***
— Мукуро, можно? — Акихико слегка постучал по чужой двери. Мукуро ушёл после ужина в свою комнату, хотя до этого не пропускал ни единого вечера кино. Вместе с тем, что последнее время он выглядел чем-то встревоженным, это насторожило Акихико. Синьорина Озаки пыталась поговорить, это Акихико видел, но Мукуро просто отмахнулся. — Ситуация перевернулась, — хмыкнули из-за двери. — Заходи, Небо. — Ты же помнишь… — начал бурчать Аки, закрывая за собой дверь. Комната Мукуро была как всегда в идеальном порядке, только вот на столе валялись листы бумаги: одни с рисунками, другие с текстом. Мукуро иногда рисовал персонажей по просьбе Акихико, но теперь на рисунках были не люди, а непонятные узоры. — Да-да, ты не любишь, когда тебя так зовут, — отмахнулся Мукуро, продолжая водить карандашом по бумаге. Акихико подошёл ближе. Рисунок был странный: руки в нескольких разных положениях, синие линии, вероятно, пламя Тумана… — Что ты делаешь? — спросил Акихико, когда понял, что ничего не понял. Мукуро откинулся назад, обозревая свои труды и схватил карандаш другого синего оттенка. — Пытаюсь визуализировать один туманный приём для Ято и Кимико, — буркнул он. На листе расцветало всё больше синих линий. — Они визуалы по большей части, — пояснил Мукуро. Пару минут они помолчали, только карандаш шуршал. — Мукуро, всё в порядке? — наконец спросил Акихико. — Ты обычно не пропускаешь посиделки. — А… Да, да, всё в порядке, — отмахнулся Мукуро. — Что-то не хочется. Я в порядке, правда! — заверил он, когда поднял голову и наткнулся на встревоженный взгляд Акихико. — Мукуро, я не хочу разбивать тебе нос, — шутливо фыркнул Акихико. — Но по тебе видно, что что-то не так. И синьорина Озаки уже беспокоится, а она далеко не параноик, — он положил руку Мукуро на плечо и тот вздрогнул. — Ты мой друг, мой Хранитель. Я о тебе беспокоюсь. — Где это ты так складно говорить научился? — притворно удивился Мукуро. Но карандаш отложил, повернулся к Акихико. — Я правда в порядке. Просто мы после фильма все вместе засыпаем, так? — Так. — Вот, а я дай бог в полночь засыпаю, — пожал плечами Мукуро. — Полдня потом как сомнамбула. Не знаю почему. Но лучше я днём со всеми позависаю, чем в таком состоянии ходить, — Акихико подумал, что это связано с чем-то ещё, но лезть не стал. — Хорошо, — улыбнулся Акихико и раскинул руки. — Неловкие объятия? — Мукуро рассмеялся. — Неловкие объятия! — и обнял, даже слегка приподняв над полом. Акихико же подумал, что о состоянии Мукуро можно спросить ещё кое-кого. Не зря же Мукуро так старался ради этих кое-кого.***
Когда в Каркасса речь заходила о гражданской войне в Японии, Ацуши всегда молчал. Сотрудники его отдела изучали её с точки зрения истории, искали причины и поводы. Им это было интересно. Ацуши не встревал, иногда даже уходил из комнаты. Он ещё помнил, что было «до». Он помнил уставший взгляд Акико-сан, проведшей в госпитале куда больше двенадцати часов, безжизненные глаза Куникиды, который просто не мог наблюдать за тем, как его друзья и знакомые становятся вампирами, мешки под глазами Рампо, который откладывал сладости в сторону. Ацуши вспоминал всех из Агенства, таких уставших, готовых умереть, отказывавшихся от помощи Акико даже при смертельных ранах. Он вспоминает и членов Портовой мафии, глаза которых отличались только цветом. Для всего мира гражданская война в Японии, за глаза прозванная «Войной за пропавшие документы», длилась почти десять лет. Для Ацуши, Акико и Чуи — одиннадцать. И первый год был самым жестоким, самым кровавым и самым странным. И называли они её по-другому. «Запомни, если кто-то умирает на улице и ты не успеваешь забрать тело — готовься драться с ним на следующий день.» «Когда сжигаешь чьё-то тело, лучше закрой нос, а то потом запах вечно будешь помнить. И одежду, которая была на тебе, лучше постирать.» «Пара пуль в голову, не поленись, добей. Если не можешь — закрой глаза и стреляй вслепую.» Ацуши помнил то всепоглощающее чувство одиночества. У Ацуши до сих пор в ушах стояли крики, а запах горящей плоти преследовал по ночам. Способность он тогда ненавидел: сила слуха, обоняния, даже зрение — всё улучшилось. В самые плохие дни мир оглушал до такой степени, что Ацуши тянулся собственными когтями к шее. Тигр внутри уже даже не рычал на него. Даже наоборот, мурлыкал и успокаивал, загребая под мягкие лапы. Это немного помогало. Но Ацуши был слишком важен в начавшейся неразберихе, и не мог себе позволить отсидеться в комнате, в темноте, где ничего не будет его пытать. И он шёл вперёд. Когда та маленькая девочка, Ая Кода, пришла к ним с Брэмом Стокером на спине, с первопричиной всего этого, с первопричиной его страданий, Ацуши пришлось удерживать. Он не знал, кто его держит, но где-то в глубине души понимал — свои, и поэтому руки так и остаются руками, а не превращаются в лапы с острыми словно сталь когтями. Куникида тут же оттаскивает Аю за себя, подальше от потенциальной опасности. Девочке явно непривычно, но она не вырывает руку из, Ацуши уверен, железной хватки. У неё глаза живые, не то что у всего Агентства, но она тоже видела, во что превратилась Япония. Локальный апокалипсис. Другие страны, которые война захлестнула не так сильно, Ацуши тогда не посещал. Теперь, когда он старше, мудрее, в чём-то проще, он понимает: исчезновение эсперов затронуло все страны, просто только у Японии «слетели все настройки». А потом они узнали, что Брэм больше не контролирует своих вампиров. Это, в принципе, Ацуши и до этого понимал, просто надежда в глубине души не позволяла кидаться такими словами. Теперь этой надежды не было. Примерно в это время всё покатилось по наклонной. Ацуши вдыхает глубоко, в воздухе запах гари и крови. Ацуши закрывает глаза, потому что смотреть на безвольное тело в чёрном плаще — выше его сил, и стреляет. Раз, два, три. У тебя всего три заповеди, изволь соблюдать. А потом плачет, вцепляясь руками в чужие плечи, и плевать, что с ним сделают теперь. Плевать, что когда-то этот человек был его врагом. Время стёрло все границы, разрушило все предубеждения. Ацуши имеет все права плакать. Ацуши видел, как умирал Акутагава Рюноске дважды. В первый раз ничего не смог сделать.Во второй — убил сам.
В таком состоянии его и нашёл Чуя. Нашёл и оттащил в лазарет на себе, потратив больше времени на то, чтобы отцепить Ацуши от Рюноске, нежели на дорогу. Акико, обозрев эту картину, почему-то кинулась к Чуе. — Тебя укусили? — Чуя усмехнулся и слегка потёр правую руку. — Нет, я успел отскочить, — он улыбнулся, но как-то криво. — Хотя странно, что на той высоте, куда я залез, ещё кто-то был. Ацуши молчал. Чуя явно пытался его растормошить, и Ацуши благодарен, но в душе у него пустота и что-то делать сложно. — Опять стрелял? Я думала, что ты прекратил это своё опасное хобби, — проворчала Акико, осматривая Ацуши. Акико вообще многозадачная. Чуя отмахнулся. — Арахабаки редко что-то просит, — произнёс он. — Да и стреляя из лука я могу проверить свои новые способности, — Ацуши наклонил голову. Значит, способность усилилась и изменилась не только у него. — Арахабаки с вами говорит? — Ацуши можно спрашивать. Он один из немногих посвящённых во всю эту историю. — Говорит, — подтвердил Чуя. — Он много чем мне помог, и сейчас, и ещё когда я был ребёнком, — он слегка оттянул воротник, показывая клеймо на шее, изогнутую букву «Е». — Он помог мне избегать Мори целый год после побега из лабораторий. Подсказывал, как себя вести, чтобы сойти за беспризорника. Акико закатила глаза, будто слышала эту историю уже сотню раз. Она ушла в другую комнату, не то за бинтами, не то за какими-то лекарствами, а Чуя продолжил. — Он говорит, что ты похож на море, а Акико — на фиалку. Это хорошие вещи в его понимании. Он говорит, что вам можно доверять, — а потом Чуя добавил, даже с какой-то жалостью в голосе. — Возможно он даже был человеком, причём не настолько давно. Он человечнее многих. Смешно. Действительно, очень смешно.- А вот Дазаю Арахабаки никогда не доверял.