«Но кто способен выбирать мечты? И то, о чём мечтаю я…»
Когда Котаро просыпается — на часах 18:18:43. Крышка его персонального классического гроба сдвигается в сторону, плавно съезжает вниз, с грохотом падает на бетонный пол — знаменует пробуждение вампира. Курусу медленно восстаёт из него, как это принято у всех героев-нежити в лучших традициях готической литературы. Неохотно разлепляет веки, всматривается в кромешную темноту перед собой и понимает, что теперь видит в ней абсолютно всё. Это, по-прежнему, остаётся для него чертовски непривычным. Подаренная укусом могущественного вампира, эта не жизнь всё еще ощущается ему чужой. Она тяжёлым влажным пеплом оседает у Котаро во рту, свербит в его мозгу шальной мыслью о посредственном самоубийстве. Он даже подумывает иногда, а не сгореть ли ему с первыми лучами рассветного солнца, добровольно уничтожив то порождение тьмы, которое теперь поселилось у него внутри. «Я этой силы не желал, — думает Курусу, когда вылезает из металлического ящика. Теперь он служит ему адской колыбелью. — Как не желал и этой жизни». Но, по иронии судьбы, там, среди снегов Сибири, он всё же получил этот кровавый дар — незаурядным клеймом теперь расцвёл тот на его шее, отметил своей печатью совсем еще такую юную жизнь. «Совершил бесчестный обмен», — обречённо вздыхает Курусу и забавляется тому, как его изменившееся в природе тело всё еще продолжает имитировать дыхание, создаёт ложное давление на грудь. Оно ощущается так, как если бы его холодное и остановившееся в ту роковую ночь сердце вновь зашлось ударами, возобновило живой ток крови в мёртвом организме. Но это невозможно. Не теперь. Котаро мотает головой. Отчаянная попытка выветрить все донимающие его мысли заканчивается очередным провалом. Да и что толку горевать о жизни, к которой уже нет возможности вернуться вновь? Теперь он боец — элитный солдат специального подразделения, житель ночи… А еще — единственный в стране обладатель редчайшего «А» ранга, способности которого выходят далеко за рамки обычных упырей, пачками снующих по ночным улицам Токио. Впрочем, ради них он здесь. Головорез, охотник, чья первостепенная задача — вербовка новых вампиров в ряды армии или их беспринципное уничтожение. По крайней мере, так ему сказали, когда доставили, едва живого, в палаты полевого госпиталя. Тогда его тело только-только запустило трансформацию, и еще не было ясно до конца, справится ли молодой организм с ядом, содержащимся в крови укусившего его вампира. Сможет ли преобразоваться его человеческая плоть во что-то совершенно новое, что-то совершенно невероятное… И он смог. «Да ты счастливчик, раз еще не помер, — сказал тогда полковник Маэда, когда сердцебиение Курусу прекратилось, но не убило его мозг, и принялся раскуривать свою очередную сигарету. — Ты ведь знаешь, что теперь у тебя есть только два пути». Котаро знал. И свой выбор сделал. Он выжил, став вампиром, и согласился посвятить себя служению кредо немёртвых солдат Японской империи, на условиях, продиктованных свыше. Всё было предельно просто: умирать он не хотел. Хоть и не знал наверняка, что будет поджидать его за гранью. «Знаешь, а ведь это странно, — полковник вдохнул дым от тлеющего табака. Густым сизым облаком оно осело в его лёгких, потом вышло через нос наружу. — Застигнутые врасплох вампиры, отчего-то, предпочитают отдавать свою не жизнь за воображаемые идеалы свободы в мире без солнечных лучей, чем добровольно надевать оковы, служа людям. Так жаждут смерти». Труп женщины, с пробитым насквозь сердцем, в этот миг упал на землю возле самых его ног. Котаро видел, как из рваной раны сочилась чёрная кровь, пачкая её нарядные одежды. «Это забавный парадокс, — продолжал Маэда, переступая через тоненькие кровавые ручейки, змеями расползающимися от дважды мёртвой женщины, лежащей на земле. — Вы, неживые и немёртвые, одарённые случаем, всё-таки умудрились выжить в этом смертельном танце — своеобразной борьбе за изменение своей природы. Что чувствуешь теперь?». Тогда Курусу не знал, как ему следует ответить. Выживаемость заражённых кровью укусившего их вампира ничтожно мала, правда в этом есть. Но обретённая нескончаемая жизнь, лишённая бремени любой болезни, больше походила на благо, чем на проклятие. Жаль лишь только, что взамен неуязвимости приходилось расплачиваться извечным пребыванием во тьме, наедине с собой. «По ту сторону от жизни, — напоследок дал напутствие полковник и бесцеремонно порезал ладонь Котаро своим разведческим ножом, пуская кровь, такую же чёрную как смоль. — Теперь ты здесь в большей степени не человек. Запомни это». Он был прав. — О, уже проснулся? А чего так рано? — спрашивает трудящийся в поте лица над очередной побрякушкой Такеши, когда Котаро, прошедший все продольные подземные лабиринты-тоннели, наведывается в его мастерскую, и даже не поворачивается к нему своим лицом. Чужая нечеловеческая аура определяется за кратчайший промежуток времени, условным рефлексом воплощается в ответную реакцию организма, каким-то образом всё еще способную стимулировать его нервную систему. У вампиров взаимодействие друг с другом сложное, структурное, построенное на иерархии, и Курусу ощущает это, потому что его ранг выше, чем ранг Такеши, а тело восприимчивее и намного чувствительнее к посторонним флюидам. Это позволяет Котаро без затруднений и на одних лишь инстинктах, с завидной точностью, определить состояние своего оппонента, прочувствовать его безнадёжные попытки скрыть от глаз вышестоящего вампира собственное нечеловеческое нутро. — Не надо так. А то аж бесит, — плюётся в него ядом Такеши, когда считывает ментальное вторжение в личное пространство. В глубине души это смирение и подчинение превосходящей особи неимоверно доканывает его. Впрочем, совершенно не сердит. Котаро новичок в их группе упырей и попросту еще не научился сдерживать свои звериные повадки. Так бывает. — Почему не спишь-то? — У меня никак не получается заснуть, — отзывается Курусу и по привычке теребит прядь своих тёмных волос. Он не врёт: его постоянные потуги задремать не завершаются ничем хорошим, раз за разом оставляют бодрствующий рассудок новообращённого вампира блуждать среди хаоса грядущей бесконечной жизни, свалившейся на него с такой непосредственной внезапностью. Он только её начал проживать, а уже устал. — А, со мной было примерно так же, — весело делится скупой информацией о себе Такеши и бросает в Котаро маленькую баночку с серой этикеткой. Тот, без особых усилий, ловит её прямо на лету. — Что это? — Моя новейшая разработка! Мазь, которая, по идее, способна защитить нас от ультрафиолетового излучения. Только представь, каково это: вновь повстречать рассвет! — Такеши растягивает свои бледные губы в улыбке — показывает клыки, и его правый глаз, не скрытый за призмой увеличительного стекла сделанной им же повязки, лучезарно поблёскивает в предвкушении. — Ну, тебе не понять. Ты ведь совсем недавно умер, — констатирует факт учёный упырь, отмахиваясь от скупой реакции Котаро, который теперь виновато улыбается ему в ответ. — Кстати, уже слышал? — Слышал что? — Курусу обходит небольшие владения Такеши, попутно рассматривая всю утварь, предположительно, созданную лично им. Всевозможные склянки, молоточки, различные измерительные аппараты и прочая атрибутика мастерской больше напоминает ему образцовую помойку забытых впопыхах вещей, нежели место, где воплощаются в реальность смелые проекты. — К нам перевели еще одного солдата. Ранг «S», прикинь? Говорят, прибыл из-за границы. Американец, вроде, — Такеши пожимает плечами, забирает назад маленькую баночку с чудо-кремом из рук брюнета. — Ого, такой высокий ранг, — вторит ему Котаро, но по его лицу едва ли можно счесть хотя бы толику удивления. Безмятежное, с лёгким оттенком грусти, оно не выражает ровным счётом ничего. — Агась. И мне вот любопытно, как отреагировал полковник? С таким-то зверьём точно хрен справишься, даже если ты сильнейший человек. Если такое чудовище взбесится, мы все поляжем, — говорит Такеши и раскручивается на кресле с азартом, присущем всем детям, когда они шалят. Котаро поражается ему. — Да расслабься ты, — усмехается вампир, — я с ним говорил. Нормальный парень. Курусу выдыхает, прикрыв глаза. Наверное, все те, кто променял человеческую жизнь на тёмный дар бессмертия, немного не в себе. Иначе как еще объяснить эти блуждающие огоньки безумия, скрывающиеся в глубине радужки чужого глаза? Впрочем, за столь длинную жизнь и оно не удивляет. Мир имеет свойство наскучивать, когда за однообразием солдатских будней — ночей, в их случае — следует абсолютнейшее ничего. Подобным им теперь уже не на что растрачивать свои резервы жизни, а их свобода ограничивается первыми лучами солнца и гробовой доской. — Прекращай запугивать новичка, — вдруг раздаётся тихий голос, и Такеши спешно отворачивается, скрывая еще одну улыбку из своего арсенала за своей спиной. Всё дело в том, что она совсем не предназначена для посторонних. Это пришёл Сува. С заспанным лицом и без своей извечной маски, он больше походил на простого мальчугана, чем на древнейшего вампира. На сколько знал сам Такеши, этот кровожадный до прочих упырей паренёк был на побегушках у людей едва ли не с сёгуната Токугавы. — Что, тоже не спится? — подозрительно мурлычет Такеши, и Курусу замечает: явно чего-то ждёт. И дожидается, потому что Сува, за миг преодолевая расстояние между ними, оказывается прямо подле него. Брюнет помалкивает в стороне и наблюдает, как рука мальчишки плавно ложится на плечо Такеши, а тот, не мешкая, обхватывает собственной рукой чужое стройное бедро. В попытке приблизить, тянет на себя, и Сува не отстраняется, напротив, сам льнёт сильнее, опустив лицо — дарит своему партнёру лёгкий поцелуй в макушку розовых волос. Котаро пребывает в замешательстве, совсем ничего не понимает. Такое проявление романтики озадачивает его, обдаёт безмятежно-мёртвое сердце тоской и грустью. Вампиры ведь не люди, как они могут? Зачем им это? Сува замечает чужую нервозность первым и, отстраняясь от Такеши, поясняет: — Мы ведь совсем как звери. Испытывать влечение на уровне инстинктов, позволяющих разрядить эмоциональный фон — обычная практика для нас. Курусу снова виновато улыбается. Раздробленные мысли в его голове заходятся неистовой пляской, путаются и смешиваются в сознании, подбрасывая бравому войну нечеловеческой природы сюжетные картины того, что целый месяц он пытался принять за истину новообретённой «жизни». — Я думал… думал, что нам не свойственны эмоции, не свойственны подобные желания, — говорит Котаро, и до сих пор перед глазами видит эту нечеловеческую нежность — она застилает его разум пеленой. — Ну-у, — растягивает гласные на языке Такеши, — тут ты не прав. Наши тела хоть и не живы, но и не мертвы, — он отклоняется на спинку кресла, вытягивает ноги. — Да, мы не можем создавать семьи традиционным способом. Как и не можем есть, и даже пить. Но ты удивишься, когда узнаешь, на какие свершения готово твоё преобразовавшееся тело, если… — Научишься им пользоваться, — заканчивает за него Сува, и Котаро, заинтересованный во всём, теперь желает разобраться в этом лучше. Мысль о существовании со смыслом, не только как солдат, но как человек — пускай лишённый человечности как таковой — напрочь разит все первоначальные убеждения о том, что теперь они всего лишь монстры в темноте. Дарит ему надежду. — Между прочим, мне это чуждо! — вдруг вторгается в мастерскую Ямагами, присутствие которого совсем не обнаруживается Котаро. Он удивляется, почему так вышло, и только после понимает, что перебитая энергия майора совсем теряется на фоне другой, еще более свирепой — за его спиной. — О, Ямагами-сан! — заходится припадком воодушевления Такеши, с новой силой раскручиваясь на кресле. Сува предусмотрительно держится от него на расстоянии, в глубине души мечтает, как бы тот побольнее грёбнулся с него. — И Ник! Познакомься, Котаро, теперь он — наш новенький. Можешь считать, что это звание сегодня ты передал ему. И, в самом деле, за грузным силуэтом Токуити стоит высокий стройный молодой мужчина. Котаро, навскидку, даёт его физическому телу не больше двадцати пяти. — Просто признай, что тебе завидно, — подначивает боевого соратника Такеши. — Ты ведь уже не молод и теперь навсегда останешься таким. — Каков нахал! — Ямагами грозит не в меру болтливому засранцу. — Я, знаешь ли, женат. — Был когда-то, — никак не унимается Такеши и всё же огребает по своей макушке кулаком. Котаро не следит за перепалкой, не обращает внимания на их слова. Весь его интерес поглощает новенький в их подразделении солдат. От него густой волной распространяется ужасающей мощи аура, заполняет собой всё пространство — оповещает всех собравшихся вампиров об потенциальной опасности, заставляет быть их на чеку. Котаро провожает Ника взглядом, побаивается смотреть в его; червонные, они зачаровывают своим нечеловеческим оттенком, пробирают до трепетного страха — он интуитивно возникает перед подобным существом. «Таков ранг «S», — Курусу вспоминает слова Такеши и силится сдержать внутри себя нервный смешок. Трудно вообразить, какие монстры разгуливают во мраке ночи, которые одним лишь своим видом способны ввести в ступор, напрочь лишить сил. «Чудовище», — думает Котаро, и даже не сразу понимает, что ультразвук доносит до чужого сознания всю тривиальность его слов. «От него же слышу», — вливается поток шипящих ядовитых слов теперь уже в его рассудок. Ник смотрит на него, как хищник на приметившую к ужину жертву, и улыбается одними уголками своих губ. Его лицо красивое и благородное, как и его безупречная осанка, и Котаро, заворожённый этой красотой, совсем не замечает, как вступает с ним в ментальное противоборство. «Ты, между прочим, должен мне повиноваться», — передает по условному каналу вампирской связи Ник, пока темноволосый юноша пожирает его взглядом. «А не пошёл бы ты», — дерзит Курусу. Он не привык к подобным перепалкам, и уж тем более не привык к чудовищным стигматам вампиризма, повисшим над ним, как Дамоклов меч. Ему претит сама лишь мысль, что вопреки его желаниям, он будет вынужден предать собственную волю, подарить мёртвому выродку смирительный поклон. «Бесстрашный вампирёныш», — Ник снова усмехается, на этот раз демонстрируя свои клыки. Курусу с любопытством изучает их, так, словно прежде и вовсе никогда не видел. Он всматривается в белизну ровных зубов и в то, как удлинённые, они сминают мягкие чужие губы, опасно поблёскивая на свету. «Что, хочешь ощутить их на себе?» Котаро хмурит брови. «Хочешь ощутить их на себе» впивается в него, как клещ. Не отпускает. Он слышал, что вампиры могут обмениваться друг с другом кровью, и это ощущается для них практически таким же, как и секс. «Многовато чести», — скалится Курусу, но ясно понимает, что Ник прекрасно видит его истинный ответ.***
Когда отряд «Зеро» возвращается на базу — на часах 05:03:25. Котаро медленно передвигается по продольному подземному тоннелю, намеренно минует свою дверь. Алчный до крови зверь, доселе успешно замаскированный от посторонних взглядов, сейчас рвётся наружу — жаждет обещанной крови — призывает Курусу свершить грех. Он слушает его, хоть и не признаётся в этом. Широко шагает, как на военном марше, вдоль забетонированных стен, до тех самых пор, пока не оказывается напротив еще одной двери — единственной преградой, та отделяет его от ужасающих реалий. Мощным набатом это бьёт по мозгу, ломится сквозь его череп. «Что, пришёл пожелать красивых снов?» — посторонний голос раздаётся эхом у Котаро в голове. Насмешливыми нотками вытесняет разом мысли, выметает к чёртовой матери все предрассудки и, наконец, расставляет все точки над «i». Курусу пришёл сюда, в совершенстве зная, чего хочет. Врать себе — бессмысленно. Еще бессмысленнее — врать ему. — Мы можем говорить, как люди? — Котаро делает вымученный вздох. Чувствует себя глупцом. Пришёл на поводу у собственного интереса и теперь не знает, как лучше начать этот разговор. Он чувствует Ника за дверью, ощущает его нечеловеческое естество. Оно невообразимой тенью тлеет в воздухе, пропитывает собой всё пространство, просачивается в самые потаённые уголки разума Курусу — безмерно пугает его. — Можем, — отвечает Ник, и дверь в его покои открывается. Он пропускает гостя внутрь. Молча наблюдает. Котаро переминается с ноги на ногу, прячет ладони за своей спиной, из принципа не ловит контакт взглядом. Это забавно. Он сам пришёл, проявил эту несвойственную собственной природе инициативу, а всё равно замешкался, как сбитый с толку идиот. — Начнём? — Ник видит мальчишку перед собой насквозь. Чувствует его ежеминутно возрастающее желание — оно витает в воздухе — не может не признать, что это подначивает и его. — Вот так просто? — Котаро смущён, в то же время — заинтригован. Он не имеет никакого представления, как следует себя вести, что ему делать. В мозгу назойливо пульсирует азарт и без конца напоминает, что перед ним не человек, а самый настоящий зверь. Ник усмехается ему в ответ, слов не произносит. Подходит ближе. Настолько, что Курусу слышит его запах: так пахнет свежая, но нечеловеческая кровь. Ник стоит рядом, почти вплотную, соприкасается с Котаро своей грудью. Та, вопреки всем ожиданиям молодого вампира, совсем не поднимается — не совершает вздох. — Я просто старше, — тихо произносит Ник над чужим ухом. Ему смешно, и трепетно, и даже малость — жарко. Всё это иллюзией главенствует в его мозгу, хотя внешне он без труда сохраняет на своём лице безразличную маску, и первым начинает этот танец страсти: ведёт руками по чужим плечам, сминает безупречно выглаженную кительную ткань, распаляет. Котаро старается ему несмело отвечать: мажет губами по холодной коже и чувствует, как под ней струится чёрный поток крови — призывает ему его вкусить. Курусу прижимается к Нику плотнее, впивается своими острыми клыками в его плоть. Ник позволяет юному вампиру главенствовать над собой, подставляет свою шею, откидывает голову назад, пока Котаро жадными глотками поглощает его жизнь, вбирает в себя всю её живительную силу. И это, в самом деле, ощущается как секс. — Полегче, — беззлобно скалится Ник и чувствует, как чужие пальцы сильнее сдавливают его бок, не позволяют отстраниться. Курусу слегка выше, и визуально он сильнее, но на деле — всё совсем наоборот. — Прости, — бормочет он и в спешке слизывает проступившую наружу кровь, желает поскорее заживить открывшуюся ранку от своих клыков. Лижет, выцеловывает каждый сантиметр длинной шеи, силится запомнить все её плавные изгибы — запечатлеть в мозгу. Ник вновь тихо смеётся, теребит ладонью копну угольных волос мальчишки над собой, ловко находит его губы. Говорит в них: — Теперь ты мой.