♫ Jonathan Roy - Keeping Me Alive (acoustic) James Arthur - Deja Vu ♫
Like I'm caught in a wave, in a wave that's pulling me to you Aww, it's like I'm stuck in a cycle of pain But I don't wanna lose you Don't wanna lose you Ooh, it's déjà vu It's killing me
Погода в Москве буквально шепчет. Синоптики прогнозируют холодный, пасмурный и сырой ноябрь, но Тохе, даже при всей его ненависти к морозам и дождям, на это сейчас совершенно плевать: он по тёплому солнцу в столице уже соскучился. А потому идёт чуть ли не вприпрыжку и щурится, подставляя лицо лучам. День обещает быть хорошим. Потому что начинается хорошо. Особенно, если учесть, что Антона Ромка у метро встретил, хотя живёт в другой стороне. Взял - и пришёл. Просто так. Чтобы время провести и поговорить подольше. Или уютно помолчать. И Антона эта мысль почему-то даже сильнее долгожданного солнца греет. До того, как Рому перевели из Иркутска в Москву, Шастун был одиноким волком. Потому что знал, что это лучше, чем быть частью своры бешеных псов, к которым причислял Стаса и всю его шайку-лейку. С приходом Ковалёва всё стало легче в разы. И тренироваться, и выживать. Уж слишком он был не похож на мерзкого и злорадного Творского. Рома, семеня рядом с долговязым Антоном, увлечённо, яро жестикулируя и едва ли слюной не плеща, рассказывает что-то о новых моделях гоночных машин, а Тоха, слушая его вполуха, куда-то далеко уносится. За пределы этого шумного, вечно живого, полного людей и автомобилей города, открывая душу нараспашку. — Вообще меня не слушаешь, да? — Рома суёт начинающие мёрзнуть руки в карманы и слегка огорчённо глядит на замечтавшегося Антона снизу вверх, как ребёнок, поджимая губы. — Прости, пожалуйста. — Антон чувствует себя виноватым. Рома ему единственному из всей их команды доверяет, видит в нём своего кумира и в какой-то мере даже наставника, а он так халатно с чужими мыслями и чувствами обращается. — Я всё понял, мы можем потом обсудить, если хочешь, — Ковалёв тут же все обиды забывает, лучезарно улыбается и забавно шмыгает носом от прохлады. — Просто настроение волшебное, погода шикарная, и думать ни о чём не хочется. — А у меня предчувствие странное, — признаётся Рома ни с того ни с сего, и Тоха обращает на него свой пытливый взор. — Объяснить даже не могу. И расслабиться не могу. Прямо... тревожность какая-то. Антон пожимает плечами. У него, вроде бы, интуиция тоже неплохая, но сейчас упорно молчит, как партизан. А внутри - вообще какая-то необъяснимая, неведомая радость. Переполняет так, что через края льётся. — Знаешь, я очень рад, что знаком с тобой, — вдруг говорит Ковалёв как-то невпопад, и Шастун замедляет шаг, внимая его речи. Рома застенчиво дёргает уголком губ и непроизвольно останавливается тоже, в упор пялясь на Тоху. — Я тебе уже несколько месяцев это сказать хотел, не решался просто... Вдруг ты меня бы размазнёй какой-нибудь посчитал, — он от нервозности перебирает пальцы, буравя взглядом асфальт. — Но если б не ты, меня эти, — он кивает в сторону Дворца Спорта, расположенного в нескольких десятках метров, — уже давно загрызли бы. Тоха удержаться не может и улыбается. Подходит к Ромке вплотную, чуть нагибаясь, и обнимает его, усмехаясь прилетевшему в их адрес "ну и молодёжь пошла" от какой-то пожилой женщины, спешащей в магазин. — Не переживай, сэнсэй принял удар на себя, — Антон хлопает себя по груди и делает вид, что встаёт в позу айкидо. Ромка хихикает, прикрывая рот кулаком. — Но, если честно, я тоже рад. Даже счастлив, — секунду поразмыслив, объявляет он, и Рома расцветает так, словно ему уже миллионы световых лет ничего подобного не говорили: у парня рот до ушей и глаза горят, как две кометы. — Мы ещё им покажем кузькину мать, — он наигранно скалится, и Ромка заходится в приступе хохота. — Таких люлей раздадим, что мало не покажется! — Ой, Боже, ты лучший, Шаст, — заявляет Ковалёв, и Шастун театрально раскланивается. — Охотно верю! Нет, день точно пройдёт невероятно. Иначе и быть не может. Антон это нутром чувствует.***
У Арсения внутри такая эмоциональная буря, что он из угла в угол по помещению ходит, сжимая и разжимая руки. Сердце колотится в ненормальном ритме, в мозгах - полная неразбериха. Нет, Шастун доигрался. И на этот раз попал по-крупному. Арсений такого с рук не спускает. Арсений такие дела без внимания не оставляет. А ведь он уже собирался хвалить подопечного за отличное выполнение элементов на крайней тренировке. Не судьба, судя по всему. И Шастун сам целиком и полностью виноват в гневе мужчины. Арсений собирается с силами. Выходит из своего кабинета, с треском закрывая дверь, уверенно шагает вдоль стен с лиловыми обоями и резко тормозит, краем глаза замечая пересмеивающихся Шастуна и Ковалёва в конце коридора. Шастун ещё и с шоколадным батончиком. "Сникерс", кажется. Как всегда. Времена идут - Шастун не меняется. Отлично, ещё одна причина раздражения Арсения. — В общем, больше мне чужие телефоны в руки не дают, — Рома заканчивает свою историю, продолжая посмеиваться, и резко изменяется в лице, легонько пихая Антона в живот и возвращая в суровую реальность, когда Арсений Сергеевич достигает их и не даёт пройти дальше. — Здравствуйте. — Здравствуйте, — Антон кивает болванчиком, ощущая, как Рома испуганно жмётся к нему, глядя на разъярённого без причины тренера округлившимися очами. — Ковалёв, оставь нас, пожалуйста, — подозрительно тихо чеканит Арсений Сергеевич, и у Антона душа уходит в пятки. У Арсения в глазах не просто лёд. У него возвышающиеся до небес огромные айсберги. Шастун оглядывается по сторонам. Ромы уже и след простыл. Неудивительно, Арсений своим взглядом чётко даёт понять, что его приказы не обсуждаются и что их надо слушаться. Жаль. Ковалёв в качестве группы негласной поддержки был бы здесь очень кстати. А теперь Антон один. Абсолютно. Ещё и обезоруженный. — Шастун, ты сумасшедший? — наконец начинает Попов, и теперь настаёт очередь Антона округлить глаза до размера пятирублёвых монет. — Ты головой вообще думаешь своей? А если бы кто-то увидел? Кроме меня? — Что? — у Антона страх растёт в геометрической прогрессии. — Кто что увидел? Вы о чём? — его начинает трясти и лихорадить, Арсений слишком близко, и он так зол, что едва пар из ушей не валит. — Ещё одна такая шутка - и я отстраняю тебя от тренировок. Навсегда, мать твою, за такие приколы, — шипит Арсений Сергеевич, хватая подопечного за грудки, а у Антона дыхание заканчивается. — Ты уяснил? — Попов переходит на рычащий шёпот, и Антон готов поклясться: он официально мёртв. Его уже не воскресить. — Простите, — сглатывая, пытается оправдаться он, но иссиня-чёрные океаны прямо в душу смотрят, сея там такую панику, что у сердца шестерёнки не крутятся, — но я абсолютно не понимаю, о чём вы говорите... — его голос дрожит, срывается, и парень лишь изумлённо следит за тем, как тренер презрительно закатывает глаза и отстраняется, выпуская Тоху из цепкой хватки. — Да в чём я виноват?! Ч-что случилось? — конец фразы получается настолько жалобным, что Антон сам собственного голоса не узнаёт. Ему хочется разрыдаться и броситься прочь, но он должен, он обязан узнать, что произошло. Арсений Сергеевич смотрит пристально. Не отводя глаз. Так, что всё внутри рвётся на мелкие кусочки от неизвестности и испуга. А потом наконец произносит: — Стихоплётствуй дома. Вот что, — у Тохи сердце останавливается окончательно и бесповоротно и ухает вниз, в пропасть, как с крутого обрыва. — Мне лично с таких развлечений не особо смешно. И я по два раза не повторяю. Вылетишь, как пробка из бутылки. Я всё сказал. Разворачивается на пятках и гордо шагает в сторону лестниц, оставляя Антона стоять, разводя руками. Ему закричать охота, потому что случившееся напоминает сюрреализм. "Нет, нет, нет, такого не может быть", — набатом гремит в мыслях, и Шастун, как в бреду, добирается до туалетов, прислоняется к холодной плитке и сползает спиной по стене, обнимая себя руками и захлёбываясь вмиг ставшим ядовитым кислородом. Холодно. Как же холодно. И как же больно. Никто не в силах вытащить эти ледяные осколки из его внутренностей. Антон погибает, долго, мучительно и так, чёрт возьми, преждевременно. Запускает длинные пальцы в волосы, встаёт, как на автомате, умывается чуть тёплой водой, которая вызывает адскую дрожь и мурашки по коже, и глядит в зеркало. Бледный и опухший. А ведь всего несколько минут жизни радовался. По-настоящему так. Наивно. Ему остаётся только идти на попятную и делать вид, что поэзия вовсе не его, но поверит ли в эту брехню Попов?.. "Как он нашёл мои стихи? Они же у меня дома лежат", — проносится в голове, и Антон хмурится, продолжая бездумно взирать на своё отражение. Перебирает в мозгах все варианты, уже отчаиваясь найти ответ. И внезапно рациональное мышление врубается на полную мощность. Единственным, кто оставался в разделке после ухода Антона на лёд, был Творской. Единственным, кто додумался бы рыться в чужих вещах, является Творской. Единственный, кто вечно хочет Антону отомстить, - снова Творской. Паззлы собираются в единую картинку, и Тоха руки в кулаки сжимает до хруста костяшек. Рывком поднимает с кафельного пола рюкзак и летит в сторону раздевалок, не управляя собой, своими чувствами, телом и разумом даже на один процент. И, недолго думая, тянет улыбающегося Феде Творского за шевелюру, разворачивая к себе, под всеобщий возмущённый вой. — Ты вообще что ли ёбнулся? — у Антона настолько нервы сдают, что даже всегда уверенный в себе Стас невольно и вполне натурально пугается, делая неуверенный шаг назад, но Шастун одним движением возвращает его в исходное положение, потянув на себя. — Ты почему, блять, себе такое позволяешь? Ты за дурака меня держишь? — Просто пошутил... чутка... — Стас почти пищит, сразу догадываясь, о чём речь, и у Тохи глазные яблоки предупреждающе красным наливаются. — А я ведь тебя предупреждал, что моя месть будет страшна! — Стас действует на Антона, как алая тряпка на быка. Творской, мразь такая, даже ничего не отрицает. Лишь ухмыляется самодовольно. — А что, Арсению Сергеевичу не понравилось? Я ж специально ему на столе прямо оставил. Даже переписал, не поленился! Всё. Больше Антон терпеть не способен. И не намерен. Стас дождался своего звёздного часа. Шастун прицеливается и бьёт прямо в челюсть, и у Творского вместе со слюной брызгает кровь, которую парень тут же утирает рукавом и параллельно орёт что-то нечленораздельное. Антон входит в кураж, и через пару секунд у Творского под глазом появляется значительный синяк. Стас стонет, пытаясь высвободиться, неуклюже спотыкается и всеми способами старается отползти, но Антон не даёт ему это сделать, фиксируя ноги. Собирается ударить ещё раз, чтобы уж наверняка, и уже заносит плотно сжатую в кулак ладонь, как чувствует, что кто-то грубо тянет его за загривок, поворачивая на сто восемьдесят градусов, и в следующую секунду на щёку опускается смачная, отрезвляющая пощёчина. Шастун жмурится, сам не понимая, от чего: от неожиданности, от щиплющей боли в правой части лица или от осознания того, что это Арсений Сергеевич. Ему хочется верить, что он спит, а это всё - лишь проклятый кошмар, но это происходит наяву. Увы. У Арсения айсберги в глазах уже небосвод прорезали, прорвали острыми вершинами, достали до светила и безбожно потушили его, как спичку. Он смотрит так, что не вытерпеть. — Стас, пулей в медпункт! И ни слова про драку, понял? — он дышит часто, обрывисто, и его грудь ходит ходуном. — Остальные на тренировку. На тренировку, сказал! — он повышает голос и почти рычит. — Стоят, рты разинули, — подростки неуверенно, большой кучкой двигаются к выходу, думая о том, что если они уйдут, Арсений Сергеевич расстреляет Антона. — Шастун, — мужчина, не оборачиваясь, следует к двери, уже игнорируя дрожащих подопечных, и Антон, держась за покрасневшую щёку, замечает, как напряжены плечи и спина мужчины, — сиди тут. Ты сегодня без катка. После моего занятия с младшей группой чтобы был у меня в кабинете. Тохе так обидно, что хочется белый флаг поднять и заскулить жалобно. Арсений падает в его глазах так стремительно, пробивая очередное дно, а он всё продолжает слепо ему верить. Хватит. С него хватит. — Я вас ненавижу, — сдавленно шипит парень, обращая на себя внимание нескольких пар ошеломлённых глаз, и его голос доносится до слуха Арсения более чем отчётливо. — А я и не прошу тебя меня любить. Посмотри на себя, ты жалок. Кому ты нужен? Арсений уходит. Команда спортсменов уходит тоже. А слова становятся последней каплей. Ударом ниже пояса. Эпицентром боли. Антон теперь - лишь фарфоровая статуэтка, падающая с серванта и разбивающаяся вдребезги на сотни мелких осколков. Антон ещё пару минут сидит в тишине. А потом подрывается с места и бьёт кулаком стену, чуть не ломая пальцы. Нет, Антон не спит. Ему не снится кошмар. Арсений Сергеевич действительно произнёс эти ранящие вещи. Арсений Сергеевич ударил его. Тоха садится на скамью и зажмуривается. У него флэшбеки. Глушащие и маниакальные. — Эй, Тотошка, как поживает твоя золотая медаль? — Стас лыбится в своей типичной противной манере, закидывая ногу на ногу. — Отстань. — На полочке красуется? — Отвали, я сказал. — Ах да, точно! — Стас наигранно спохватывается, хлопая себя по лбу. — Она же у меня! Что-то я запамятовал... — Творской, ты реально такой мудак или только прикидываешься? — Тоха не выдерживает и ладонью припечатывает сокомандника к железному ящику. — Мне всё равно на твою медаль, а на тебя - тем более! — Чего ж ты тогда завёлся, котик? — Стас нахально улыбается, зная, что Антон ничего не сделает. Не посмеет даже - испугается, попросту говоря. — Я не завёлся, — сипит Антон и ослабляет хват, уже собираясь отходить. Не очень-то ему хочется об Творского руки марать. — Как ты думаешь, почему провалил эти соревы? — продолжает Стас как ни в чём не бывало, и Антон устало закатывает глаза. У него эти ежедневные препирания уже в печёнках сидят. Отмахивается от Творского, умело орудуя шнурками, и тянется за эластичной перчаткой, вот только Стасу, видимо, всё неймётся. — А-а-а, может, потому что Арсению Сергеевичу ты не сдался? Сам посуди, на тренировках он на тебя меньше всего внимания обращает. Потому что у него есть я. — Значит, Арсений Сергеевич слепой! И тренер из него так себе! — Антон истошно кричит это на эмоциях, а не потому, что считает эти слова правдой. И понимает, что стоило держать себя в руках, уже после того, как видит сердитый взор двух океанов, направленный на него. — Как и из тебя фигурист. Говорит тихо так. Даже без нотки стали или осуждения в голосе. Но всё равно убивает. И едва Тоха открывает рот, чтобы извиниться, улыбается натянуто и произносит: — Видеть тебя не хочу. Антон изо всех сил мотает головой влево-вправо, борясь с максимально неприятными воспоминаниями двухлетней давности. Арсений - абьюзер. И это не единственная проблема. Гораздо страшнее то, что у Антона, похоже, стокгольмский синдром. Он в тот момент в Арсения Сергеевича только сильнее влюбился, хотя и возненавидел вместе с тем. Напился, выкурил пачку сигарет за раз, смешав это всё с каким-то лёгким наркотиком, купленным у левого барыги, и свалился с передозировкой прямо на глазах у Димки, Серёжи и Лёхи, которые потом его откачивали, откармливали и слушали практически предсмертную агоническую чепуху. Стоил ли Арсений Сергеевич того? Нет, определённо не стоил. Идиот ли Антон? Да, полнейший идиот. Вот только ментально так сильно привязан к этому голубоглазому тирану, что не оторвать. Скован, склеен, стянут толстыми канатами. С тем, кому он не нужен от слова "совсем". Антон бесцельно пялится в стену, даже не ощущая бегущего времени. И, как глючащий смартфон, включается лишь тогда, когда раздевалку наполняют разгорячённые и порозовевшие от усиленной физической работы парни. Аккуратно и неуверенно встаёт и на ватных ногах топает в сторону кабинета Арсения Сергеевича, заходя в него не стуча. Попов смотрит на него исподлобья, холодным взором буравит, будто норовя сожрать, и тяжело вздыхает, кивком предлагая Тохе сесть напротив. Но Шастун не хочет. Он вообще здесь находиться не хочет. Сбежать бы. И подальше. — Я обычно не срываюсь, да и не в моих интересах бить детей, — начинает Арсений, отложив в стороны все свои документы и сцепив пальцы в замок, — но ты нарвался, мой дорогой. Антона это всё злит до чёртиков. Стас по морде схлопотал вполне заслуженно, и если бы Антон мог вернуться назад, то вдарил бы сильнее. И ни о чём бы не пожалел. — Я не дитё, — лишь ущемлённо цедит Тоха, не мечтая трепаться на эту тему. — Ну, в смысле, не ребёнок. — Ой, заливай, — взгляд Арсения неожиданно теплеет на пару мгновений, и Антон изумлённо вздымает брови. — Ещё какой ребёнок! Зверёнок даже. Кто ж на людей-то с когтями бросается? — мужчина снова хмурится, и айсберги поспешно возвращаются, будто не исчезали вовсе. Антон продолжает пилить брюнета глазами, не отрываясь, а Арсений Сергеевич поправляет чёлку. У него на тыльной стороне ладони шрам. Зигзагообразный, как молния. Поговаривают, подрался много лет назад. Антон не помнит точно, кто поговаривает, но уже ничему не удивляется: с такими приступами неконтролируемой агрессии всё возможно. Арсений после такого ещё и его за что-то отчитывает?.. — Если хотите знать, почему я его избил, я вам расскажу, — Шастун не привык быть крысой и сдавать кого-то, но другого выбора у него нет. Надо как можно быстрее отвести от себя подозрения. — Мы постоянно враждуем, ну, вы в курсе... А у Стаса, оказывается, юморок специфический. Вы в кабинете с утра любовные... — он сглатывает, на секунду отводя взор, и трёт виски, — любовные записочки нашли?.. Якобы от меня, да? Арсений Сергеевич чуть приоткрывает рот, но ничего не отвечает, слабо кивая. — Это Творской. Поверьте мне, пожалуйста, — Антон впервые врёт и не краснеет, хотя испытывает такую тревогу, что поджилки предательски трясутся, — я даже не знал об этом. Он сам признался, что подбросил вам эту писанину и просто хотел отомстить мне за все наши перепалки. Он получил то, что следовало. Потому что человек должен отвечать за свои поступки и за свой базар. Попов продолжает молчать и силится понять, обманывает его подопечный или нет. В принципе, слова Антона слишком похожи на правду, у парня нет никакого резона так подводить себя, и не исключено, что Творской желал ему насолить, ведь они бесконечно ссорились. Но неужели можно так жестоко сводить счёты?.. Что ж, зная отношение Арсения к Антону, у Творского определённо был туз в рукаве. — Мне всё это не надо. Я бы никогда... — Антон переминается с ноги на ногу, а внутри растёт гигантский ком стресса, — никогда не написал вам ничего подобного, — Арсений Сергеевич вновь ничего не отвечает, лишь достаёт из верхнего ящика стола помятую бумажонку, разворачивая её ловкими движениями пальцев. Антон хмыкает. По сравнению с оригиналом это полная ерунда. Его ликование не укрывается от Арсения. — Это даже не мой почерк, — поясняет Тоха, и его охватывает волной какой-то бессмысленной радости: Стас слишком туп, чтобы подбросить рукопись Шастуна. Ни у кого не получится уличить его в чём-то. — Проверьте по любым моим документам или заявлениям... Стас, наверное, и строчит вам эти тупые стишки. Антону нестерпимо больно, что свои стихи, в которых разлилась всей палитрой цветов его душа, он вынужден назвать глупыми. Он им отдал всё. Но признавать авторство непозволительно и даже смертельно опасно. — Выкиньте эту мерзость, — парень пробегается затуманенным взглядом по щемящим строчкам и едва различимо выдыхает, борясь с неизмеримой тоской. — И всё. — Ладно, — легко соглашается Попов и без малейших колебаний рвёт листок на несколько кусков, бросая в мусорное ведро сзади себя. Для Тохи в этот момент время замедляется. Арсений, кажется, убеждён в том, что Антон этого не писал, но от этого почему-то не легче. Где-то у солнечного сплетения грусть противно скребётся. — Я тебе верю. Наверное, — нерешительно и нетвёрдо констатирует он. — Но вы оба у меня скоро допляшетесь, — серьёзно добавляет мужчина и изнурённо откидывается на спинку стула. — Я всё-таки не воспитатель ясельной группы в детском саду, а тренер, а вам не стоит забывать, что спорт... — Не терпит истерик, — бесцеремонно заканчивает за него Антон, скрещивая руки на груди, и Арсений Сергеевич удовлетворённо кивает. У Тохи эта фраза уже клеймом на мозговых извилинах стала и на сердце отпечаталась, пропади она пропадом. — Кстати, об истериках... — Шастун мнётся, не зная, стоит ли вообще заикаться об этом. — Про ненависть... — глаза Арсения Сергеевича быстро темнеют, но выражение его лица остаётся всё таким же расслабленным, невозмутимым и почти равнодушным, — я погорячился. "Потому что даже если бы я хотел вас ненавидеть, я бы не смог". — Мы оба хороши, — вдруг говорит старший, смягчаясь, и Тоха не верит своим ушам. Арсений Сергеевич признаёт, что был неправ? Что разбрасывался не самыми лестными и опрометчивыми высказываниями в адрес Антона? — Я тоже погорячился... Не следовало... — Арсений размахивает ладонями, пытаясь правильно выразить свою мысль и сформулировать извинения, но ему не удаётся. — Ну ты понимаешь. Если откровенно, то я не хотел этого говорить. Тоха неловко кивает головой и уже делает шаг к двери, собираясь уходить, потому что пользы от беседы точно не будет. Он, кажется, совсем себя не уважает, и поэтому чувствует себя Лунтиком, который в любой ситуации весело восклицает: "Прощаю!" — Шастун, — окликает его Арсений Сергеевич, когда Антон уже тянется к дверной ручке. — Я больше не буду руки распускать. Обещаю. Но и ты пообещай. Антон ничего не отвечает. Лишь сжимает губы в тонкую полоску, истощённо и надломленно, закатывая глаза, и кидает напоследок почти неразборчивое и скомканное: "До свидания". Попов его не останавливает. Хотя и терпеть не может, когда на его слова не реагируют. Антона только что, фактически, предали, а Арсений, будучи взрослым и опытным, не разобрался, а накинулся, удержать свой гнев не сумев. Ещё и утром наорал без повода, даже не вникнув в суть. Мужчине за это дико стыдно да и перед подопечным совестно. Он перед ним виноват. Вот только прощения попросить у Антона по-человечески - выше его сил. Арсений стеклянным взглядом смотрит на клочки бумаги в мусорной корзине. Думает о том, что надо бы обсудить это происшествие с Творским, хотя и знает, что по итогу откажется от этой затеи, дабы лишний раз не тратить собственную энергию и собственные нервы - их у него, к сожалению, не так много осталось - по пальцам пересчитать можно. Нет, всё-таки Арсений выяснять у Стаса ничего не будет. Потому что иначе у Шастуна появится гораздо больше проблем, чем сейчас. И потому что Арсений Антону, сам того не осознавая, впервые в жизни безоговорочно верит.***
На улице мелкий, промозглый дождь. Капает, сползая по лицу и вынуждая морщиться от неприятных ощущений мокрой одежды. И теперь Антон понимает, что означало утреннее нехорошее предчувствие Ромы. Таким точным оказалось, что плеваться охота. Он Ковалёва уже в пророки готов записать, а собственную интуицию - выкинуть, отправив в космос на катапульте. Москва искрится, расплывается в ночных огнях, такая красивая, печально-родная и уютная, но Шастуну не до неё. Он ей потом полюбуется, когда будет в отличном расположении духа, а пока у него лишь одно желание: распластаться на полу в компании кого-нибудь из друзей, поделиться уничтожающими переживаниями и поболтать ни о чём и обо всём одновременно. Дима молчит, поправляя очки, и внимательно следит за завалившимся к нему без предупреждения Антоном, пока тот снимает сырую насквозь обувь и шумно хлюпает носом от перепада температур между улицей и тёплой квартирой. Позов - самый рассудительный. Серёжа вряд ли поможет, а Лёша - умный мальчик - занят подготовкой к экзаменам и занятиями с репетиторами. И, к тому же, Димка - единственный, кто из их великолепной четвёрки живёт предоставленный самому себе, - ему родители после успешного поступления в один из лучших медицинских вузов хату оставили. Мол, и добираться недалеко, и район знакомый. — Тох, бросай ты этот спорт, — предлагает Поз, поджимая под себя ноги, и Шастун отрицательно мотает головой из стороны в сторону. — Ну что "нет", как ты вообще можешь говорить "нет" после всего, что случилось? Димка, конечно, обладает даром убеждения, но сумасшедшее сердце Антона никого слушать не хочет, установив непробиваемый блок. Шастун и сам понимает, что пора. Пора уйти, забить на всё и зажить, наконец, спокойной и безоблачной жизнью. Поставить крест на карьере фигуриста, раз у него ничего не получается, и заняться чем-нибудь новым. Забыть о Стасе, его неразлучной шайке-лейке, о ледяном катке, о медалях исключительно за третье место... И об Арсении Сергеевиче тоже забыть... — Ты ж сам себя в эту яму загнал, а теперь выкарабкаться не можешь, — Поз настроен решительно, он всеми фибрами души желает Антона всё же образумить, но Тоха в который раз признаёт поражение. Не перед Димкой, увы. Перед Поповым. — Так, понятно, на трезвую голову из тебя и слова не вытащить, — Дима потирает ладони, встаёт и покидает комнату. У Тохи ощущение, словно над ним вертолёты, гудя, летают. А в голове такой ужасный писк стоит, что мозг закипает. Он даже не замечает, как Позов возвращается. — Наливку будешь? Дедовская. Вишнёвая. Тоха с сомнением оценивает стеклянным взглядом бутылки самодельного алкоголя и, поразмыслив секунд пять, всё же отважно кивает. Завтра тренировки нет, да и немножко отключиться ему явно не повредит. Антон не из тех, кто ежедневно ищет спасение в выпивке, топя своё горе, но он больше не может держаться и так сильно страдать. Димка смеётся, бормочет что-то про зож-ника, но уверенно отчаливает на кухню за рюмками, вновь оставляя Шастуна в комнате одного. И уже через час они оба, изрядно пьяные и одурманенные, громко сопят, забыв выключить свет. Димке на чумную голову снятся танки, почему-то полные кроликов в касках, которые палят по нему, а Антону... Антону снится Арсений.