♫ René Miller - Silence Zero People - Стена Парнишка - Холод ♫
Я тебя жду под фонарем, холод Взял и убил маленький мой город, Шансы мои тоже нуля ниже - Я же о любви раньше не читал книжек... Баю-баю, баю-баю, Зима, съешь тело моё, душу мою, Ведь ты все равно никогда не придёшь...
Антон просыпается пораньше с чётким и осмысленным желанием потренироваться отдельно, пока никого из фигуристов нет, и аж сам поражается: последний раз такое вдохновение появлялось у него года два-три назад, не меньше. На цыпочках выходит в коридор, убедившись, что никого не разбудил, покрепче наматывает шарф, всё-таки напяливает несчастную шапку, норовящую сползти ему на глаза, хватает с полки спортивную сумку и тихонько запирает квартиру. На улице холоднее, чем парень предполагал, и приходится спрятать продрогшие руки в карманы и ускорить шаг. Декабрьский воздух ударяет в лицо, отрезвляя разум, и Тоха забавно морщится, когда ему на нос опускается снежинка. В метро - напротив - тепло и многолюдно. Все куда-то мчатся, спешат, переговариваются и смеются, и Антону впервые не охота втыкать в уши наушники, чтобы заглушить посторонние звуки. Он испытывает острую необходимость в гармонии с этим гулом подземки и толп и пытается погрузиться в неё как можно глубже. Маленькая девочка лет пяти-шести на вид, устроившаяся напротив Антона и удерживающая в крохотных ручонках плюшевую собаку, бесстыдно показывает на него пальцем и громко шепчет белокурой женщине: — Мама, смотри, мальчик из телевизора!.. Женщина непонимающе хмурится, пытаясь припомнить, где её дочь могла видеть Шастуна, а Тоха лишь машет малышке ладошкой, и та смущается, розовея, и поспешно отводит взгляд, который, тем не менее, всё равно периодически цепляется за Антона. Тоха играет с ней в негласные гляделки всю дорогу и чуть не пропускает свою станцию, практически бегом выскакивая из вагона. Бредёт вдоль заснеженных деревьев, оценивает взором внушительных размеров Ледовый Дворец, подмечая, насколько он всё-таки огромный, негромко здоровается с присутствующими на первом этаже, поднимается по лестнице и заходит в раздевалку, выдыхая. Ни души, что, собственно, вполне естественно: Тоха пришёл на полтора часа раньше начала общей тренировки. Парень неторопливо зашнуровывает коньки, попутно проверяя остроту лезвий, и покидает помещение, уже через несколько минут оказываясь на льду. Ощущает себя совершенно спокойным и свободным, быстро разогревает мышцы и совершает пробный круг, наконец обращаясь к эйрподсам. Включает плавную музыку, прикрывает глаза, собирается с духом и выполняет тройной аксель, легко, почти невесомо опускаясь на ледяную поверхность. Улыбается, всё так же не открывая глаз и лелея мысль о том, что надо бы четверной попробовать. Опасно, разумеется, заниматься этим без страховки, но в Антоне любопытство через край плещет. А он парень отчаянный. Раскатывается, разворачиваясь назад, готовит корпус и в последний момент резко тормозит, понимая, что не сможет. Что не получится. Как сильно ни старайся. — Ну, давай же, не будь слабаком. Соберись, — цедит Антон через зубы, скользя по льду, и, постаравшись максимально отключить мозг, кричащий во всю глотку о том, что Антон - бездарность, прыгает, недокрутив четвёртый оборот. Глухо рычит, злясь на то, что Творской давным-давно уже этот элемент освоил, снова пытается выполнить прыжок и чуть не падает, непостижимым образом сохранив равновесие. Матерится, представляя себя, распластавшегося морской звездой, и пинает воздух. Останавливается у бортика, упираясь в него ладонями, тяжёло, неровно дышит. И вдруг резко задирает голову, различив в тишине хлопок закрывшейся двери. Замирает всем телом и невольно отодвигается на середину катка. — Привет, — осматривая всю ледовую арену, удивлённо произносит Арсений, спускаясь по ступенькам и звеня какими-то ключами. — Здравствуйте, — Тоха неловко вжимает голову в плечи и по какой-то неведомой ему самому причине густо краснеет, думая, как бы сбежать. Арсений не должен был застать его здесь ни при каких обстоятельствах. Антон крупно попал. Тренироваться без профессионалов категорически запрещено. — Ты один тут, что ли? — Попов, обойдя трибуны, выходит на лёд, буравя Тоху взглядом. Тот, притаившись не шевелясь, испуганно таращится на него, не в силах ни слова из себя выдавить. — Один, — наконец подтверждает Тоха и безопасности ради отъезжает назад ещё на метр, будто опасаясь неизбежного приближения тренера. — Боишься меня? — Арсений Сергеевич скрещивает руки на груди и облокачивается о бортик, и Антон закусывает губы, размышляя о том, сказать правду или всё-таки соврать. — Да. Нет. Не совсем, — Попов выгибает бровь и ухмыляется, отбрасывая мешающуюся чёлку на бок, а Шастун думает о том, какой Арсений негодяй, и чуть ли слюной не давится. Нельзя так открыто играть на его чувствах. — Ну мало ли! Сейчас отругаете меня и спросите что-нибудь типа: "Что ты здесь околачиваешься, Шастун? Тебе заняться больше нечем?" — Антон бесстрашно передразнивает манеру Арсения, и у него даже получается, на что второй не сдерживается и смеётся. — Не спрошу, не переживай. Ты молодец, что тренируешься. Рискованно, конечно, но ты же тут явно не прыжки отрабатываешь? — Антон виновато лыбится. — Прыжки?.. — Арсений аж рот приоткрывает, и его взгляд разом меняется с расслабленного на сосредоточенный. — Ну и как? — Да не получается ничего, — с горькой досадой выплёвывает Антон, отводя взор. — Ваши аксели - это не моё, видимо. — Неужели на четверной аксель замахнулся? На сложнейший прыжок в истории? — ахает Попов, незаметно для подопечного снимая спортивную кофту и оставаясь в одной футболке, очерчивающей его рельефное тело, и Тоха отвечает коротким красноречивым "угу". Пялится в пустоту, еле находит в себе храбрость обернуться на Арсения и застывает, челюсть роняя. Чёрт возьми. Арсений шикарен. Антон бы продал душу Дьяволу за то, чтобы Арсений был с ним. За то, чтобы видеть его таким каждый день. За то, чтобы Арсений был его. Потому что нельзя быть... таким. Таким соблазнительным и привлекательным. Попов молчит, мысленно деля ледовое пространство на части, и в тот момент, когда Антон успевает в него беспечно влюбиться в миллионный раз, ни с того ни сего предлагает: — Хочешь, покажу? Четверной аксель? — Хочу, — без раздумий кивает Антон, зажигаясь, как спичка. И Арсений, признаться честно, оказывается в тупике. Он был уверен, что Шастун его не переваривает и, дай ему возможность, никогда бы с Поповым не пересекался. Да, не ожидал Арсений, что человек, который его раньше терпеть не мог, действительно имеет желание посмотреть на выполнение элемента. — Кхм, — брюнет откашливается, вспоминая, что для прыжка ему, вообще-то, требуются коньки, куда-то исчезает на пару минут и возвращается переобутый, заставляя Антона невольно внутреннюю сторону щеки закусить. Арсений сейчас покажет ему своё мастерство. Только ему одному. Избранному. У Антона от этого осознания голова начинает кружиться и внутри что-то взрывается, подобно искрящейся петарде. Подобно тому фейерверку, который он видел из окна, пока голубоглазый мужчина безмятежно спал рядом с ним. Тренер изящно выезжает на середину катка, разминая конечности и похлопывая себя по телу, и Тоха следит за ним, как завороженный, боясь взгляд оторвать и пропустить хоть что-то. Хоть один взмах. Хоть одно движение. Арсений Сергеевич раскатывается быстро, в два счёта буквально, но делает это настолько эстетично, что Антону кажется, что от избытка чувств он сейчас в обморок грохнется, и парень видит Попова словно в замедленной съёмке. В какой-то момент парень даже решает, что это всё - лишь очередная его фантазия, и облизывает губы, поддавшись искушению... Арсений отталкивается ото льда. Поднимается в воздух, едва в нём не зависая. Делает четыре оборота вокруг себя, прокручиваясь без каких-либо усилий. И опускается на лезвие, проезжая ещё несколько метров, наконец останавливаясь и поворачиваясь к Шастуну, который даже дышать не способен: его какое-то необъятное счастье медленно обволакивает с ног до головы. — Вау, — шумно выдыхает парень, промаргиваясь, и дожидается, пока Попов приблизится к нему. — Это красиво, — Антон кивает тренеру, мысленно добавив: "Так же красиво, как вы сами". И улыбается. Душевно. Тепло. И лучисто. А у Арсения в сердце что-то, щемя, ёкает и отдаётся болезненными пульсациями. Не могут тебе так улыбаться, когда ненавидят. Не получится элементарно. А Шастун улыбается. Да ещё и светится так, что никакие лампы и софиты не нужны. — Это правда о-о-очень красиво. Это... бесподобно... — Тоха, бурно, активно жестикулируя, с трудом подбирает фразы, понимая, что они не могут выразить его эмоций в полной мере. — Правда... Невероятно. — Спасибо, — сдержанно улыбается в ответ Арсений, присаживаясь на одну из ступенек и подзывает к себе Антона, который несётся к нему, чуть ли не спотыкаясь. — И у тебя получится. Тебе бы с лонжей потренироваться. И всё будет в шоколаде. — Да... может быть... Вот только мне всё равно никогда не стать выдающимся фигуристом, — выдаёт Тоха, и Арсений таращится на него, как на чокнутого. — Не стать таким, как те, у кого это в крови: как Творской, как Ковалёв, как... — он сглатывает вымученно, — как вы. Арсений изучает его глазами чуть больше минуты, хмуря лоб, и вдруг встаёт и тянет ничего не ожидавшего Антона на себя, добавляя: — Ну-ка пойдём. — Куда? — Тоха широко распахивает глаза, но всё-таки послушно волочится за брюнетом, который ведёт его невесть куда. — Арсений Сергеевич?.. — Увидишь, — интригующе усмехается Арсений, приоткрывает дверь и, придерживая Тоху, в котором сразу несколько противоречивых ощущений борются между собой, за лопатки, вынуждает того покорно и смиренно подниматься за собой на другой этаж. Заводит подопечного в свой кабинет, легонько толкая его на ближайший стул, и Тоха ресницами хлопает недоумённо. — Мне как-то страшновато, — на выдохе признаётся Шастун, неловко закидывая ногу на ногу, и Попов довольно хмыкает, явно удовлетворённый такой реакцией фигуриста, ловя себя на мысли, что ему нравится наблюдать за гаммой сменяющихся эмоций на лице Антона. Арсений без лишних слов включает ноутбук, впопыхах, будто у них совсем мало времени, разыскивая какую-то папку, и наконец щёлкает кнопкой мышки, открывая нужный раздел. А Антон абсолютно не понимает, куда ему смотреть. То ли на Арсения, который выглядит так странно и загадочно, что одновременно и панику вселяет, и интерес. То ли на экран, где мелькают и проворачиваются какие-то видеозаписи. И решает глядеть на пустой каток, который открывается из окон кабинета Арсения Сергеевича. Нервно теребит собственные тонкие пальцы, ощущая себя до предела некомфортно, и вздрагивает непроизвольно, когда Попов пододвигает ноутбук ближе к нему, практически вплотную, жестом заставляя взглянуть на происходящее на мониторе. И Антон застывает, как восковая фигура. На экране - выступление Арсения Сергеевича, которое Тоха никогда в жизни не видел, хотя поклясться готов, что знает наизусть все его прокаты, потому что перекопал весь интернет в их поиске, сохраняя их себе на жёсткий диск. Антон сам не замечает, как начинает зубами терзать нижнюю губу, прорывая её до крови, следит с замиранием сердца, как ещё совсем молодой Арсений передвигается по льду, выполняя наисложнейшие прыжки один за другим. Антон никогда не сомневался в его профессионализме. Арсений - один из лучших фигуристов, и тренером его в их Ледовый Дворец не просто так взяли. Но почему Антон никогда не натыкался на эту запись?.. Арсений из ноутбука скользит так, будто был рождён для фигурного катания, и вдруг, ближе к концу произвольной программы, падает, не сумев правильно приземлиться. А потом падает ещё. И ещё. И на последнем издыхании завершает свой прокат, мгновенно удаляясь с катка, попросту испаряясь. Видео прерывается, и Антон видит в отражении своё озадаченное и одновременно застенчивое выражение. Непонимающе поднимает оцепенелый взгляд на Арсения Сергеевича, томно взирающего на погасший монитор ноутбука, и, выгибая бровки домиком, бессловесно просит хоть какого-нибудь объяснения. — Я предпринял всё, чтобы эта запись была изъята из публичного доступа, я заплатил всем, кому мог, — начинает Арсений, и Тоха замечает, что каждое слово даётся ему тяжело. — Потому что это было самым унизительным зрелищем в моей жизни... Я тогда почти трое суток от тренера скрывался, стыдно было в лицо посмотреть, — он улыбается краешком губ, с ностальгией вспоминая покойного Егора Анатольевича Леонтьева - одного из лучших европейских и даже мировых тренеров по фигурному катанию, под чьим крылом он когда-то находился. Антон о Леонтьеве наслышан. Он кого попало под своё шефство не брал. Превращал своих спортсменов в мастеров спорта. И всё время искал истинный талант. И, видимо, человеком, обладающим этим истинным талантом, оказался в своё время именно Арсений. — Я был кошмарно зол. И недоволен своим прокатом тогда. Поэтому уверял себя, что и Егор Анатольевич будет, — Арсений задумчиво пилит взором их совместную фотографию, висящую на стене, и Тоха тоже переводит на неё свой пытливый взор. — И что башку мне оторвёт. Бегал от него, как в припадке, — Попов посмеивается, присаживаясь на кожаное кресло, и сцепляет пальцы в замочек. Тоха даже дыхание задерживает. Арсений посвящает его в нечто настолько личное, раздирая собственные саднящие раны, что Антон не смеет его прервать. Он только наслаждается этим мигом таинственной близости и сам не верит в то, что это всё - реальность. Даже украдкой щипает себя под столом, чтобы проверить, не спит ли. Арсений тем временем, заметив, что фигуриста слегка потряхивает, делает вывод, что тому холодно, и одним нажатием включает небольшой электрический чайник и продолжает чуть слышно: — А он выловил меня в коридоре и сказал: "Арсений, жизнь без ошибок - это не жизнь. Даже идеальные фигуристы падают. Но сделать так, чтобы все запомнили твой провал, проще простого. А ты постарайся сделать так, чтобы все запомнили твой триумф", — Арсений подмигивает Антону, выключая прибор из розетки и выуживая из шкафа две чашки, и разливает по ним кипяток, а Тоха отмирает, вырываясь из прострации. Глядит на Арсений Сергеевича так, словно тот ему самый главный секрет Галактики открыл, только кислород вдыхает жадно и глупо следит за тем, как Попов протягивает ему напиток, от которого поднимается пар. — Ну, ребёнок, чего ждёшь? — Арсений нетерпеливо двигает к Антону чашку с плавающим в ней пакетиком заварки, и Тоха ловит себя на том, что он правда не в состоянии признать, что происходящее не является плодом его воображения. Брюнет общается с ним на равных. Он ведёт себя любезно и чаем его собирается напоить. От Арсения... от Арсения исходит тепло. Исцеляющее, настоящее, согревающее. И такое непривычное. То тепло, о котором Тоха всегда мечтал, глядя на звёздное московское небо по ночам. И, к большому сожалению, то тепло, которое его обжигает. Потому что Тоха начинает с ним свыкаться, при этом ни капли не сомневаясь в том, что потом будет душераздирающе больно. А противостоять этому не может. — Спасибо, — сдавленно благодарит он Попова и делает глоток, ощущая, как горячая жидкость приятно обдаёт жаром язык и горло. — То есть... эту запись никто не видел? — Никто, — мотает головой Арсений и достаёт из своего шкафа упаковку раскрошившегося печенья, раскрывая её перед подопечным. — Кроме сотен людей на трибунах, моего тренера - царство ему небесное - и моих коллег. И тебя, — он ухмыляется, видя, как зарделись щёки у Антона, и находит это крайне обаятельным и привлекательным. — Понимаешь, в чём тут фишка: неудачи и фиаско бывают у всех. От этого никто не застрахован, особенно знаменитые спортсмены. Важно просто научиться с ними справляться, даже если кажется, что не получается ровным счётом ничего. Брать себя в лапки, — Тоха устремляет на него ошарашенные глаза и внутренне умиляется, разбиваясь вдребезги от нежности, — и выкладываться на сто процентов. Так что ты вполне способен обойти своих конкурентов: Ромке ещё многому предстоит научиться, Творской вывозит на отработанности и амбициях, которые тебе, между прочим, — он тычет пальцем прямо Антону в грудь, попадая прямо в ноющее сердце и вызывая рваный вздох, — не помешали бы. — И именно из-за отсутствия этих самых амбиций мне до золотых медалей, как до Луны, — огорчённо тянет Тоха, дёргая локтем и чуть не уронив со стола свою чашку, едва не расплёскивая содержимое, и Арсений укоризненно цокает, сетуя то ли на неосторожность юноши, то ли на его речь. — Когда ты осознаешь, что ты сам - звезда, расстояние до Луны сократится в разы, — Арсений отпивает чая, чуть улыбаясь, а Тоху словно током ударяет, прошибая до самых костей. Арсений говорит метафорами. Арсений называет его звездой. Может быть, в таком случае, до Луны и вправду недалеко совсем?.. Рукой подать? А что, если провести аналогию, представив, что Луна - это Арсений? Такая же недостижимая и близкая одновременно?.. Шастун улыбается, начиная ногами взад-вперёд раскачивать, потому что чувствует, как его поэтичная натура всеми правдами и неправдами лезет наружу. Хихикает над какими-то собственными размышлениями и никак не может успокоиться, потому что когда Арсений признаётся в том, что верит в него, весь гигантский мир схлопывается, рассыпаясь пылью, и все невзгоды становятся такими маленькими и незначительными, что кровавый орган, спрятанный за рёбрами, с новой силой биться начинает. "Нет, ну самый натуральный ребёнок", — фыркает Попов, сгребая пустые чашки, открыто посмеивается над тем, что Антон, похоже, ничего вокруг себя не замечает, летая в облаках. И диву даётся, что этого парня так легко замотивировать. Арсений, вроде как, ничего особенного не сказал, а у Шастуна в глазах всепоглощающий пожар разгорается, языками пламени небес касаясь. Раздевалка, расположенная поблизости, наполняется громом голосов и приглушённым хохотом, что означает, что спортсмены потихоньку собираются. Антону так не хочется уходить. Ему жизненно необходимо остаться. Он рядом с Арсением светится ярко и в действительности в звезду, ослепляющую сиянием, превращается. А Арсений почему-то не желает его отпускать. Не может даже. Антон своими лучами так греет, что вокруг него всё расцветает и даже айсберги, хоть и не полностью, но мало-помалу оттаивают, превращаясь в лазурно-чистую воду. Такой он... необыкновенный, этот ребёнок. — Так что пообещай мне, что порвёшь Творского однажды, — нарушает затянувшуюся тишину Арсений, и Антон обращает на мужчину всё своё внимание, неотрывно изучая его лицо. Кажется, Арсений не шутит. Он всерьёз пытается настроить его на победу? Не Стаса, катающегося, как Бог, - его, Антона Шастуна?.. Чёрт побери, да Тоха сделает всё возможное, чтобы преодолеть это многокилометровое расстояние до Луны. И не разочаровать Арсения Сергеевича. — Обещаю! — выпаливает Шастун. У него в душе - ураган, как минимум. Сносит всё на своём пути и покоя не даёт. Тоха ничего подобного ещё никогда не чувствовал. И не то чтобы его это сильно тревожит - напротив, радует безумно. — Ну ладно, беги, тренировка через семь минут, — Арсений смотрит на часы, а Антон, улыбаясь, подавляет в себе намерение глаза закатить: какая неслыханная точность! — Вон Ковалёв твой уже по ступеням скачет. Антон окидывает взглядом трибуны и смеётся в голос, наблюдая за Ромкой, несущимся ко льду. У Арсения от его смеха и морщинок-ручейков, расползшихся в уголках блестящих зелёных глаз, в который раз за сутки что-то сжимается, запуская вибрации по коже. И как можно было этого ребёнка недолюбливать? И главное - за что?.. — Шастун, если опоздаешь, Пётр Николаевич тебе шею перегрызёт, — совершенно не понимая реакций своего подсознания на этого парня, подгоняет Арсений Антона, и второй поспешно встаёт, глядя на свои коньки. — Да уж, он может, — вздыхает Тоха и через секунду уже оказывается возле выхода, оборачиваясь через плечо. — Вы придёте? — Ближе к концу, если получится. Не переживай, там есть, кому вас проконтролировать, — Арсений, освобождая рабочее место от крошек и капель воды, обкладывается бумагами, и Антон прилагает максимум усилий, чтобы казаться невозмутимым, а у самого внутри какая-то глухая тоска скребётся. Ему хотелось бы проводить рядом с Арсением Сергеевичем дни и недели. И всю жизнь, если можно. — Я не переживаю, — лишь отвечает Шастун, с напускным равнодушием пожимая плечами, и вылетает за дверь прежде, чем Арсений успевает что-то крикнуть ему вслед. — Удивительный ребёнок, — усмехается Попов, выгребая из ящиков все необходимые документы, и переводит взор на звонящий телефон, поставленный на беззвучный режим. — Алло, да, Жень? — Арс, привет, — звучит в трубке мягкий голос, и Арсений расслабляется окончательно. — Не отвлекаю? — Не-а, я совершенно свободен для тебя, только что Шастуна отпустил, — Попову охота бесцеремонно ноги на стол закинуть и болтать со своей девушкой часами напролёт, но здравый смысл всё же перевешивает это импульсивное желание, и Арсений начинает легонько барабанить ногтями по деревянной поверхности. — Он натворил что-то? — Арсений мимику Жени знает "от" и "до", поэтому уверен, что она сейчас озадаченно сводит брови к переносице. Девушка чем-то шуршит, и Попов морщится от неприятного звука. — Нет, скорее наоборот. Парень, похоже, вершины покорять собрался. — Ты же говорил, что он ленивый, — Женька, наконец, перестаёт шелестеть, и Арсений выдыхает с облегчением. — Что он невыносимый. А, Арс? — Я не знаю... Я уже не разграничиваю реальность и вымысел. Он выглядит... окрылённым, — Арсений трёт виски подушечками пальцев, постепенно погружаясь в транс. — Знаешь, я показал ему своё самое провальное выступление, и он... — Погоди, — Женька шумно вдыхает носом воздух, — ты показал ему что?! Арс... ты же никогда и никому... Арс... — она буквально задыхается, искренне не веря в то, что из всех людей планеты Арсений доверил эту видеозапись, являющуюся чёрным пятном на его карьере, человеку, о котором раньше отзывался самыми нелестными выражениями. — Как ты решился на это? Из чистого интереса спрашиваю. Ты даже мне его несколько лет не показывал, утверждая, что ты не вынесешь этого позора. — Как-то само собой получилось, мотивацию хотел дать, — Арсений, прекрасно зная, что девушка его не видит, всё равно разводит руками, придерживая телефон плечом, и Женя тихо хихикает в трубку. — Тут, похоже, дело не в лени, а в отсутствии веры в себя. Он так всего боится. — Ну так помоги ему, — советует девушка, и Попов нутром чувствует, что она улыбается. — Вдруг всю планету покорит благодаря тебе и твоей поддержке? — Будем надеяться на то, — он переводит взгляд на Антона, рассекающего по катку, такого увлечённого и живого, и приподнимает уголки губ, — что он всех своих соперников однажды сотрёт в порошок, — он не отрывает глаз от Шастуна, мысленно подмечая, что тот не ездит по льду - он парит. И все остальные: и одиночники, и парники, даже самые талантливые - меркнут на его фоне и пропадают, оставляя лишь одного Антона в свете прожекторов. — Видела бы ты его сейчас... — обескураженно шепчет Арсений, не в силах отвлечься от катания парня, и добавляет неразличимо: "Чёрт, он уникальный", но Женька не слышит его, явно задумавшись о чём-то своём. — Арс, ты сможешь в магазин заскочить после работы? — вместо ответа интересуется она, и Арсений, наконец высвобождаясь из плена собственных размышлений, крутится на кресле, отворачиваясь, и даже огорчается немного. — У нас дома ни одного моющего средства. — Да, конечно, без проблем, — коротко бросает он и хватает из органайзера первую попавшуюся ручку и отрывая стикер. — Продиктуй названия...***
— Пиздец, я так вымотался, — Антон тащится к калитке, присаживаясь на одно из мест и залпом осушая небольшую бутылку воды. На льду остались только они с Ромой, потому что Ковалёв попросил помочь ему с выполнением одного из прыжков, на что Тоха любезно согласился, умолчав, что пришёл на каток сегодня раньше всех. — А у меня энергии - хоть отбавляй, — посмеивается Ковалёв и плюхается рядом, разминая онемелую спину. — Сейчас бы ещё несколько программ откатал. — Завидую, — Тоха переводит дух, уже готовясь снять коньки к чёртовой матери и пойти в раздевалку босиком на негнущихся конечностях, как замечает боковым зрением нечто любопытное. — О. Смотри-ка, — он выуживает из-под сидений забытый хоккеистами инвентарь - три клюшки и шайбу, подкидывая последнюю и оценивая вес, и присвистывает. — Нихуя... Тяжёленькая. Вернуть надо. — Тох... — Ромка глядит на него расширившимися от восхищения щенячьими глазами, и Шастун тут же догадывается, к чему друг клонит. — А давай... — Ром, нет, — отрезает он, собираясь встать, но Ковалёв ловит его за локоть и не даёт вырваться, удерживая в своей на удивление цепкой хватке. — Ну Ро-о-ом, — хнычет Антон, возвращаясь на трибуны, — это объективно плохая идея, я себя на такое не подпишу. — Тох, я всегда мечтал, ты понимаешь?! Всегда! — вопит Ромка на всё помещение, и у Антона так звенит в ушах, что он аж отшатывается невольно. — Давай разочек. Пожалуйста, — зрачки парня становятся огромными, как у кота из "Шрека", и Антон цокает настолько громко, насколько способен. — Всего. Один. Разочек. — Ладно, — сдаётся Тоха и под радостные Ромкины крики нехотя поднимается с места. — Да-да, полнейший восторг, — саркастично тянет он, беря одну клюшку, и, криво усмехаясь, следит за тем, как Ковалёв стремглав уносится на лёд с шайбой, плавно ведя её хоккейной клюшкой. — Когда хоккеисты хватятся пропажи и заметят нас, развлекающихся с их имуществом, они нам голову отвинтят. — Всё будет в порядке, — обещает Ромка, словно умеет видеть будущее наперёд, и Антон глаза закатывает, но всё-таки выкатывается на лёд, понимая, что раз признал поражение - отступить уже не получится. Ковалёв дотошный до жути, просто так не отстанет. Придётся немного поддаться его сумасшедшему азарту. — Господи, помоги, — Тоха складывает ладошки в умоляющем жесте, и Ковалёв искренне смеётся, нарочно проезжая мимо и задевая Шастуна клюшкой. — Господи, спаси меня от этого несносного человека, в душе которого живёт страсть к хоккею. — Тох, харе причитать, — отвлекает его от молитв Рома и прикидывает, где приблизительно должны находиться ворота. — Ты правила знаешь? — Э-э-э, — Антон моргает, осознавая, что он ни одного хоккейного матча ни разу до конца не досматривал. Жестокость и неистовая борьба - это не по его части. — Не особо. — Да ладно, там ничего сложного, — успокаивает друга Ковалёв, возвращается на трибуны, взяв с них пустую бутылку воды Антона и свой термос и устроив импровизированные границы. — Главная задача - забросить шайбу в ворота, — он очерчивает остриём конька почти ровную полосу. — Я думал, ты про тонкости... — обиженно сопит Тоха, поняв, что его посчитали каким-то дурачком недалёким, и начинает пятиться, отъезжая в свою половину ледовой арены. — Давай только во вкус не входи и не сильно бей, энтузиаст. — Как получится, — лукаво улыбается Ромка и что-то бурчит себе под нос про правила игры, пока Антон терпеливо ждёт, на самом деле стараясь не заснуть, упав от усталости. Они разыгрывают шайбу, начиная гонять по льду с такой скоростью, с которой порой даже на соревнованиях не катаются, полностью ныряют в процесс и даже не замечают, как быстро летит время. Антон почти не успевает охранять свои "ворота" и мечется из стороны в сторону. — Ром, давай тайм-аут, — из последних сил просит Шастун, но Ковалёв проносится мимо него, закидывая шайбу в рамку. — Я уже не могу. — Да ты чего, я только втянулся, — Ромка, абсолютно не напрягаясь, засучивает рукава. — Давай ещё минут пятнадцать хотя бы? И по домам. — Давай десять? — изнемождённо пытается уломать его Шастун и, развернувшись к выдуманным воротам, мимо которых проскальзывает Ковалёв, слегка не рассчитывает силу и задевает друга клюшкой, заставляя перелететь через неё. Ромка вздыхает резко, Антон не успевает подать ему руку, и Ковалёв падает на ледяную поверхность, предварительно споткнувшись об клюшку. — А-а-ау-у! — несдержанно воет Рома на всё помещение, хватаясь за щиколотку и быстро принимая сидячее положение, а Антон подбирается к нему, опускаясь на колени, помогая расшнуровать чужие коньки трясущимися пальцами. — Что случилось? — слышит Шастун за своей спиной и мечтает сгореть от стыда и пропасть без вести, словно его здесь никогда и не было. — Шастун, Ковалёв, что происходит? Арсений быстро подбирается к подопечным, расширенными от ужаса глазами глядя на шипящего Ковалёва, у которого на губах немой крик застыл, и Антон, разворачивая к нему корпус, умоляет: — Арсений Сергеевич, не спрашивайте ничего. Приведите врача. Попов сжимает губы в тонкую полоску и с трудом убивает в себе желание подарить обоим парням несколько внушительных подзатыльников, но всё-таки убегает, оставляя дверь открытой. — Ром, потерпи немного, сейчас тебе помогут, — успокаивает друга Тоха, думая, что Арсений Сергеевич всё-таки создаст доску позора, прикрепив туда парочку его фотографий, и растирает повреждённую ногу Ковалёва, ожидая докторов. — По крайней мере, ты её не сломал, — он глупо лыбится, зная, что нисколько этим не помогает, потому что Ромка стонет, когда Антон не особо аккуратно надавливает на ушибленный участок кости. — Прости-прости-прости, я лучше не буду трогать, — он отползает, переводя дыхание и наполовину слезливыми глазами следит за тем, как на лёд врываются два врача, берущие Ковалёва под руки. За ними следует Арсений Сергеевич, находящийся явно не в лучшем расположении духа, и Тоха бесконечно сердится на своё фантастическое умение отыскивать массу неприятностей на пятую точку. Единственный способ избежать кары - это вызваться в медпункт с Ромкой. — Я с Ковалёвым, — пищит Антон, стараясь прошмыгнуть мимо Арсения, но ему на плечо ложится тяжёлая горячая рука, блокируя движение. — Нет, солнышко, ты никуда не пойдёшь, — Арсений почти улыбается, но хищно, по-кошачьи, и вынуждает Антона отказаться от трусливого побега. Тоха, сжавшись и съёжившись, провожает докторов и Рому, скрывающихся из поля зрения, и упорно помалкивает, разглядывая мысы собственных коньков. Если Арсений Сергеевич - это Луна, то расстояние до неё не то что не сократилось - оно увеличилось на несколько тысяч километров, потому что у Тохи дар попадать в истории и терять чужое доверие. От мысли об этом становится как-то грустно и неприятно. Сейчас Арсений в очередной раз пожалеет, что вообще когда-то взял Шастуна под своё покровительство. — Хоккеисты недоделанные... — Попов прерывает молчание, рыча, и в упор глядит на Антона. — Чья идея была? Антону друга сдавать не хочется - Ромке и без того досталось сполна. А отнекиваться и лгать, что они случайно здесь оказались, бесполезно. И от чего-то становится невыносимо стыдно. Арсений Сергеевич смотрит по-отцовски строго, глаз не отводя, будто норовя пробуравить кратер. И такой взгляд Шастуна пугает до мурашек, до дрожи и чертовски завораживает одновременно. — И чего ты язычок прикусил? — Антон поднимает на него растерянный, расфокусированный взор и приоткрывает губы, чтобы сказать хоть что-то в своё оправдание. Он давно привык к тому, что, когда Арсений Сергеевич использует уменьшительно-ласкательные в своей речи, ничем хорошим это обычно не заканчивается: Попов таким образом своё негодование и даже, может быть, ярость прячет под маской. — Я не знаю, что с вами... — брюнет запинается, вздыхая, — с тобой делать. "Полюбить. Погладить, как кота. К груди прижать. В любом порядке", — озорно про себя предлагает Тоха и еле удерживается, чтобы не ухмыльнуться, но вслух тренеру ничего не отвечает. — Ладно Ромка - мелкий, глупый и неопытный, но ты-то! — в Арсении бурлит то ли недовольство, то ли возмущение, и Антон даже начинает непроизвольно пятиться, чтобы спастись от расплаты за все свои грехи. Арсений мрачно кусает губы несколько томительных секунд, будто Тоху даже не видя, и отвисает лишь тогда, когда телефон в его кармане начинает вибрировать. — Алло? Ну, как он? Антон сразу соображает, что Арсений Сергеевич ведёт разговор с одним из врачей, но, как ни вслушивается, не может разобрать ни фразы. Подбирается поближе, вставая напротив тренера, который смеряет его суровым взглядом, от которого кровь в жилах стынет. Шастун прекрасно понимает причины раздражения мужчины, и его уши предательски алеют, выдавая смущение парня с потрохами. — Всё понял, спасибо... Да-да, пускай позвонит родителям и попросит забрать, да, спасибо, до свидания, — коротко прощается Арсений Сергеевич, сбрасывает вызов и окидывает тёмно-синими глазами стушевавшегося Антона, мнущегося на одном месте. — Растяжение, — Тоха вздыхает с облегчением и слегка улыбается, не скрывая, однако, своей тревожности. — Чему радуешься? — Не трещина, и слава Богу, — поясняет Шастун, улыбаясь чуть более уверенно, и это спокойное настроение почему-то передаётся старшему, и Арсений, вместо того, чтобы Антона отчитывать, только головой неодобрительно качает. — Жить будет. — Естественно, будет, — хмыкает Попов, кладёт ладонь Антону на плечо, слабо сжимая, и Антон забывает, что надо дышать, потому что Арсений Сергеевич, сам того не осознавая, вызывает бесконечные табуны мурашек по коже. Антон плавится от его прикосновений, тает, как свеча, но не даёт себе полностью забыться: слишком подозрительно. Попов не должен узнать о его влюблённости ни при каких обстоятельствах. Мужчина ничего не добавляет, оставаясь бессловесным несколько долгих, мучительных минут, будто выдерживая драматическую паузу, его сосредоточенный взгляд скачет из угла в угол, а на запястьях от напряжения венки проступают. Антон невольно сглатывает. Такой Арсений обворожителен, но он порождает ужас, царапающий стенки грудной клетки изнутри. — Почему вы молчите? — подаёт дрожащий голос парень и против воли робеет под взором строгих, пронизывающих насквозь ледяных океанов, которые через мгновение всё-таки совершенно неожиданно теплеют и проясняются, будто шторм отступил. — Думаю, какое изощрённое наказание тебе подошло бы, — хитро заявляет Попов, скрещивая руки на груди и глядя на провинившегося подопечного сверху вниз, и у Антона во рту пересыхает. Его подобные вещи будоражат до дикости, потому что он о них в другом контексте рассуждает, и парень распахивает взволнованные и в то же время любопытные глаза, досконально изучая мужчину и пытаясь понять, смеётся тот над ним или нет. А Арсений Сергеевич его смятение интерпретирует неверно и ободряюще рукой по спине хлопает так сильно, что Тоха аж пошатывается. — Да ладно тебе, шучу, — утешает он Шастуна, но тот не перестаёт взирать на него жалостливыми очами. — Тебе точно девятнадцать? Потому что я не представляю, как тебя ребёнком не называть после ваших проделок. Мозги надо включать иногда, Шастун, — произносит старший без какого-либо упрёка, отпуская Антона, который, потеряв эту неосознанную ласку, сразу светиться перестаёт. — У тебя талант попадать в передряги. — Да... я знаю, — парень вздыхает и поджимает губы. И как только Арсений Сергеевич научился вызывать чувство вины, ничего для этого не делая?.. — Липнут они ко мне. Я же предупреждал, что я бедовый, — Арсений с горем пополам давит смешок и подносит кулак ко рту, якобы слегка поперхнувшись. — Хоккей явно не твой удел, дружок, — Тохе хочется улыбнуться искренне от слов Арсения Сергеевича, чего он себе не позволяет, вместо этого строя самую что ни на есть виноватую мордашку, всем видом показывая, что он раскаивается. — С чего вы вообще взяли, что это здравая мысль?.. — Попробовать хотели, — раскрывает все карты Антон, не отрывая взора от Арсения Сергеевича, который на такое заявление лишь глаза закатывает. — Как видите, не получилось... — "Нипалутилась", — копирует его тренер, и Тоху это действие удивляет настолько, что он аж вздрагивает, недоумённо хлопая ресницами. Арсений умеет быть не только суровым и опасным, но и весёлым?.. Надо же. — Ещё раз учудите что-то подобное - отдам вас Семёну Валерьевичу на воспитание, пускай решает, что делать с новоиспечёнными хоккеистами. Это ж надо было додуматься - клюшку в руки взять!.. — Мы больше не будем, — обещает Тоха, интенсивно кивая головой, и где-то в глубине души проклинает Ромку за то, что подначил Шастуна на эту не самую умную затею. — Вы только не ругайтесь. Пожалуйста, — он всё-таки скромно улыбается, равняясь с Арсением Сергеевичем, который то на часы, то на дверь поглядывает ненароком. — Вам пора? — интересуется он, старательно скрывая свою печаль, которая птицей наружу рвётся, но Попов, к счастью, никакого значения его тоскливой интонации не придаёт. — Да, ещё за моющими надо успеть заехать, спать хочу, — шагая к выходу, признаётся Попов и тут же осекается, слыша, как Тоха, поравнявшись с ним, сдавленно хихикает. — Боже, я не знаю, зачем я тебя в эти подробности посвящаю. — Так я не против, — откровенно объявляет Антон и вздыхает, наблюдая за брюнетом - слегка уставшим, невозмутимым, вещающим о каких-то бытовых и не особо увлекательных вещах - с кротким обожанием и неиссякаемой влюблённостью. Этот день такой странный и нелепый, несущий в себе море парадоксальных, несовместимых друг с другом эмоций, но он наконец заканчивается, и единственное, что Тоха ощущает, - это уют. Приятный. Незнакомый. И излучающий столько света, что им можно всю планету обогреть. — До свидания, Арсений Сергеевич, — парень дёргает уголками губ, выглядя не менее помятым, чем Попов, и Арсений останавливается у лестницы, ведущей к раздевалкам, осознавая, что дальше им не по пути. Удивительно, но в последнее время брюнет не старается разглядеть в этом зеленоглазом мальчишке своего заклятого врага, да и былое презрение к нему исчезает с каждым днём, и вскоре от него, похоже, и следа не останется. Арсений не может на него злиться. И кричать тоже не в состоянии. Попов мечтает узнать, что всё это могло бы значить, но он даже сам себе таких простых истин объяснить не в состоянии. Шастун влияет на него... необычно. Арсений сам себя не узнаёт. — Пока, ребёнок, — отбросив в сторону все ненужные мысли, отвечает старший и начинает идти спиной к дверям, на ходу застёгивая куртку и ловя добродушные взгляды Антона. — До следующей тренировки, приближающей к Луне, — он подмигивает подопечному, который, улыбаясь, зачем-то по-детски машет ему рукой на прощание. И в этом простом жесте Арсений вдруг замечает нечто нужное и важное, но неподвластное его сознанию. Мужчина встряхивает головой, ненасытно вдыхая прохладный зимний воздух, и несётся к своей машине.***
Антон едет в метро, облокотившись о поручень, и открывает заметки в телефоне, потому что его ненаглядный блокнотик где-то глубоко в спортивной сумке, а вдохновение так и просит, чтобы его куда-то выплеснули. Парень медлительно водит пальцем по экрану, изучая белое пространство, и начинает слагать строчки, появляющиеся в мыслях одна за другой: [Обработаю раны я жгучей зелёнкой. Я тебя ни за что не виню, Но пока ты меня называешь ребёнком, Я на плоть надеваю броню, Научившись терпеть, восставая из пепла, И зализывать шрамы, как кот. Я сгораю в пожарах палящего пекла, Разбивая твой матовый лёд... Но в глазах твоих я инфантильный, наверно. Только это - фальшивая суть. Так убей же меня в этом мраке вечернем. Мне не страшно. Ну, может, чуть-чуть...] — Получилась какая-то муть, — вслух весело резюмирует Антон, радуясь тому, что вышло в рифму, и вызывает настороженные взгляды нескольких пассажиров, устроившихся рядом с ним. Остальную часть дороги он едет молча и не отвлекается ни на соцсети, ни на музыку, выходит из вагона, матерится, когда в обувь попадает снег, и спешит к родному подъезду, который встречает его треском старого фонаря. В гостиной горит свет, Антон различает фигуры матери и отца, бродящие туда-сюда, и в сердце почему-то смутная меланхолия появляется, не предвещающая ничего хорошего. Тоха шмыгает носом, заваливаясь домой. Нет, всё-таки сегодняшние сутки высосали из него все эмоции до одной, поэтому к вечеру парень не чувствует уже ничего, кроме боли в гудящих ногах. Даже размышлять ни о чём не хочется. В черепной коробке - абсолютная звенящая пустота. Антон прикрывает дверь, уже тянется к ботинкам, чтобы снять их, как различает в звуках квартиры ругань из-за стены. Ужасно вымотанный, парень опирается спиной о дверной косяк и разбито закрывает глаза. Никогда такого не было - и вот опять. Прямо как два года назад. У Антона чёртово дежавю. — ...Да ты замужем за своей работой, а не за мной! — Андрей, прекрати, я делаю всё, что в моих силах, чтобы ты не тащил на своём горбу нашу семью. — И получается, что её тащишь ты! — Подумай об Антоне! Мало ли, как его жизнь повернётся. Ему вполне могут понадобиться деньги на обучение, и тогда... Дальше Тоха не слушает, пулей вылетая из квартиры, так и не стащив обувь. Он всей душой ненавидит семейные разборки, и ему претит притворяться, что всё отлично, и бесшумно красться в свою комнату, будто так и надо. Будто так и должно быть. Парень быстро спускается вниз, пишет маме короткую эсэмэску о том, что только освободился от тренировки и переночует у друга, чтобы не тревожить ту своим появлением, которого никто не заметил, и набирает Суркова, зная, что Серёжа сейчас в другом городе на какой-то конференции, а Димка готовится к анатомическому зачёту по билетам. В трубке слышится два тягучих, болезненных гудка, после чего абонент принимает вызов. — Да, Шаст, стряслось что-то? — Лёша, судя по всему, тоже куда-то идёт, хрустя снегом под подошвами. — Лёш, к тебе можно? Переночевать? — Да, конечно, мама будет рада тебя увидеть, — Лёшка неожиданно чихает, и Тоха, посмеиваясь, желает ему здоровья. — Спасибо-о-о. Только я от репетитора иду, встретишь у метро? Не хочу один шляться по дворам нашим. — Без проблем, — кивает сам себе Тоха, резко меняя курс и шагая по направлению к большой красной букве "М". — Ничего не спрашивай, окей? У меня просто... — парень трёт переносицу и чуть не сталкивается с какой-то бабушкой, которая старчески ворчит на него, — временные трудности. — Окей. Уяснил. Вопросов не задавать, — Сурков опять чихает и явно спешит положить трубку. — Тох, перчатки забыл дома с утра, рука сейчас отвалится нахер. — Понял, — улыбается Шастун, крича в динамик и стараясь переорать гром голосов. Час пик, как-никак. Народу у метрополитена - тьма тьмущая. — Короче, жду на выходе! Целую, — он искренне хохочет, когда Лёха с напускным отвращением протяжно воет "фу-у-у, блять, мерзость" и отключается, и облокачивается о кирпичную стену, выуживая из пачки предпоследнюю сигарету. Он Арсению Сергеевичу много чего наобещал, в том числе и отказаться от курения. Однако жизнь - штука коварная. Потому что порой она вынуждает все эти обещания нарушать и отрезает все пути к спасению.