца после похорон Юнхо. Жизнь для Юнги кончилась в тот день, когда он стоял около его могилы, слушал рыдания лежащего на этой могиле полупьяного папы и смотрел в синее, спокойное, весеннее небо. Чистое и ясное, прозрачное, манящее. Хотелось улететь туда и не возвращаться. Юнги было двенадцать лет. Юнги очень хотел умереть, потому что он считал себя причиной смерти теперь уже двух самых любимых своих людей. Тогда, на похоронах отца, он впервые ближе познакомился с семьёй своего папы. До этого тесного общения не было, так, иногда созванивались и поздравляли друг друга с праздниками. Семья Юнги часто переезжала из-за службы отца, недавно только осела в Кванджу. А папа был родом из Тэджона, где и жили его родственники. Родители папы умерли, когда тот был ещё юношей, из родственников осталась семья дяди: он сам, его муж и их сын, папин младший кузен. Вот эти дяди-то и организовывали похороны отца, потому что папа был не в состоянии: он начал напиваться ещё до смерти мужа, а теперь совсем пустился во все тяжкие. Дядя предложил Юнги пожить у них, но Юнги отказался: он не мог предать ещё и папу, который, в свою очередь, отказался ехать с дядей категорически, ведь здесь была могила мужа, папа не захотел её бросать. Следующие три года были адом. Папа пил всё чаще. Несколько раз поднял руку на Юнги, когда тот пробовал ему помочь дойти до комнаты. Пенсии, назначенной им как семье военнослужащего, в принципе хватало, чтобы не жить впроголодь, но очень много уходило на выпивку. Близкие друзья отца, которые сначала пытались помогать семье Мин, постепенно были переведены в другие части. Юнги остался один на один с постоянно полупьяным папой и своей убогой жизнью. Ему было пятнадцать. Он кое-как закончил среднюю школу, держался только за память о Юнхо и отца. В это время вышли из тюрьмы пособники Со Инсона, и однажды они поймали омегу в тёмном переулке и потребовали денег в качестве моральной компенсации. Юнги, выслушав претензию, как-то странно усмехнулся и, сжав зубы, проскрипел: — Может, ещё чего-то? За то, что вы убили моего брата? Может, я вам ещё что-то должен? Высокий беловолосый альфа, главный среди напавших на Юнги, нарочито медленно оглядел его и, скаля зубы в мерзкой ухмылке, прошипел: — Если нет денег, будешь отрабатывать по-другому. — Остальные глумливо загоготали, соглашаясь: Юнги, хотя и жил эти годы отвратительно, был очень симпатичным, даже красивым. — Так что, Мин Юнги, что решим? Я не так уж много и требую за наши годы на зоне. Но мы будем не против выебать тебя прямо здесь — на первый раз. А там посмотрим: понравишься, будешь старательным и послушным омежкой — возьмём на постоянку, пока не отработаешь ротиком и задницей весь долг. Вечерний воздух сотрясался от отвратительного смеха людей, которые были виноваты в том, что его жизнь разрушилась. Людей, которые собирались пустить его по кругу и забрать последнее, что у него осталось, хотя и было самым ненужным из всего. Юнги не мог этого допустить. То есть он понимал, что шансов у него нет вообще, кроме шанса наконец-то послать нахуй этот лучший из миров. И кстати, это было неплохо. — Да лучше сдохнуть, чем терпеть ваши тупые рожи рядом, — сиплым голосом сказал Юнги. Беловолосый перестал смеяться и нахмурился. — Мужики, по-моему, эта тупая шлюха не понимает ситуации. Надо объяснить. Только не убейте и сильно не калечьте, я всё же хочу позабавиться с его тощей задницей. Его били недолго, потому что им было неинтересно: Юнги почти сразу после первого же удара в живот потерял сознание. Потом его привели в чувство, плеснув в лицо воды из бутылки. Отвратительное лицо беловолосого склонилось над Юнги и искривилось в жуткой ухмылке: — Очнулся? Умница, шлюшка. Держите его. Рот открой, сука, живо! Не дай бог укусишь — убью! Плохо соображающего Юнги заставили открыть рот, больно нажав на подбородок. Член у альфы был огромным, трахал он жёстко, глубоко, больно сжимал виски, резкими толчками насаживая на себя, при этом закатывал глаза и порыкивал, откровенно наслаждаясь процессом. Юнги захлёбывался слюной, гулко кашлял, задыхался. Наконец насильник содрогнулся в последний раз и, загнав член почти полностью, с громким рычанием кончил Юнги глубоко в горло. Омега почти захлебнулся и мучительно долго выкашливал из себя отвратительную на вкус жидкость. А альфа, натянув штаны, присел рядом и, схватив Юнги за волосы, поднял его лицо на себя. — Надеюсь, тебе понравилось, щеночек. — Юнги в ужасе посмотрел на него и затрясся от очередного приступа кашля. — Да-да, я всё помню, щеночек. Ты мне понравился, знаешь? Когда я вытрахаю из тебя всё, что можно, ребята тоже тебя заценят. Так что вопрос решён: ты теперь моя личная шлюха. Я забираю тебя себе, собери вещички и завтра вечерочком жди. — Он грубо оттолкнул Юнги, который упал на землю, задыхаясь от ужаса и омерзения, пнул его в бок и добавил: — Ах, да. Не вздумай сбежать, шлюшка. А не то мы навестим твоего папочку. Они ушли. Едва совладав со своим спутанным сознанием, всё ещё мучительно кашляя, Юнги еле-еле добрался до дома. К счастью, папа сегодня был трезвый. Он, как обычно, сидел в зале на подоконнике, закутавшись в плед, и смотрел в окно. Увидев, в каком состоянии вернулся сын, он начал суетиться по квартире, пытаясь оказать Юнги помощь и срывающимся высоким голосом спрашивая, что произошло. Но Юнги отмалчивался. Однако после душа, в котором Юнги безуспешно пытался смыть с себя чужие прикосновения и вычистить рот изнутри, увидев снова заплаканные встревоженные глаза папы и чай, который тот приготовил ему, — как же давно ничего подобного не было! — Юнги не выдержал. Он разрыдался, опустившись перед папой на колени прямо посреди кухни, и рассказал испуганному мужчине о том, что с ним случилось и что ему грозит. Папа Юнги, Минхён, был слабым человеком. Гибель сына и смерть мужа сломили его, вытряхнули его душу и лишили жизненных сил. Но своего младшего омежку он всё-таки любил. Поняв, в каком жутком состоянии находится его сын, он принял единственно верное в этой ситуации решение и набрал номер своего дяди Лиюна. Они уехали в Тэджон рано утром, закинув в багажник машины приехавшего за ними Лиюна несколько больших сумок. Новая жизнь вроде как началась неплохо. Лиюн оказался суровым и очень властным альфой. Год назад он лишился мужа, собственно, родного дяди Минхёна. Тот погиб на службе: он был пожарным и из своего последнего пожара вынес троих детей, а когда пошёл за четвертым, балки охваченного огнём дома обвалились и погребли под собой троих пожарников и двоих гражданских. Лиюн до сих не отошёл от этого горя, он ушёл в себя и весь отдался работе в собственной фирме. Кроме того, он полностью разругался со своим единственным сыном–омегой, которому тогда, в горячке горя, категорически запретил уезжать обратно на учёбу в Сеул, крикнув, что не желает вообще больше иметь в семье работающих омег, что его дело — кухня, муж и дети, что только так он, Лиюн, сможет его защитить. А иначе пусть он убирается и никогда больше на глаза отцу не показывается. Так омега и сделал. И сейчас, взяв под крыло семейство племянника погибшего мужа, Лиюн в полную силу начал их опекать. Он отдал Юнги в частную закрытую старшую школу для омег, которая была больше похожа на тюрьму, а Минхёна закрыл в больнице, чтобы избавить его от алкогольной зависимости. И в принципе всё это было неплохо, даже очень. Юнги с каким-то даже облегчением отдал свою жизнь во власть жёсткого расписание и дисциплины, которой от него требовали в школе. Он учился сносно, хотя прежнего энтузиазма не проявлял. Однако на него не жаловались. Друзей он там не завёл, потому что в принципе никогда особенно не любил представителей собственного гендера. Иногда он плакал — когда ему снились яркие и тёплые глаза Юнхо. Он просил у брата прощения, но ни разу тот ему во сне не ответил. Чувство огромной вины, разрушавшее его три предыдущих года, в рутине новой жизни немного притупилось. На каникулы он приезжал домой. Папа, прошедший полный курс лечения, встречал его всегда радостно. До конца он так и не оправился, но больше не пил, по крайней мере, открыто. Дядя был частым гостем в их доме, особенно когда туда возвращался Юнги. Лиюн всегда подробно расспрашивал юношу о его успехах, давал дельные советы и ласково гладил по голове и по щекам, когда омега грустил. Грустил Юнги нечасто. Поводов было два. Во-первых, по-прежнему Юнхо: чаще всего именно память о брате заставляла омегу рыдать. Во-вторых, отсутствие течек. У Юнги и так было много проблем. Он и так себя ненавидел. Но вот именно это явно ненормальное в его возрасте явление заставляло его переживать больше всего. Юнги верил, что эта неполноценность, бракованность — наказание за то, что он сделал со своей семьёй. Дядя был в курсе этой проблемы, возил Юнги к врачам, но те только руками разводили и кивали на огромный стресс, который пережил юноша в том, возрасте, когда должны были начаться течки. И дальнейший образ жизни, который способствовал ухудшению ситуации. Лиюн утешал Юнги и говорил, что всё наладится, природа возьмёт своё, всё будет хорошо, надо просто подождать. Когда Юнги закончил свою закрытую школу, вернулся домой и выразил желание поступить в университет, дядя внезапно категорически это запретил, чем поверг юношу в шок. — Юнги-я, — ласково сказал он, — ты такой красивый, такой нежный омежка… Зачем тебе учиться? — Но… — Юнги растерянно остановился, не понимая, в чём проблема. — А что вы мне предлагаете делать? Дядя подошёл к креслу, на котором сидел Юнги, и остановился за его спинкой. Он мягко, как обычно, начал гладить волосы юноши. Затем коснулся его шеи, ласково огладил её, а потом нырнул пальцами в вырез футболки. Юнги в ужасе вскрикнул, вскочил и оттолкнул Лиюна. Однако бежать было некуда, и через несколько секунд он забился в его крепких руках прижатый к кромке стола. — Тише, глупый, тише, — прорычал дядя ему в шею. Его мощная аура давила, природный запах сандала забивал глотку омеги и заставлял повиноваться. Лиюн был сильным альфой, и сейчас он бессовестно пользовался своим преимуществом, пытаясь подавить волю дрожащего в его руках парня. — Тише, Юнги, просто послушай! Ты меня слышишь? Ты меня выслушаешь? Юнги к этому времени уже понял, что силой оттолкнуть мужчину невозможно: нападение было слишком неожиданным и растерзало сознание юноши напрочь. Поэтому он обессиленно поник головой и, ослабив хватку на плечах дяди, прошептал: «Да..» Лиюн заговорил уверенно, негромко и почти доверительно, продолжая держать Юнги в своих руках и мягко поглаживая по спине: — Юнги-я, ты зря испугался. Но прости, я не хотел так сразу, прости, я не удержался. Ты нравишься мне давно, у меня честные намерения, я хочу взять тебя замуж и обеспечить тебя всем, что ты только пожелаешь. Я знаю, что не молод, что ты мне в сыновья годишься, что люди могут не понять и осудить — только мне плевать. Я хочу защитить тебя, прошу, позволь мне это, Юнги-я. У Юнги всё в голове смешалось. Он не мог поверить в то, что человек, которого он считал практически своим вторым отцом, сейчас говорит ему о замужестве. Запах сандала туманил разум, но Юнги настойчиво продирался сквозь этот туман, он прекрасно понимал, что полностью сейчас находится в руках альфы и сопротивляться ему глупо и безнадёжно. — Мой папа… — прошептал он. — Мой папа будет против, Лиюн-ши… — Твой папа, — нетерпеливо перебил его дядя, — живёт за мой счёт все эти четыре года! Он не посмеет мне отказать! За всё — запомни это, Юнги-я, — за всё в жизни надо платить! Никто никогда ничего тебе просто так делать не будет. Юнги попытался отстраниться: ему стало очень больно и неприятно, он упёрся руками в грудь альфы и сказал уже громче: — На это вы и рассчитываете, дядя? Что и я не могу вам отказать, потому что стольким вам обязан? Лиюн посмотрел в его глаза и, спокойно кивнув, холодно произнёс: — Да, именно на это я и рассчитываю. Ты мне заплатишь собой! Ты мой, Мин Юнги. Только мой. — И он впился губами в губы юноши, заставляя того стоять смирно и не сопротивляться. Юнги было противно, он сжимал зубы и пытался оттолкнуть альфу, но тот был настойчив, искусал его губы до крови и, заставив простонать от боли, проник в рот омеги. Дядя насиловал его своим горячим языком долго, он гортанно рычал и, почувствовав, что обессиленный омега больше не сопротивляется, стал бесстыдно лапать юношу за задницу, просовывая руку между крепко сведённых в попытке защититься бёдер и пытаясь приподнять его ногу. Но Юнги, собрав остаток сил, сильно прикусил его язык, пользуясь заминкой, оттолкнул мужчину и вырвался, наконец, из его захвата. Не оглядываясь на злобно мычащего от боли альфу, Юнги выбежал из комнаты и рванул к выходу из дома. Ему некуда было идти. Ему не к кому было бежать за спасением. Папа был ему не помощник — это дядя только что весьма доходчиво ему объяснил. Оставалось одно: просто бежать. Бежать, куда глаза глядят. Ему девятнадцать, он омега, весь мир против него. Но ему надо выжить.