451 Итачи по Саске

      «Наконец-то в сердцах людей воцарился мир. Наконец-то война стала всего лишь словом, значение которого выветривается из нашего понимания. Наконец-то мы обрели дом. В сердцах людей гнездится болезнь. Ее симптом — ненависть. Ее симптом — злоба. Ее симптом — ярость! Ее симптом — война. Эта болезнь зовется человеческими эмоциями. Но от этой болезни есть лекарство. И мы примем его!»       В квартире почти синхронно раздалось три щелчка — лекарство поступило в кровеносную систему. Итачи убрал пистолет для инъекций в специальную кобуру, застегнул последнюю пуговицу на форме, скрывая за темной тканью шею. Затянуть три ремешка на поясе — пока пустые, но скоро туда опустятся два пистолета. Тугой хвост на затылке, перчатки из тонкой кожи, переговорной наушник в левом ухе, часы на запястье. Маленький дисплей загорается уведомлением-напоминанием. Итачи, следуя указаниям, выпивает стакан воды залпом. Уходит молча, проведя часами над ручкой двери, чтобы зафиксировать время. 8:36. Две минуты на спуск, еще две — на окутанное тонким слоем безникотинового дыма ожидание машины. Шисуи приезжает по расписанию, учтиво открывая заднюю дверь. На сидении Итачи два пистолета и пульт от экранчика. Трансляция включена.       «За последнюю неделю следующие предметы были классифицированы по категории опасности NO.4: семь произведений двумерного изобразительного искусства, семь дисков музыкального содержания, двадцать интерактивных компьютерных программ…» — вещал механическим тоном Саске. Итачи никогда не мог посмотреть на брата в таком образе. Один взгляд на экран, где представитель архивно-ликвидационного отдела вещает об обнаружении нового предмета NO.4 категории и его дальнейшей судьбе. Взгляд брата, хоть и скрытый за тонким стеклом очков, был мертвым, не таким, какой Итачи наблюдает, приходя со службы. Тот, домашний, Саске, такая же машина системы, как и все вокруг, приковывал взгляд. Этот же вызывал отклонения в выверенной работе психо-нервной системы инквизитора — не стоит искушать судьбу, логично решил для себя Итачи.       Будучи самым молодым из командиров инквизиторского отряда, Итачи удостаивался особого внимания руководства. Он мог безошибочно определить преступника, подобно лучшему врачу, на раз выявляющего клетки опухоли среди здоровых. Повышенная наблюдательность, мгновенные реакции на изменения — твердило личное дело. «Я будто бы могу поставить себя на их место», — объяснял свой талант сам Учиха, за что и удостаивался еще большими вниманием и проверками. Особого интереса проверяющих, почему-то удостоилась история его матери. — Микото была арестована за эмоциональное преступление 12 лет назад и ликвидирована около семи лет назад, — всегда одинаково отвечал он (с годами меняя лишь срок) и, предугадывая следующий вопрос, добавлял: — Арестована по моему доносу, но участие в операции я не принимал в силу возраста. — А что вы чувствуете по этому поводу? — необычный вопрос заставил Итачи немного наклонить голову влево. — Ничего, сэр, — отвечает в том же тоне, но с секундной задержкой, — Я редко находился с ней в прямом контакте. — В отличие от вашего брата, — щека непроизвольно дернулась, но никто из присутствующих не был этому свидетелем. — Он подозревается в преступлении? — голос не дрогнул.       Саске появился, когда Итачи было уже пять лет. Будучи талантливым ребёнком, он опережал своих сверстников в учёбе. Отец так же часто брал его с собой на патрулирование, где и раскрылась природная способность Итачи определять преступников. А потому появление в доме второго сына практически никак не отразилось на жизни будущего инквизитора. Обычно семьи не заводили второго ребёнка: это был большой риск для всех. Требовало полового контакта, повторения вынашивания (иногда гормоны оказывались сильнее лекарства, что заставляло мать чувствовать эмоциональную привязку к своему чаду и его действиям). Что уж говорить о неокрепшей психике старшего ребёнка. Редко кто так рисковал.       Иногда Итачи корил себя за то, что не заметил сразу и дал им повзрослеть, запомнить время с матерью. Это создавало дополнительные риски. Саске продержался на грудном вскармливании дольше остальных детей. Физические контакты, хоть и не были запрещены в то время, всё же выходили за пределы необходимого минимума. Итачи ловко избегал этого, Саске — принимал, не замечая подвоха. Она научила его множеству бесполезных для мужчины вещей. Зачем будущему служителю системы уметь готовить или зашивать одежду? Это отнимает время, которое можно было бы потратить с пользой.       Микото забрали пока Саске не было дома. Она, цепляющаяся за свою жизнь, вырвалась из рук инквизиторов и крепко обняла Итачи, целуя в лоб. «Не забывай меня», — последнее, что она тогда сказала. Странно, ведь не сложно было догадаться, кто донёс на неё. Логично было предположить реакцию иного рода. В тот день Саске просто кивнул, услышав новость, и направился в свою комнату. Хорошо, что он не плакал — днями ранее в исправительный лагерь забрали его одноклассника, что скорбел о погибшей семье. — Как все прошло? — стандартно спрашивает Шисуи, вновь открывая дверь заднего сидения перед дальним родственником. — Отклонений не выявлено. Совет не сомневается в моей личности. — А в чьей же тогда сомневается? — Итачи сказал больше, чем следовало, что, логично, вызвало дополнительные вопросы. — В твоей, — возможно впервые в жизни соврал инквизитор.       Щелчок никогда не запирающейся двери, часы фиксируют время прибытия. Пришлось сделать круг, ведь у электронной сигареты Итачи кончились затяжки. 22:49. Комнаты освещены экранами, что еще одиннадцать минут будут вещать о том, как правильно жить в нашем идеальном мире. Они никогда не включали звук, ведь, как и все, знали это обращение наизусть еще с самого детства. Разогрев еду из контейнера с собственным именем, Итачи впервые задумался над тем, кто ее готовит. Он приходил позже всех и не знал, делает ли это кто-то из сожителей или просто заказывают на дом. Второй вариант был целесообразней, но от мыслей, что это сделал Саске или Фугаку немного покалывало кончики пальцев, а еда на какой-то миг обрела вкус.       Вошел Итачи без стука — ни у кого, кроме правительства, нет права что-то скрывать от других, но отчего-то почувствовал себя неловко, когда Саске посмотрел на него, едва дернувшись. Это эмоция? Саске или Итачи? Нет, простое замешательство из-за непривычного положения вещей. Такое бывает, это допустимо. Он ведь не заходил к брату в комнату уже больше десяти лет, а последний разговор наедине у них был после назначения Саске на должность, три года назад. «Мы не усыпили себя — мы очнулись от сна эмоционального бытия», — шевелились губы на экране в комнате. — Что-то не так, Итачи? — спросил Саске, отрываясь от книги и тут же откладывая ее в сторону. — Читаешь? — вопросом на вопрос. — Фиксирую, — Саске кивнул на монитор с открытой формой регистрации объекта NO.4. Некий роман «451 градус по Фаренгейту». — Никогда не было интересно содержание? — совершенно искренне поинтересовался Итачи. — Это проверка? Меня в чем-то подозревают? — Подозревают, — не стал увиливать инквизитор, — Но мой вопрос не был проверкой. Я бы хотел получить на него ответ. — Все работники архива получают двойную дозу лекарства. Когда каждый день работаешь с эмоциональными триггерами — риск срыва слишком велик. Видишь? — Саске открыл книгу на авантитуле и указал на текст, — Это макет аннотированной карточки, частью которой является аннотация. В отличие от разрешенных книг, в NO.4 они написаны с одной целью — вызвать интерес к прочтению, увлечь. Приходится работать с этим, ведь так мы в общих чертах представляем суть издания и можем его классифицировать. Так что ответ на твой вопрос положительный, Итачи. Но лекарства прекрасно справляются с негативным влияниям опасных объектов. — И о чем же эта книга? — О тебе.       «Наконец-то в сердцах людей воцарился мир. Наконец-то война стала всего лишь словом, значение которого выветривается из нашего понимания. Наконец-то мы обрели дом. В сердцах людей гнездится болезнь. Ее симптом — ненависть. Ее симптом — злоба. Ее симптом — ярость! Ее симптом — война. Эта болезнь зовется человеческими эмоциями. Но от этой болезни есть лекарство. И мы примем его!»       Раз, два… звон. Третья ампула разбилась в неисправном пистолете. Во время очередной зачистки пуля лишь оцарапала корпус, а потому Итачи не стал сообщать об этом в главный штаб. Но теперь, видимо, придется — повреждение оказалось серьёзней. Подсознательно Итачи избегал большие скопления народу, а центр во все времена был именно таким местом. Особенно в дни пропаганды устоев этого идеального общества. На видео, которые показывают два раза в неделю на этой самой центральной площади, тоже пропаганда. Ораторы и толпа больны, они беснуются, кричат, улыбаются, — кадр сменяется, — убивают и разрушают. — Я сообщу Шисуи, чтобы забрал тебя из штаба. — Благодарю, отец.       Микото не выглядела больной или агрессивной. Единственным ее отклонением были касания и краткие улыбки, но ведь их запретили немногим позже ее ареста. Когда же перестал улыбаться Саске? Размышляя об этом, Итачи иногда сам не понимал, что заставило его усомниться в материнской добропорядочности. А потом вспоминал: «Ты красивый, Итачи». Личные зеркала были запрещены. Окна заклеены матовой плёнкой. Люди не видели свое отражение, не видели города, потому что там не было ничего необходимого. Если во внешнем облике человека есть какой-то нюанс (как, например, грязное пятно), о нем сообщат окружающие или, в крайнем случае, зеркало заднего вида. Никто в этом идеальном мире не мог рассуждать о красоте, никто не помнил, что это значит, а Микото произнесла это так легко и искренне, что у Итачи не осталось сомнений. Она прятала неиспользованные ампулы за бачком унитаза, чтобы избавиться от них, когда сыновья и муж разойдутся по делам. С тех пор Итачи проверяет все укромные места в доме, едва медля каждый раз прежде, чем удостовериться, что там пусто. — Итачи, ты, как всегда, пунктуален, — задняя дверь раскрылась под привычным движением напарника, — Принял лекарство?       Инквизитор опустился на свое место молча, поместил пистолеты в кобуру, застегнул ремешки и открыл шею для инъекции. Щелк. Отвечать на вопрос далее не требовалось, ведь действия говорили сами за себя. Наушник остался в квартире — инцидент выбил из колеи.       Трансляция Саске, которую они обычно включали в поездке кончилась больше часа назад, но, чтобы не изменять привычному распорядку еще сильнее, Итачи включил запись. «За последнюю неделю следующие предметы были классифицированы по категории опасности NO.4: двенадцать дисков музыкального содержания, три произведения двумерного изобразительного искусства, пятьдесят четыре интерактивные компьютерные программы…» — Как необычно, — прокомментировал Шисуи, как только запись подошла к концу, — ни одного текстового объекта художественного содержания за целую неделю. — Возможно, на этой неделе архивный отдел занимался компьютерными программами. Пятьдесят четыре объекта — значительный результат за одну неделю работы. — Действительно. Теперь ясно, почему архивный отдел поголовно в очках, — зачем-то добавил напарник, проверяя магазин. Они подъехали к пустоши.       «Великий эликсир забвения. Опиум нашего народа. Клей нашего великого общества. Спасительное лекарство, которое вывело нас из уныния и печали, из глубочайшей бездны меланхолии и ненависти», — динамики на границе города вещали столь громко, что даже сюда, за три километра, доходили обрывки въевшихся в подкорку мозга слов. Наверняка все обитатели пустоши не согласны с каждым звуком, доносившегося со стороны города: «Мы отказались от индивидуальности в пользу обобщенности». Итачи поймал на себе взгляд напарника и почувствовал то, что в его конторе чувствуют нередко — отклонение. — Меня всегда удивлял тот факт, что преступники вооружены. Ведь даже нам, инквизиторам, оружие дают лишь на время рабочего дня, — начал Итачи, наблюдая за реакцией дальнего родственника. — Полагаешь, поставки совершает кто-то из наших? Как же они умудрились так долго скрываться? — Многие из них умны, но им не хватает дисциплины. Эмоции делают их доступной мишенью. — Знаешь, Итачи. Мы выезжаем на вызовы каждый день, иногда по нескольку раз. Что мы будем делать, когда уничтожать станет нечего и некого судить?       Тактика ведения боя была идеальной, каждый новый шаг открывал путь для обстрела, уводя с траектории ответного огня. Все движения доведены до автоматизма, так что не нужен ни свет, ни зрение. Подобную технику знают только инквизиторы, те, в чьей преданности уверено совершенное общество. Зачистка прошла успешно. Отряд вынес на задний двор все запрещенные объекты. Краткая проверка выявила еще не зафиксированные в базе — их отправили в архив, — остальное придали огню. Шисуи пришел к машине с опозданием, вид у него был крайне растрепанный, о чем Итачи тут же сообщил. Оказалось, что за очередной стеной, на которую пришлись выстрелы, скрывалась обустроенная в противоречие всех законов комната. За неимением возможности попасть внутрь, Шисуи просто поджег ее. Итачи допустил досадную мысль о том, что не увидел комнату своими глазами. — Вождь постановил больше не привлекать эмоциональных преступников к суду. Они подлежат расстрелу на месте или кремации без суда, — сообщил Фугаку за ужином. — Разве не было бы разумнее проводить допрос с целью выяснения штабов преступников? — Слово Вождя закон. — Разве без логики процесса это не насилие, которое мы так стремимся искоренить? — на стол пролилось немного сока из стакана. — Считай, это как Вера. Она же у тебя есть?       Тот вечер он вновь провел в комнате Саске. Рассматривал приклеенный к стене лист со схематичным изображением цветка картофеля с подписями каждой части. Он не помнил, чтобы младший брат занимался ботаникой, но спрашивать не стал. Как и Саске не выяснял причину визита. Сейчас он, снова сверхурочно, фиксировал показатели какой-то интерактивной компьютерной программы. — We happy few. И раньше это называли «игрой», — пояснил младший брат и, видя в глазах родственника вопрос, пояснил, — Устаревшее слово. Это тип осмысленной непродуктивной деятельности, где мотив лежит не в результате, а в самом процессе. — Значит, она не приводит ни к какому результату. — Она вызывает эмоции, — ровно ответил Саске, сохраняя протокол и складывая очки в чехол. Итачи вспомнил тот комментарий Шисуи о братии архивных рабочих.       Часы напомнили о воде, но вставать с чужой кровати не хотелось совершенно. Брат протянул свой стакан, что Итачи моментально принял, задерживая руку, что случайно накрыла кончики пальцев, чуть дольше. — В какой фирме вы заказываете еду на ужин? — поинтересовался Итачи. И почему-то совсем не удивился, когда узнал, что названная ровным тоном фирма не продаёт готовые блюда. Кончики пальцев вновь закололо.       Итачи редко пользовался собственной машиной, хотя таковая у него имелась (одна на двоих с Саске). Настолько редко, что младший брат по праву мог считать ее своей. Инквизитор поехал в пустошь, прикрываясь ночным заданием — и это был второй раз, когда он солгал. Кажется. Машина направилась прямиком к дому, в котором проводили зачистку они с Шисуи. Снял перчатки, как делал дома, провел рукой по обожженным, пропаханным пулями стенам, сожалея, что не смог увидеть комнату, которую уничтожил напарник. Обычно в таких комнатах присутствуют зеркала. Итачи давно не видел собственного отражения, хотя волосы этого откровенно требовали, путаясь в самых неожиданных местах. Даже тугой высокий хвост не спасал. Почему Итачи не подстригся под стандартную длину идентифицировать не удалось. Таким образом, как высказался один из одногруппников в академии, будущий инквизитор выделял себя на фоне остальных. Давал понять, что его техника настолько совершенна, что даже длинные волосы не будут являться слабостью. Итачи принял этот довод за разумный и пользовался им при ответе на вопросы.       Странные звуки, не похожие ни на вой животных, ни на звон стекла. Подобие множества голосов отражалось от стен, но не слышно ни единого слова. Итачи почти бежал на звук, добрался до нужной стены, заглянул в дыру от снаряда и обомлел. Медленно, дабы не привлекать внимания сидящего внутри, он нашел скрытый проход и отворил. Не резко, но присутствующий все равно вздрогнул. Стер с щек влагу и воровато заозирался по сторонам бывший напарник. Недалеко от него работал какой-то агрегат — звук шел из него. Зеркала тут действительно были, шесть штук всех форм и размеров. А так же множество осветителей: от восковых свечей до масляных ламп. Обои, ковры, обитые цветастой тканью стулья, один из которых занимал бывший напарник, держа в руках небольшую книгу. На раскрытой странице находился портрет молодой девушки на странном шаре. — Что сейчас звучало? — Музыка, — выдавил улыбку Шисуи, поместив ладони между скрещенных ног, роняя тем самым книгу на пол, — Моцарт, если ты желал уточнения. Такие вещи наш архив еще не фиксировал, ведь это не то, что можно увидеть, так? Нужны специальные инструменты. — Ты преступник, — темп мелодии усилился, будто гром зазвучал прямо в голове. Вибрации ощущались кожей, а удары совпадали с ударами сердца. Или наоборот? Что-то мокрое прошлось по щеке, глаза зажгло. Итачи еле держал лицо. — А это катарсис, — рассмеялся Шисуи, периодически всхлипывая — его тоже проняла мелодия.       Итачи сидел в машине с выключенным двигателем, не желая покидать пустошь. Эти эмоции, чувства. А ведь он пропустил всего два приема этих злосчастных лекарств. Неужели можно чувствовать еще больше? Итачи с удивлением понял, что боится возвращаться домой. Боится постоянного сокрытия, наблюдающих взглядов, ножа в спину. Этой ночью они с Шисуи много говорили: о музыке, искусстве, чувствах, семье. Он рассказал, как скрывать чувства и как помочь миру. «Разве это не одно и то же? — Мы по крайней мере можем чувствовать. Мы живем, а не существуем». Хотелось поделиться этим с Саске. Показать ему дождь (он видел его мельком в углу окна своей комнаты, где отклеил тонировку) и радугу над городом, послушать с ним музыку, открывая этот мир с новой стороны. В новых цветах. А ведь двойная доза…       Самое сильное из существующих чувств нахлынуло на него в дороге. На подъезде к родному дому, размышляя над тем, кого там увидит и что почувствует, он включил видео и, возможно, впервые посмотрел на Саске, зачитывающего доклад. В этот раз слезы были ледяными. Андроид, не человек. Его мир еще более безжизненный, чем был у них с Шисуи. Потому что риски, потому что нужно знать что-то о том, что фиксируешь. Итачи хотел бы дотронутся до его кожи, рассмотреть Саске в свете витражной лампы. Пропустить сквозь пальцы отрастающие пряди, лохматя стандартно уложенную прическу. Спросить его, когда же он перестал улыбаться. Еще до ареста матери, за пару дней. Знал ли он, что случится, чувствовал ли отклонения в Микото? А в Итачи? Теперь последние слова матери не кажутся бессмысленными, наоборот — переполненными смыслом. Хотела ли она поделиться своими чувствами так, как хочет этого сейчас сам Итачи?       Машина остановилась резко прямо у подъезда. Настолько резко, что взвизгнули шины, а где-то под пассажирским сидением послышался звон стекла. Итачи не сразу понял, в чем дело. На пробу проехался вперед-назад, тормозя так резко, что по инерции дергалась голова. Звук определенно был. Как же там…? Два движения — сидение откидывается, стукаясь о задние. Прямо на коврике, в окружении стеклянных ампул с лекарством — в два раза большего количества, ведь архивным работникам положено вкалывать двойную дозу, — лежал, кажется, проклятый Брэдбери. Мышцы лица заболели, а губа треснула посередине. Итачи запоздало понял, что улыбается.