Соль глубокого Облачного моря

      Солнце ласкает кожу и слизывает с лица соленые капли, ветер перебирает влажные волосы и целует в макушку. Тарталья чуть ли не физически ощущает, насколько Люмин сосредоточена. Она двигается немного неловко и нескоординированно, однако старается изо всех сил – у нее вообще не бывает по-другому, и к любому делу она прикладывает максимум усилий.       – У тебя получается уже куда лучше, чем в самом начале, – говорит Тарталья, когда Люмин доплывает до него и ставит ноги на дно. Здесь достаточно глубоко – Люмин приходится приподниматься на носочки и высоко задирать подбородок, чтобы вода не залилась ей в уши и рот. Она недоверчиво щурится, и Тарталья тут же добавляет: – Без шуток.       Еще бы он шутил. Когда Люмин в первый раз обратилась к нему с просьбой научить ее плавать, Тарталья хохотал минут пять – великая и могучая Путешественница, Почетный рыцарь, и не умеет плавать! – а в итоге разозлившаяся Люмин как следует надрала ему зад и игнорировала три дня, а Тарталья понял, что слова стоит подбирать осторожнее.       И по Люмин ведь не скажешь, что она сегодня впервые попробовала себя в плавании. Несмотря на общую неловкость движений, она идет к цели с завидным упрямством и совершенствуется с каждой секундой – в этом вся Люмин, и этим Тарталья, пожалуй, очарован чуточку больше, чем может себе признаться.       Она раздраженно смахивает со лба мокрую челку и, облизывая губы, щурится на солнце. Тарталья очень некстати вспоминает, что на Люмин нет ничего, кроме коротких шорт и облегающего топа, и это вынуждает его сглотнуть и перевести взгляд куда-то вдаль, туда, где виднеются очертания Каменных островов Гуюнь.       – Давай последний раз туда-обратно, и на сегодня закончим, – говорит Тарталья чисто ради того, чтобы что-нибудь сказать. Он старательно отгоняет мысли о том, какой мягкой и теплой была кожа под пальцами, когда он укладывал Люмин на воду, когда помогал ей почувствовать себя единым целым с морем и понять, где находится баланс. Люмин удивленно вскидывает брови, и для пущей убедительности Тарталья добавляет: – Продолжим завтра. Отдых – это тоже часть тренировки.       – И это говоришь мне ты? – фырчит Люмин. Между алеющих губ мелькают ровные белоснежные зубы, и Тарталья давит вздох. – Человек, который ради силы готов наизнанку вывернуться?       – Ладно-ладно, – смеется Тарталья, поднимая руки. Он хочет прикоснуться к Люмин, перехватить изящное запястье и покрыть его поцелуями, прикусить синеющую под кожей венку, но сдерживается – не время, не место, напоминает себе. Даже не думай об этом. – Правда, с тебя на сегодня хватит. Я никоим образом не умаляю твоих способностей, просто ты плещешься уже третий час, не надоело?       – Просто признайся, что ты заскучал, – дразнится Люмин и расплывается в игривой ухмылке; ее глаза темнеют, и в них отчетливо виднеются пляшущие черти. – Если бы взглядом можно было отыметь, я бы уже кончила с десяток раз. Ты так пялишься, что не заметить твой интерес просто невозможно.       Откровенность Люмин что-то задевает внутри Тартальи, и он раздосадованно – и немного смущенно – цокает языком. Люмин хохочет; ее смех хочется перехватить губами и затолкать обратно в податливый рот. Она беззастенчиво, бесстыже и шаг за шагом обнажает перед ним душу и совершенно не боится последствий. Люмин ведет себя слишком свободно и открыто, и это так отличается от ее привычной сдержанности, что у Тартальи голова идет кругом.       Он не думает о том, почему из всех своих многочисленных друзей-товарищей-знакомых Люмин именно его попросила о частных уроках плавания. Чужая душа – потемки. Да и знать причины, если честно, он не очень-то и хочет.       – Туше, – ворчит Тарталья и рассеянно смотрит куда-то над плечом Люмин, параллельно зачесывая влажную челку назад. Солнечные лучи золотят ее волосы, капли на светлой коже искрятся и бликуют; такую Люмин хочется навсегда запечатлеть в своем сознании и вспоминать в тяжелые, мрачные дни – залитую солнцем, объятую свободой. Он улыбается почти искренне и добавляет: – Но решать, конечно же, тебе.       Люмин закатывает глаза и собирается что-то ответить, наверняка не менее колкое, чем до этого, но вдруг рывком уходит под воду, и последнее, что Тарталья видит на ее лице – это неприкрытая, неподдельная паника. Он не раздумывая ныряет следом, параллельно заставляя воду поддаться его воле, и перехватывает Люмин за руку. Тарталья выныривает на поверхность и тут же притягивает Люмин к себе – она перепуганно жмется к нему, обнимая за шею, и надсадно кашляет, видимо, успев наглотаться воды.       – Ну, тише, тише, все нормально, – успокаивающе бормочет Тарталья, поглаживая сотрясающуюся Люмин по спине. Он почти не слышит себя – пульс колотится в ушах в такт надрывающемуся сердцу, которое грозится выскочить из груди. Такой испуг ему не свойственен, это Тарталья знает абсолютно точно, но одна мысль о том, что с Люмин, раскованной, открытой, солнечной Люмин могло что-то случиться под его присмотром, кажется страшной и нереальной.       Она обвивает бедра Тартальи ногами и прячет лицо на его плече. Шумное дыхание над ухом постепенно выравнивается, и только тогда Тарталья находит в себе смелость двинуться по направлению к берегу – неспешно и осторожно, поскольку в данный момент в его руках находится самая драгоценная ноша. Все мысли концентрируются исключительно на Люмин – она такая маленькая, такая хрупкая, что, кажется, ее можно переломить одним ударом, и она в поисках защиты прижимается к Тарталье так отчаянно, что сердце пропускает удар. До тех пор, правда, пока Люмин не издает короткий смешок, который заставляет Тарталью недоуменно застыть в попытке понять, не истерическое ли это.       – Ты бы видел свое лицо, – хрипло произносит Люмин ему на ухо, и Тарталья вздрагивает, крепче стискивая ее бедра. Внутри все мерзко леденеет, когда он понимает, что на его глубокой привязанности внаглую, бесстыже сыграли, но своего состояния искренне старается не выдавать – шутки у Люмин иногда бывают совсем не смешные, пора бы уже привыкнуть. Люмин отстраняется – пространство между ними все еще непозволительно малó – и, расплывшись в широкой улыбке, добавляет: – Так перепугался, бедный, сразу ринулся следом.       – И сделал бы так снова, – чеканит Тарталья непривычно сурово, но тут же старается подпустить в голос мягких ноток, когда Люмин недоуменно моргает в ответ на неожиданную резкость. – На сегодня точно хватит, и это не обсуждается.       Люмин мычит что-то нечленораздельное, повисая на Тарталье, – знает, что он ее никогда не уронит, и этим знанием пользуется на всю катушку. В Тарталье клокочет обида, но он волевым усилием заставляет ее затихнуть. Это была всего лишь шутка, Люмин часто проворачивает подобное в своей неподражаемой манере, но она задела что-то внутри – наверное, потому, что смазала солнечный, сияющий образ мутными каплями, расплескавшимися по холсту. Он старательно отгоняет от себя эти мысли.       Не думать. Не думать. Не–       – Прости, – совсем по-детски бормочет Люмин в плечо. – Я больше так не буду.       – Уж постарайся, – ворчит Тарталья и в отместку несильно щипает за бедро. Люмин взвизгивает и шутливо бьет его по спине, и этот короткий обмен разряжает окутавшее их вязкое напряжение. Очень некстати Тарталья вспоминает, что Люмин прижимается к нему объемной грудью, а ногами обхватывает за пояс, и очень уж фальшиво кашляет, когда ощущает шевеление в штанах. Он держит Люмин под бедра – гладкие, сильные, влажные – в преступной близости от…       Тарталья вздыхает особенно шумно, приподнимая Люмин чуть выше, чтобы она не заподозрила подвоха, и думает о том, как бы не спалиться. Вода щекочет икры, ветер перебирает волосы на макушке, солнце целует шею и спину, а у Тартальи перед лицом соблазнительно маячит светлая кожа, покрытая каплями воды. Их хочется собрать языком, а мягкое плечо – прикусить, но осторожно; тонкие запястья сгрести одной рукой – они такие маленькие, что даже оба стопроцентно поместятся в ладони, – а второй скользнуть ниже, к плоскому животу с выступающим рельефом мышц, и поддеть резинку шорт.       – Так дело не пойдет, – задумчиво тянет Люмин, и Тарталья почему-то теряет равновесие – что-то несильно, но ощутимо бьет его под колени, и у самого выхода на берег он валится с ног вместе со своей драгоценной ношей. Ему удается извернуться так, чтобы рухнуть спиной в воду и не зацепить Люмин. Вода на мгновение заливается ему в уши и плещет в лицо, но Тарталья тут же приподнимается на локтях и смешно трясет головой.       А после застывает и вскидывается.       Люмин сидит на его бедрах, источая непонятную уверенность, а после вдруг двигается назад, отчетливо потираясь ягодицами об эрекцию. Тарталья поджимает губы, сглатывая стон, и почему-то спешит оправдаться:       – Это нормальная реакция на красивую девушку.       – Конечно, – соглашается с ним Люмин. Солнечный свет обласкивает ее кожу, высвечивает высыхающие капли, и она, объятая волшебным ореолом, кажется самым прекрасным из всех существ, которых Тарталья видел хоть раз в своей жизни. Он все еще не спешит дотронуться до нее – эфемерная хрупкость, таящая под восхитительной оболочкой силу, с которой стоит считаться, пугает и притягивает одновременно.       Люмин выпрямляется – лямки топа выгодно подчеркивают узкие плечи и высокую грудь, влажные пряди липнут к изящной шее и щекам. Тарталья зачарованно скользит взглядом по росчерку острых ключиц и трогательно выпирающим косточкам на плечах, смотрит, как под кожей перекатываются литые мышцы. Сколько силы таится в легком, стройном теле, как много может вынести маленькая, хрупкая девушка, являющаяся воплощением света и тепла.       – Если ты с меня слезешь, я буду благодарен, – искренне говорит Тарталья. Он не хочет усугублять ситуацию и надеется, что ее можно разрулить без неприятных последствий. – Мы просто забудем об этом, и все вернется на круги своя.       – Не хочу, – обрывает его Люмин.       – Не хочешь? – недоуменно моргает Тарталья.       – Не хочу, чтобы все возвращалось на круги своя, – капризно говорит Люмин и игриво улыбается, затем прикусывает нижнюю губу, и Тарталья неосознанно концентрирует все внимание на этом жесте. – Вы, мужчины, такое недогадливое племя.       Она порывисто склоняется, упираясь руками ему в грудь, и целует – у нее жаркий рот и ловкий язык, выводящий узоры на его собственном, ее губы на вкус как морская соль, пряная, с легкой горчинкой. Тарталья несдержанно стискивает ладонями крепкие бедра – на них наверняка останутся синяки, но в данный момент это никого не волнует. Море лениво лижет их ноги – Тарталья ощущает, как пальцев рук касается вода, – жаркое солнце золотит макушку, и шум прибоя едва ли глушит бешеный стук сердца.       Кожа к коже – Люмин прижимается к нему влажной упругой грудью, затянутой в ткань топа, и увлеченно прикусывает его нижнюю губу. Тарталья отстраняется и добродушно смеется, его ладони ласково скользят вверх, к талии и ребрам, и обратно вниз, к коленям; ему кажется, что он окончательно и бесповоротно пьян, когда Люмин – сама свобода, само солнце – льнет с поцелуями и прикосновениями.       Она тихо, одобрительно хихикает, когда Тарталья проскальзывает под резинку шорт большими пальцами и нежно гладит выступающие тазовые косточки. Ее руки щекочут ключицы, очерчивают кубики пресса и обводят круг вокруг пупка, затем – возвращаются к шее и сплетаются за ней. По сравнению с Тартальей Люмин выглядит контрастно крошечной, хрупкой, хрустальной, и он хочет быть с ней предельно ласковым – таких девушек, как Люмин, нужно носить на руках и холить-лелеять всем сердцем.       Это как держать в ладонях солнечный свет, собирать губами соленые капли морской воды и подставляться под бережные прикосновения ветра – вот что значит быть с Люмин.       Она особо чувственно проезжается бедрами по его эрекции, и Тарталья вздрагивает, шумно выдыхая прямо в поцелуй. Он стискивает ее талию чуть сильнее, затем – перемещает ладони на крепкие ягодицы и практически вжимает в свой пах. Люмин отстраняется, ее глаза – шальные, темные – искрятся от желания; она покрывает невесомыми прикосновениями губ щеки, нос, лоб, пока неспешно, дразняще двигает тазом взад-вперед.       Под веками у Тартальи рождаются солнечные вспышки – почти болезненное удовольствие подкатывает к низу живота и заставляет дыхание сбиваться. Он ведет ладонями выше, по гибкой спине, и хаотично гладит мягкую кожу и вибрирующие от движения мышцы.       – Ты слишком высокого мнения о моей выдержке, солнце, – шепчет Тарталья, в конце сбиваясь на родной язык, и пытается урвать очередной поцелуй, но Люмин намеренно уклоняется и лишь щурится в ответ. Она бегло чмокает его в уголок губ и плавно поднимается с бедер, встает на ноги; Тарталья смотрит на нее снизу вверх и жадно запечатлевает любое движение.       Люмин соткана из света, окутана мягким сиянием; немногочисленные капли, еще не успевшие высохнуть, мерцают на бледной коже. Тарталья невесомо окольцовывает тонкие лодыжки пальцами и мягко поглаживает своды стоп. Люмин смеется, ее голос песней летит над отмелью Яогуан, а Тарталья не может оторвать от нее взгляд: как она перекидывает влажные короткие волосы за спину, как ласкает изящные ключицы и плоский живот, как ныряет ладонями под пояс шорт и спускает их ниже, ниже, ниже…       Она перешагивает через мокрую тряпку и небрежно откидывает ее куда-то в воду, но не спешит садиться обратно – будто красуясь, игриво ведет бедрами из стороны в сторону и нарочито медленно тянется пальцами к половым губам. Тарталья не сдерживает шумный вздох и тянет ее вниз, заставляя осесть ему на грудь, а затем переворачивается, подминая Люмин под себя, укладывая прямо в воду, и находит губами ее губы.       Он разводит коленом податливые бедра и притирается к самому сокровенному. Люмин что-то одобрительно мычит в поцелуй, перебирает его волосы, вьющиеся от влаги и ветра. Тарталья, жадно вылизывая ее рот, кладет ладонь на упругую грудь, сжимает и даже сквозь плотную ткань чувствует затвердевший сосок. Почему-то это открытие заставляет его застонать и, оторвавшись от желанных губ, шепнуть:       – Люмин, ох, Люмин…       Люмин томно мурлычет в ответ и вдруг снова переворачивается, оказываясь сверху. Она небрежно стягивает с Тартальи шорты, высвобождая стоящий колом член, и некоторое время заинтересованно смотрит на него, а после прикусывает губу. Тарталью пробирает дрожь; он приподнимается на локтях и неотрывно следит за Люмин. Та седлает его бедра и чувственно потирается влажными, скользкими складочками о член, затем – направляет в себя. Люмин стоит некоторых усилий, чтобы принять член целиком, но Тарталья не торопит, ласково поглаживая ее колено и руку, которой она упирается ему в грудь.       Она опускается до конца и вскидывает голову – размеры у Тартальи отнюдь не скромные; линия ее плеч чуть дрожит, и капли воды скатываются по светлой коже. Внутри Люмин горячо и очень-очень узко – она так плотно обхватывает его член, что голова идет кругом. Тарталья тихо стонет и с шумом выпускает воздух через зубы, затем садится, прижимая Люмин за талию к себе, и целует ее плечи, шею, ключицы – все, до чего может дотянуться, что может отвлечь ее от боли.       Люмин кладет руки ему на плечи и отстраняет от себя. Ее глаза вспыхивают золотым пламенем, когда она заставляет Тарталью вновь откинуться спиной в воду и упереться локтями в песок, а затем приподнимает бедра и плавно их опускает. Он гулко рычит на заданный неторопливый темп, и Люмин вторит мелодичным стоном. Она размеренно двигается вверх-вниз, и ее ногти ощутимо впиваются Тарталье в кожу, но что ему эта незначительная боль?       Он смотрит внимательно и голодно: как трепещут длинные темные ресницы, горит румянец на бледных щеках, беззвучно двигаются припухшие губы, перекатываются под гладкой кожей канаты мышц. Тарталье хочется прижаться к ложбинке между грудей губами, зажать между костяшками затвердевшие соски, и он не отказывает себе в желании – просит на выдохе:       – Сними, – и протяжно добавляет: – Пожа-а-алуйста.       Люмин слушается – взгляд у нее пьяный и расфокусированный, когда она небрежно поддевает тугую резинку топа и одной рукой сдергивает его с себя. Тяжелая, роскошная грудь открывается перед Тартальей во всей красе, и он жадно обхватывает одну из них ладонью и на пробу оттягивает острый сосок. Ответом становится короткий чувственный стон, и Тарталья преисполняется осознания правильности своих действий – садится, накрывая Люмин объятиями, и тянется за поцелуем. Люмин впивается пальцами в плечи, потом зарывается ими в волосы и выгибается в руках, прижимаясь ближе; Тарталья стискивает крепкие ягодицы и скользит губами ниже – от подбородка к доверчиво подставленной шее, затем к восхитительной груди.       Он накрывает ртом сосок, чуть прикусывает, играет с твердой вершинкой кончиком языка; придерживая одной рукой отклонившуюся Люмин за талию, пальцами второй он порхает вокруг ареолы, дразнится. Кожа Люмин отчетливо соленая на вкус, немного пряная, и Тарталья, урча, старательно слизывает осевшую соль с груди, ключиц, ложбинки.       Когда до пика остается совсем немного, Тарталья скользит рукой ниже, по ребрам и плоскому животу, и накрывает пальцами клитор. Люмин прошивает крупной дрожью – она цепляется за его плечи и звучно стонет, кусая губы. Тарталья ловко поддевает крайнюю плоть одним пальцем, другим – невесомо обводит по кругу чувствительный комочек, подталкивая Люмин к краю.       Она кончает первой – и без того тесные стеночки начинают сокращаться, плотнее обхватывая член, и этого становится достаточно, чтобы дойти до оргазма. Тарталья приподнимает содрогающуюся Люмин так, чтобы член выскользнул из нее, и кончает следом – белесые капли тут же слизывает вода.       Тарталья бережно опускает Люмин, затем – медленно ложится обратно на песок и укладывает к себе на грудь. Она прижимается к нему – такая маленькая, раз умещается на нем целиком – и что-то умиротворенно мурлыкает себе под нос, выводя на его плече непонятные узоры. Рассеянно гладя Люмин по спине, Тарталья ласково целует ее в макушку. Волна лениво лижет ноги, солнце золотит разгоряченную кожу, ветер перебирает влажные волосы.       На губах оседает пряная соль Облачного моря.