༺❀~❃~❀༻
Облака — кучки сахарно-белого гусиного пуха, разбросанные по акварельному небу. Зачарованные солнцем горы дремлют, наслаждаясь теплом. Я забыл, что в Гусу до настоящей осени еще много дней… Черная черепица павильонов проглядывает редкими пятнами сквозь растрепанные ветром облачные покровы. Свежесть касается лица, стоит только спрыгнуть на каменную площадку. Парковка воздушных яхт. Единственная дань прогрессу в царстве традиций и музейной тишины, не считая охранной системы. О, здесь она на заоблачном уровне. Когда у меня прорезался сарказм?.. Оглядываюсь. Вижу всего три судна: по бортам двух белых плывут прихотливые узоры, складываясь в очертания туч — эти принадлежат клану, длинный сигарообразный корпус третьего украшен эмблемой золотого карпа. Транспортник привез паломников или туристов-зевак из Канады или Европы. Меня никто не встречает. Дядюшкина забота повсюду. Строго-настрого наказал адептам не беспокоить аутичного племянника. Спасибо. Меня интересует одно. Доступ к хранилищу реликвий. Хочу увидеть Бичэнь. Он уцелел в эпоху перемен и даже выставляется в зале предков каждую сотую годовщину основания клана. До следующего празднества почти год по международному календарю. Мне нужно сегодня. Мне необходимо сейчас. Я должен почувствовать — узнает ли душа меча мою. Стена Послушания царапает усталые глаза застывшей серостью гранита. Каменные дорожки чисто подметены. Вдалеке слышны негромкие голоса: паломникам или туристам втирают о славном прошлом клана и его ушедших владыках. Об одном из самых почитаемых — Лань Чжане, Втором нефрите, Ханьгуан-цзюне, Верховном заклинателе и прочая, и прочая, и прочая… Ничтожный, которому не хватило решимости ни удержать своего единственного, ни последовать за ним в вольное странствие, сбросив с плеч груз забот о процветании Гусу. Шуршание шагов за спиной заставляет обернуться. Пожилой служитель в легком белом чаншане переломился пополам в низком поклоне. Сложенные в приветственном жесте руки чуть подрагивают. — Слушаю. — Второй молодой господин Лань, для вас приготовлены покои в Павильоне Воды, что на востоке у водопада. Там просторно, и туда запрещено заходить паломникам… Если желаете провести здесь несколько дней… — сухощавый старик окончательно теряется и умолкает. Лишь ниже гнет спину. Кажется, вот-вот рухнет на колени. — Хорошо. Дорогу найду сам, — и отворачиваюсь. Вздох облечения ощущается даже сквозь льняную ткань тонкой куртки. Шуршащие шаги старика тонут в шелесте бамбука, растущего вдалеке. Ветер раскачивает устремленные в небо зеленые стволы. Среди них прячется пригорок. Место, где до сих пор живут кролики. Белые и черные. Священные животные Гусу Лань. Единственное славное достижение Ханьгуан-цзюня. Высечь на Стене Послушания правило, запрещающее вредить ушастым зверькам. Связь с Тобой. Горькие рубцы на душе. «Ванцзи-сюн, посмотри — они такие милые». Каменная дорожка змеится впереди. Куда идти — знаю. Путь лежит мимо покоев дяди. Не нынешнего Лань Цижэня, доброго наставника, носящего изящную эспаньолку и светлые, не сковывающие движения костюмы, но другого. Из прошлой жизни. Строгий, даже деспотичный, он долгое время фактически управлял кланом, пока брат не намекнул, что Два Нефрита давно уже не дети. И я, Верховный заклинатель, стоял рядом, сжимая Бичэнь. Лань Цижэнь-Лань Цижэнь, ты понял и отступился от власти. Что ж, в смирении проявляется истинная мудрость. Так ведь?.. На мостках темного дерева дремлют солнечные лучи. А в тот день шел снег. Холодные пушистые хлопья падали на мои руки, держащие дисциплинарный кнут. Ни ветерка. Лишь тишина звенела, словно натянутая струна циня, готовая вот-вот лопнуть. И спину обожгло болью от первого удара. «Что есть белое, что есть черное? Чего стоят хвала и хула?» Боль от сдирающих кожу ударов вскоре притупилась. Ее затмило помутившееся подсознание и агония души. «Я сожалею». Эти слова были сказаны тебе позже. На постоялом дворе в небольшом городишке. Когда напился потому… потому что не знал, как выплеснуть то саднящее нутро чувство бесконечной вины. Оно провело со мной тринадцать долгих лет. Но так и не смог ни изгнать, ни свыкнуться, ни приглушить хотя бы на миг отчаяние. Отчаяние осознания — я должен был стоять рядом с тобой и спасти… «Я сожалею». Играя с бледно-бирюзовыми занавесями на окнах, ветер нашептывает им истории о цветущих долинах и богатом урожае. О шумном рынке в Цайи, где спустя тысячи лет все еще продают локву. Я смотрел спутниковую трансляцию, пока летел сюда. Цайи разросся, но старые кварталы, как прежде, прорезаны каналами. Теперь местные катают туристов на плоскодонках, а тогда… Мы возвращались с охоты на озерных гулей. Лодки плыли одна за другой по бирюзовым водам. Ты бросил мне сочный плод, а я резко сжал его, и желтая кожура лопнула. Был не в силах справиться со смятением. Еще не знал, что чувство, от которого одновременно хочется жить и умереть, зовется любовью… Тени колышущихся ветвей сливы мэйхуа скользят по белым стенам павильона. Строения в Гусу Лань похожи на снега Антарктиды, но лишь холодными оттенками. Здесь нет той первозданной чистоты и яростно-слепящего сияния Полярного дня. Краски смягчены, приглушены облаками и туманами. Как и могущество клана, тысячелетия управляющего Новым Китаем, скрыто под благожелательностью и мягкой уверенностью первых лиц. Добрый взгляд брата с вечной ноткой сочувствия вызывает в людях бесконечную преданность. И дядя, принявший скромную роль хранителя традиций и мудрого наставника, заставляет верить — все хорошо, а будет еще лучше. Благоденствие, построенное на крови. Я сам приложил к этому руку. В предыдущем воплощении. Клан Гусу Лань обрел невиданную силу, и лишь невмешательство глав в политику и дворцовые интриги Запретного города не давали разгореться конфликту с императорами на протяжении веков. Пока не пришло время выбирать... Белое одноэтажное здание хранилища покрыто неизменной черной черепицей. Стилизованное под эпоху Хань, оно ничем не выделяется среди десятков таких же. Но за ажурным входом прячутся титановые двери, защищенные сильнейшими охранными заклинаниями. Хорошо, что подлетая к Облачным глубинам, повязал налобную ленту. Кончиками пальцев касаюсь холодной бронзы ручки. Едва дрогнув, деревянные створки распахиваются и, когда делаю шаг внутрь, бесшумно смыкаются за спиной. Иероглифы на гладкой поверхности титанового сплава вспыхивают и быстро угасают. Двери приглашающе открываются. Бичэнь хранится в стеклянном ящике на минус третьем этаже, куда спускаюсь по гранитным ступеням. Здесь нет лаконичного изящества циньши и классных комнат. Стены светятся казенным «дневным» светом. За мной следует голубоватая тень. Она пристально наблюдает. Моя тень. Мой молчаливый спутник. Возле каждой двери — панель. Можно отдать мысленную команду, и развернется подробный план этажа со всеми стеллажами, коробами, сейфами. На минус третьем рассеянный свет льется с потолка. Надо к северной стене. Меч в ножнах прозрачного белого нефрита покоится на подставке темного дерева. Блики уснули на отполированном до блеска стеклянном ящике, сохраняющем сокровище в неприкосновенности. Стерильное безмолвие. Бичэнь словно мертв. Словно запечатал себя в ожидании, превратившемся в оцепенение. Его душа не слышит мой горький призыв. Нынешний меч, оставленный в Антарктиде, назвал Тиан Куан. Он исправно служил во время официальных церемоний. Но, вопреки имени, не принес небесного равновесия. На что надеялся, ничтожный?.. Ничего. Следующий пункт назначения — Шанхай. В городе триад можно раздобыть оружие, больше подходящее для мести. Дядюшка очень кстати посоветовал приложить к моему больному одиночеству пластырь порока. Если целительные облака и туманы Гусу не окажут нужного эффекта. Но сначала — к старому главному входу. Там впервые увидел тебя, Вэй Ин. Ты стал солнцем на востоке и луной на западе. Благословением и проклятьем. Изменил меня. Нет. Не так. Сам не позволил себе окончательно отбросить традиции, вбитые с детства устои… Тягостные мысли упорны. Они не дают насладиться воспоминанием о наивной юности и трепете сердца. Вкрадчиво касаясь сознания, уводят к расставанию на лесной дороге после падения храма Гуаньинь. Мэн Яо понес заслуженное наказание. Его бесславная гибель будет долго служить уроком практикующим бессмертие и простым людям. Лань Сычжуй обнял тебя на прощание и отправился с Вэнь Нином на поиски могил родных. Солнечные лучи беззаботно ложились на дорогу, и она звала в путь. «Куда мы теперь отправимся, Лань Чжань? Лань Чжань?..» Я стоял посреди легкости и покоя, не в силах произнести ни слова. Да, страстно желал опутать цепями правил, укрыть незримым покрывалом ритуалов и привычек, сделать своим навсегда. И чтобы твоя улыбка принадлежала лишь мне одному. Но воспоминание о бесстыдном сне не позволило позвать в Гусу Лань. А долг перед кланом не оставил возможности уйти, отправиться с тобой в неизвестность, повинуясь зову истерзанного сердца. Раны на спине давно зажили, оставив на память шрамы. Раны на душе так и не затянулись. Я смотрел, как в твоих глазах недоумение сменяется непониманием. Видел смерть надежды и как ее место заняла спокойная обреченность, омытая слезами. Так дождь — капля за каплей — стирает с песка следы одинокого путника. Знаешь, я стоял там до темноты. Ждал — вдруг вернешься. Снимешь с меня ответственность. Но нет. Лишь смолистый аромат растущих вдоль дороги кипарисов окутывал горчащей дымкой печали. Потом мы виделись еще много раз. Вспоминали прошлое под журчание водопада. Беседовали на холмах под стрекот цикад. Последний раз, услышав зов Чэньцин, увидел на вершине холма изящный силуэт в черном ханьфу, окликнул тебя, и в моем мире снова засияло солнце. «Все-таки пришел». Снова потекла неспешная беседа, а в конце ты сказал: «Возможно, мы больше никогда не увидимся. Только помни, Лань Чжань, — никогда короче вечности». Взмах руки. Взлетела вверх Чэньцин, зажатая между указательным и средним пальцами. Алая кисть росчерком разрезала затянутое тучами небо, оставляя кровавый след. Не поверил тогда. Думал, будет еще встреча. Небожители дадут еще один шанс. И решусь наконец… Но нет. Ты исчез. Растворился в зеленых холмах. Никто больше не слышал о Старейшине Илина. Солнце в моем мире угасло. «Море высохнет, камень рассыплется, лишь любовь вечна». Что мне до сентенций древних мудрецов, если в новом воплощении не увижу тебя?! Не прикоснусь сбившимся дыханием к нежным губам и, упав на колени, не произнесу: «Прости. Я сожалею. Я пойду за тобой. Я умру за тебя, мой Вэй Ин». Стершиеся ступени старого входа молчат. Гранит помнит все, но ему нет дела до ничтожного, ищущего тени былого счастья. Да, со временем наша первая встреча стала одним из самых светлых воспоминаний. Тонкий стан в белых одеждах, блестящие под темными ресницами глаза, живость, сквозящая в каждом жесте. Такой непохожий на меня. Открытый миру. Готовый очаровать любого улыбкой. А если не выйдет, убрать с дороги, даже не вынув меча из ножен. Наше сражение на крыше тоже помню. И снова сердце сочится кровью. Пылинки кружатся в лучах заходящего светила, оседают на ветвях молодого гинкго, и вместе они погружаются в дрему. Поднимаюсь выше. Эту ночь проведу в Павильоне воды. Пусть дяде доложат, что племянник почтительно исполняет его повеления. Завтра, в день Чжунцуцзе уже буду в Шанхае. Если затеряюсь в дурмане курилен и борделей на несколько дней, никто не станет волноваться. Второй младший господин Лань решил попробовать все. Затем — Чунцин. Оттуда начну поиски тех, кто лишил меня шанса на искупление. Разворачиваюсь, иду вперед, слушая тишину. Солнце давно миновало зенит, и деревья украсили рваным кружевом теней каменную дорожку, змеящуюся среди трав на восток. В сонное спокойствие вплетается журчание водопада. Поначалу едва слышимое, оно становится живым и сияющим. Тысячелетия река испытывает скалы на прочность. Но острые пики по-прежнему непоколебимы в стремлении коснуться облаков, и река все также обрушивается вниз на круглые валуны, устремляясь на юг. Скалы неподвижны. Вода стремится вперед. Замечаю тонкую дугу радуги, парящую над пением серебряных струй. Оранжевый диск ненадолго цепляется нитями лучей за острые пики и погружается в зелень редких кустов гибискуса. Радуга гаснет. В одну из редких встреч мы стояли на плоском камне. Прихлебывая из кувшина, ты отрешенно смотрел вдаль, а я не мог отвести взгляда от изящного профиля, родинки под губой, линии подбородка, словно вылепленной самой Нюйва. И летела по ветру, сплетаясь с черными прядями алая лента. Кровь и чернильная тьма. Волна за волной воспоминания смывают пустые годы, проведенные среди льдов Антарктиды. И обнажают клинок ярости. Местью пропитана его сталь. Клинок — это я. Лань Чжань, который вернулся и обречен на одиночество, чья жизнь подобна траве в страдающей от безводья степи. Павильон воды стоит недалеко от реки. Белое здание с двускатной крышей спряталось от посторонних глаз в тени старого гинкго. На черной черепице тают редкие оранжевые блики — следы уходящего дня. И, как заведено, изящество резных дверей скрывает титановые створки с защитными заклинаниями. Павильон построен лет двести назад на тот случай, если кто-то из старшей ветви клана пожелает прикоснуться к истокам и задержаться на день-другой-третий. Мне хватит одной ночи. Пол темного дерева едва слышно поскрипывает под ногами. Над низким столиком вьется сизый дымок… Курильница из цин-цы блестит масляно-влажными боками. Крошечные трещины нежно-зеленой глазури — хрупкие крылышки цикады, застывшие на драгоценном фарфоре. До столика десять чи, дым едва колышется, но отшатываюсь, будто передо мной огнедышащий великан Чи Ю, пожирающий металл. Кто принес? Кто посмел? Неужели снова утянет в дурман и бесстыдный отвратительный сон повторится?! Греет, жжет бедро сквозь тонкие брюки висящий на поясе цянькунь. «Маленькая луна» рвется наружу. Пальцы дрожат, немеют, узел сначала не поддается, но я выпускаю на волю сгусток чистейшей ци. Взмыв к потолку, «маленькая луна» зависает над курильницей и выбрасывает неоново-голубую искру. Вспышка хлещет по глазам, заставляя зажмуриться. Вытираю рукавом невольные слезы. Что? Не осталось ни пылинки?! Чистая столешница приветливо манит темно-янтарным теплом. А «маленькая луна» переливается белым перламутром. Из молочной глубины всплывают искорки. Оранжевые, лиловые, небесно-синие и ослепительно-алые. Она довольна? Подлетает поближе, застывает на уровне глаз. И понимаю, что она хочет прогуляться по окрестностям. Улыбаюсь невольно. Улетай и возвращайся. Шар коротко вспыхивает, просачиваясь сквозь двойную защиту дверей. Ни броня, ни охранные заклинания не помеха сгустку ци. Ширма тихо скользит по полу. Журчание водопада слышится как убаюкивающий серебристый шум. За ширмой обнаруживаю комнату для омовений. Бамбуковая бочка встроена в пол и больше напоминает круглый бассейн. Она заполнена водой до краев, и в воздухе тает хвойный аромат фуцзияньского кипариса. Возле края лежит тщательно сложенное белое полотенце. На отогнутом уголке вышит платиновой нитью облачный узор. Все готово к прибытию знатного гостя. Сочетание традиций, припудренное комфортом цивилизации. Поскрипывают под ногами половицы. Велика вероятность, что этот скрип искусственный. Расстояние между досками тщательно выверено инженерами для создания эффекта старины, но не запустения. Я привык к такому с рождения. Разве что пентхаус брата — чистый, просторный — и максимально нафарширован удобствами без нарочитого налета традиций. Лань Сичэнь слишком долго колесил по Европе и всегда водил дружбу с ирландской диаспорой Нового Китая. У южной стены блестит хромом кронштейн. На нем развешены нижнее и верхнее ханьфу с такой же нарочито простой вышивкой платиной, как и на полотенце. Спасибо, дядя, за предусмотрительность. Захваченную одежду благополучно забыл в багажном отсеке яхты. Сбрасываю куртку, стягиваю, не расстегивая пропитанную потом рубашку, последними летят на пол брюки и белье. Теплая вода обнимает и успокаивает. Надо бы вымыть волосы. За годы они отросли, и теперь заплетаю косу. Некому водить к стилистам. Раньше это делал брат. И говорил, что с моим лицом гармонирует каскадная стрижка с небрежной челкой. Те из постигающих, что далеко продвинулись по Пути, могут сами регулировать длину волос. Это сущий пустяк, но клан владеет еще и сетью салонов под девизом: «Сберегая ци, дайте работу людям». Людям. Кто же мы, условно-бессмертные? Можно ли назвать нас людьми?.. «Маленькая луна» врывается в ванную сквозь закрытое окно. Подпрыгивает в воздухе и сейчас напоминает детский мячик, который гоняют по лужайке, играя в цуцзюй. Она словно в предвкушении и хочет что-то показать. Потом замирает на уровне глаз. Молочная поверхность раскрывается картиной: по зеленой траве скачут белые и черные кролики. И, оставаясь в воде, словно ощущаю мягкость их шерстки, слышу стрекот вечерних цикад. А главное — понимаю, что зверьки настоящие, живые, теплые. Не роботы. Шар радостно выбрасывает несколько голубых протуберанцев, и теперь передо мной ступени, покрытые багровой парчой, ведущие к высоким резным дверям. Храм? Дворец? Вдруг створки распахиваются. Из зияющей черноты проема доносится перезвон ветряных колокольчиков и гулкий удар гонга. Высокая фигура, одетая в золотое ханфу с алыми узорами, возникает из ниоткуда. Голову покрывает убор феникса. Позади — абсолютная тьма. Врата в иное измерение, недоступное даже постигающим бессмертие. Слишком далеко. Не удается разглядеть лицо. Кто это? Фигура кружится в медленном танце. Кровь и золото. Золото и кровь. Руки взлетают над головой, и вихрь желтых цветов на мгновение скрывает танцора или танцовщицу. Зачем «маленькая луна» показывает мне это? Цветы ложатся на ступени, а танцор прикасается губами к алой флейте… И стрела времени ранит исстрадавшееся сердце. Почему-то уверен — неизвестный играет ту самую мелодию. Теперь я вижу. Сквозь грим хуашань проступают знакомые черты. Четко очерченный подбородок, высокие скулы. И глаза, наполненные светом и тьмой одновременно. Твои глаза, Вэй Ин. «Маленькая луна», зачем же терзаешь меня? Видение растворяется в белой перламутровой дымке. Отлетев к круглому окну, шар застывает на фоне шепота водопада и зелени деревьев. Словно не было. Будто пригрезилось. Просто сонный морок налетел и исчез вместе с угасающим днем. Наверное, «луна» хотела порадовать. Показать, каким бы ты стал, если бы жил… Жил. Боль пронзает ладонь, возвращая рассудок. Я одним ударом расколол половицу. Выдергиваю щепку. Ранка быстро затягивается, а одна из досок, настеленных вокруг бочки, торчит зазубренными обломками в потолок. Сухой стук. Облачко пыли. И вот мертвый дерева кусок лежит укором моей несдержанности. На низком столике — нехитрый ужин. Чашка риса, чашка обжаренных овощей. Простые бамбуковые палочки. Чайник из фарфора цин-зи манит вкрадчивым уютом традиций и ароматом «Серебряного слитка». Все верно. В провинции Хэйлунцзян уже осень. Там, как и тысячи лет назад, собирают душистые хризантемы для изготовления напитка, рецепт которого древнее Великой стены. Сквозь тонкую ткань нижнего ханьфу влажные волосы приятно холодят спину. Глоток из нежно-зеленой пиалы дарит отдохновение обреченному. Я отомщу тем, кто осмелился лишить тебя жизни, Старейшина Илина. Моя боль. Моя вина. Моя любовь. А потом и сам распрощаюсь с постылым существованием. Пусть Цингуан-ван решает судьбу моей души на Черной дороге. Бичэнь не узнал меня. Или отверг? Нет ответа. Но все равно не зря прилетел в Гусу Лань. Мне нужно было увидеть водопад и реку, несущую звонкие воды меж серых валунов. Необходимо было спуститься по той самой лестнице у старого входа в Облачные глубины, где впервые увидел Тебя. Лишь навестить кроликов не хватило сил. Слишком трудно. Слишком много боли. Слишком долог путь к далеким дням. Висящие на стропилах бумажные фонарики нежат рассеянным светом. «Маленькая луна» зависла на фоне сливочно-белых занавесей. Очертания мерцают серым перламутром и, кажется, она уснула. Завтра меня ждет Шанхай. Небожитель-Шанхай. Император-Шанхай. Губитель-Шанхай. Словно речной дракон, поднявшийся из вод Янцзы, он раскинулся на берегу, сверкая драгоценной чешуей. Стеклянные стены небоскребов отражают солнце. В небесах колышутся голограммы, рекламирующие все, что только может изобрести человеческий разум. Начиная от ресторанов, где сервируют блюда на обнаженных телах красавиц, и заканчивая последней моделью воздушной яхты «Золотой феникс». По правому борту проплывает огненный котел, заполненный дымящимся бульоном, — владельцы заведения зазывают отведать хого. Прямо навстречу устремляется поток шелковой ткани, маня вышитыми павлинами. Незнакомое лого компании растворяется в воздухе прежде, чем нос моей яхты рассечет кричащие желтым иероглифы. Что же здесь творится, когда наступает ночь? Отель «Облачный остров», принадлежащий клану Гусу-Лань, парит в девяти ли над городом. Вопреки официальным призывам экономить драгоценную ци, он стоит на платформе посреди рукотворного озера и с краев льется вечный водопад. Пенные струи обращаются хрустальной дымкой, не достигая земли. Вода оседает на тонких пластинах осмотической призмы и возвращается в резервуары, откуда снова устремляется в озеро. Слияние магии и высоких технологий. Мертвая красота. Застывшая, несмотря на движение. Нет гармонии, нет жизни, нет музыки мироздания, что бурлили в горной реке. Реке редких встреч. Яхта опускается на причал, забитый судами класса «Девять небес». На праздник Чжунцзюцзе слетелись многие богатство и власть имущие. Пресытившиеся всем, они жаждут запретного, запредельного. И Шанхай даст это. Небожитель-Шанхай. Император-Шанхай. Губитель-Шанхай. Переполненный отель мне только на руку. Привыкший к одиночеству второй молодой господин Лань не выдержал суеты и сбежал в поисках уединения или новейших квантовых наркотиков. Решил окунуться в Мир ветра и цветов. Да мало ли… Все, что происходит в Шанхае, остается в Шанхае. Так ведь? К каждому слепящему белизной причалу примыкает тоннель, ведущий прямо в номер. Окидываю взглядом словно парящее над озером здание отеля. Оно похоже на кучевое облако, припудренное тончайшей радужной пылью. Плавные очертания — панорамные окна из пьезорутилового стекла. Переливы скрывают жизнь драгоценных гостей. Сами гости могут наслаждаться безупречной синевой открытого неба или затенить стекло, и вечерний сумрак разольется по комнатам задолго до заката. Прямо по курсу замечаю лиловую тучку с именем «Лань». Благородное серебро иероглифов. Личный номер, ожидающий, когда кто-то из семьи изволит навестить историческую родину. Что ж, мы давно считаем юани миллионами. Владыкам мира не пристало думать о мелочах. Подлетаю левым бортом. Дверь яхты поднимается вверх, и струи водопада раздвигаются, повинуясь знаку на моей налобной ленте. Пропускают в длинный коридор. Над головой колышется озерная вода, отделенная прозрачным стеклом. Блики растекаются по светлым стенам, и кажется, что иду сквозь призрачный туман и чьи-то бледные руки пытаются, ухватив за края ханьфу, остановить, удержать. Трудно дышать! Номер в зеленых тонах должен успокаивать и приводить в гармонию внутренние потоки энергии. Сейчас не время. Нужно переодеться и сбежать из храма комфорта. Как это сделать? Очень просто. Налобная лента отправляется в карман не сковывающих движения брюк. Белая футболка. Легкий жакет смущает коралловым цветом и аксельбантами из платиновой нити — острые наконечники из шри-ланкийкого розового сапфира болтаются слишком низко и, ударяясь друг о друга, тихонько позвякивают. Брат заботливо присылал мне новинки моды прямо с подиумов. Зачем?.. Так и не понял, но всегда благодарил. А вот капюшон с эффектом «невидимка» очень кстати. Если накинуть на голову, он не скроет лица, только магическое поле сделает черты размытыми. Наряд тусовщика и мажора. То, что нужно. Цянькунь с «маленькой луной» тщательно прикрепляю к поясу. Я готов. Мысленная команда «Старый город», и вот интерфейс разворачивает лабиринт узких улочек, застроенных деревянными домами. На парящей над станцией голограмме мельтешат люди в ярких праздничных нарядах… Этот узкий переулок вполне подойдет. Заклинание перемещения срабатывает мгновенно. Клан Гусу-Лань — монополист. У всех членов семьи — безлимит. Шумит, гудит, колышется шальная толпа. Мимо переулка бегут, идут быстрым шагом женщины в неоновых ципао и воздушных чжуцюнях — по рукавам и подолам скачут лунные кролики, сменяясь белыми хризантемами. Похоже, Шанхайская мода отличается от тенденций Нью-Бейцзина или Европы. Вливаюсь в поток лент, высоких причесок, звонких и хриплых окриков — кому-то отдавили ногу? кто-то торопит друзей? куда спешат эти люди? У потемневшей от времени деревянной стены девушка колдует над миской с дымящимся малатангом, забрасывая в красный от жгучего перца бульон рыбные шарики, тонкие пластины корня лотоса, капусту, древесные грибы. Тут же, рядом, в белой миске лежат лунные пряники. Символ праздника осени, олицетворение дома, тепла, счастья. Всего, чего лишен. Суп дымится и булькает, перебивая запахи пота и дешевых духов свежестью имбиря и остротой перца. Миска взмывает в воздух, летит над головами прохожих. Старческие руки поднимаются вверх, подхватывают еду, и на терракотовой керамической панели высвечиваются цифры. Заказ получен и оплачен. Сдув с лица розовую прядь, девушка ныряет под стол, отключает плиту. Видимо, работа окончена. — Сестрица Мэй, я сейчас умру. Закрываемся. Всех денег не заработаешь. Дождусь, когда вернут посуду, и все, — кричит она в приоткрытую щербатую дверь. А я решаюсь задать вопрос: — Гуньян, куда все спешат? — Здравствуйте, молодой господин, — юная торговка выпрямляется, поправляя чистенький белый фартук. — Вы у нас впервые? Ах, что же я такая глупая… Конечно, впервые. Приехали на праздник и решили погулять по Старому городу? — Куда? — К Дому Бегонии, — она смущенно отводит взгляд. — Сегодня третий день праздника… Бегония назовет цену и выберет одного из согласных заплатить. В ее голосе — смесь восхищения и затаенной обиды. Не понимаю. — Ах, я такая рассеянная — вы же нездешний. Из Нового Китая приехали?.. Простите, молодой господин, — тонкая рука нащупывает что-то в кармане под фартуком. В следующую секунду девушка протягивает узкую длинную карточку. Прямоугольник, согретый жаром плиты, ложится на ладонь. Фигура, облаченная в ханьфу, расшитое золотыми цветами, стоит спиной. Палец дрожит, когда нажимаю изображение. Человек на картинке оборачивается, взмахивает рукой, сжимающей флейту до побелевших костяшек. Держит перед собой, будто мощное оружие. Лицо приближается, и… под пышным убором феникса узнаю Тебя. Острый взгляд режет пополам незаживающее сердце. Взгляд уверенный и опасный. Взгляд Старейшины Илина. Нет! Это не Ты. Меня обманывают затуманенный утратой разум и душа, хранящая осколки веры в чудо. — Говорят, Бегония еще и великий заклинатель… Много слухов ходит о нем. Простите, молодой господин, мне не пристало сплетничать о… о… — бедняжка запинается, отчаянно краснея. — Расскажи мне, гуньян, — слова с трудом ворочаются на языке и сбивчиво вылетают наружу: — Расскажи… расскажи о Бегонии. — Тетушка Синьхуа как-то говорила, что он появился ровно четыре года назад… в год Огненного Петуха, если спрашивали имя, откуда родом — назывался Бегонией. А потом… потом… купил дом в… — краска со щек стекает на шею. Девушка на мгновение опускает глаза, но потом резко вскидывает голову и продолжает: — В Цветочном квартале. Старый совсем, там даже водопровод не работал. А через месяц дом стал как императорский дворец. Мы с сестрицей сами бегали посмотреть. Дом защищен очень-очень сильными заклинаниями. Его пытались несколько раз ограбить, даже цзекау из триады «Безночный город» приходили, вот ведь как, молодой господин! Никто не вернулся живым… Тетушка Синьхуа еще говорила, что Бегония превратил их в серый пепел и развеял по ветру. На флейте сыграл, и нету никого… А в прошлом году он потребовал за одну ночь целых сто миллионов юаней! Наверное, это враки… Простите, простите, что такая глупая, ничего толком не знаю. Она продолжает бормотать вслед. Рывком натягиваю капюшон: нужно спрятать обнаженную боль. Прямоугольник из биопластика жжет ладонь. Сердце — кровоточащий комок, бьющийся о ребра. Мимо пролетает пустая миска. Почему-то замечаю скол синей глазури на блестящем белом боку. Посуда вернулась к хозяйке. Прощай, милая девушка. Теперь начинаю понимать восхищение и обиду, что мелькнули на добродушном лице. Никогда простая торговка не заработает столько, чтобы прикоснуться к сияющему божеству Мира ветра и цветов. Будь счастлива. Я иду сквозь толпу. Я иду к Дому Бегонии. Его дом — костер, пылающий всеми оттенками оранжевого. Загнуты вверх резные карнизы. Деревянное кружево — трамплины для алых драконов, готовых взмыть в прозрачное небо осени. Башня сокровищ стремится пронзить все девять небес. И гудит, колышется разношерстная толпа. Дом не обнесен даже низкой оградой, но, как по команде, мужчины и женщины замирают в нескольких шагах от подножия высокой лестницы. Ступени устланы шелком и похожи на кровавую реку. Словно багровый поток несется по высоким порогам, растекается внизу полукруглым озером, останавливаясь всего в нескольких чи перед замершими в предвкушении людьми. На границе реальности воздух хрустит на зубах осколками антарктического льда. В ожидании встречи слова превращаются в пепел на пересохших губах. Перед лицом неизбежности страх жалит тысячей клинков шэньбяо. Узнаешь ли ты меня? Помнишь ли ты меня? Любишь, простишь ли?.. Тяжелые двери распахиваются внутрь. Из чернильной тьмы вырывается оглушающий удар гонга и разливается по площади, погребая под собой притихшую толпу, дома позади, кривые улочки с лотками. Старый город склоняется перед беспощадной красотой Бегонии, что в золотом сиянии выходит из мрака. Теперь отчетливо вижу — черное ханьфу расшито желтыми цветами. Узорчатые лепестки с красной каймой. Словно кто-то окунул пышные соцветия в кровь, и она застыла по краям, предупреждая каждого — рядом со мной нельзя солгать! Легкий грим не прячет смелых черт твоего лица — лишь делает четче. Чтобы каждый, даже стоящий в отдалении, смог разглядеть высокий бледный лоб, брови вразлет, глаза, манящие равнодушием и тайной, четкие очертания губ. К их слегка обветренной мягкости довелось прикоснуться в прошлой жизни. А теперь… Ты выхватываешь флейту из-за пояса, и над площадью звучит мелодия, сотканная из моей затаенной любви, тщетной попытки забыть о сожалениях и сдерживаемого желания обладать. Для кого флейта рассказывает нашу историю, Вэй Ин? «Маленькая луна» приоткрыла ближайшее будущее — теперь я понял. Но в Павильоне воды видел немую сцену. Ты играешь эту мелодию каждый праздник осени, когда называешь цену? Или только сегодня?.. Нет ответа. Мысли теснятся в голове, ладони холодеют. Вокруг лишь дыхание безнадежно жаждущих мужчин и женщин. Бегония — повелитель ветров и цветов Шанхая. Бегония не для всех. Из согласных заплатить Бегония выберет одного. Пение флейты стихает. Невесомые отголоски музыкальных фраз задевают лицо, угасающим теплом оседают на дрожащих руках. Толпа выдыхает в унисон, и тут обоняния касается аромат утонченной свежести осеннего утра с привкусом холодного шепота дождя, ласковой сладости локвы, и в конце звучит укором обжигающая нота несбывшегося. Это Твой запах. Я помню. Шаг. Еще шаг. Высокий убор из окровавленных золотых цветов колышется в такт. Еще один шаг. Спускаешься на три ступени вниз и останавливаешься. Взгляд черен и тяжел. С трудом, не обращая внимания на недовольное шиканье, проталкиваюсь вперед и вот стою в первом ряду. Рывком отбрасываю на спину капюшон. Посмотри на меня! — Этот день особенный и цена будет высока, — твой голос негромок, но чувствую, что его услышал каждый, стоящий на древних камнях круглой площади. — За одну ночь я требую одну жизнь. Цепкие пальцы выхватывают из ножен на поясе тонкий кинжал. Воздух вдруг становится вязким. Легкие не получают ни глотка, чувствую себя пойманной рыбой. Значит, так должен искупить вину перед тобой. Познать высшее счастье и умереть. Я согласен, Вэй Ин. Только выбери меня, Бегония. Сжалься… Клинок остер — он закален в палящем сиянии солнца и заточен холодным светом звезд. Лезвие вспарывает сгустившийся воздух и по толпе прокатывается изумленное «Ах». Слышу крики, рыдания, протяжные стоны. Звонкий голос (явно женский) доносится издалека: — Велика твоя милость, Бегония! За спиной — чьи-то недовольные окрики. Кто-то толкает в спину. Маленькие руки (точно девичьи) — хватают за плечо, и на мне беспомощно повисает знакомая юная торговка. Розовые пряди закрывают пол-лица, глаза расширены от испуга, на скуле царапина. — Кто согласен заплатить — следуйте за мной. Я выберу одного мужчину или женщину, — сейчас взгляд Бегонии пронзителен и насмешлив — манит, обещает, угрожает. Губы на секунду искривляются в ухмылке. И осознаю, сколь велико могущество бесконечной ци и красоты, что соединены в человеке передо мной. В Тебе, Вэй Ин. Не-мой Вэй-Ин. Ничей Вэй Ин. Время замедляется. Поворачиваешься спиной, поднимаешься по ступеням. Колышутся обагренные цветы на уборе феникса. Волосы, чернее безлунной полночи, струятся по расшитому золотом ханьфу до самого пояса. Кровь. Волны тьмы. И драгоценный металл. Мы с девушкой смотрим друг на друга. Нога в высоком сапоге и ножка, обутая в атласную бледно-голубую лодочку, одновременно ступают на растекшийся у подножия лестницы шелк. Оборачиваюсь и краем глаза вижу — за нами следуют высокая женщина, чье костистое лицо заострил суровый север Европы, и мужчина с седыми прядями в длинных каштановых волосах. Соперники. И мы с тобой, гуньян, — тоже. Позади раздаются крики, сдавленная ругань, улюлюканье толпы. Ехидный возглас: «Так вам и надо, разбойники. К Бегонии даже самому чаньшу хода нет!» будит смутную мысль. О чем эти люди? Высокие створки закрываются за спиной без стука. Без малейшего колебания воздуха. Вспыхивают свечи. Массивные литые шандалы стоят вдоль стен огромного зала. Напротив — помост с простым креслом эбенового дерева, окруженный такими же черными вазами с уже знакомыми цветами. Где же Ты? Исчез, растворился во мраке и дурмане курильниц, что спрятаны в углах, куда не дотягивается свет. Больше не чувствую на руке тяжести чужого тела: юная торговка отстранилась и отошла на два шага. Что же все-таки произошло на площади? Кто кричал? Так вопят, получив жестокое увечье. С желчной злобой и досадой на внезапный провал. Кажется, я упускаю нечто важное. Но размышлять некогда. Курильницы, будь они прокляты. По углам извиваются струйки дыма, устремляясь к скрывающемуся в темноте своду. Лимон. Корица. Сандал. Не ощущаю лихорадочного возбуждения, разум не затягивает в грязный водоворот галлюцинаций. Сознание ясное и чистое. Появляешься из ниоткуда. Тяжелый убор феникса сменил знакомый высокий хвост, перевязанный алой лентой. В тревожном пламени темное ханьфу отливает голубой сталью. Никаких украшений, кроме бегонии, цветущей на поясе из золотистых цепочек, что обняв немилосердно тонкую талию, спадают каскадом до самого подола. И обманчиво-беззаботно звенят в тишине стреловидные наконечники. Это явно не безделушка, но незнакомое мне оружие. Куда завели тебя мятежный гений и солнечная душа? Какие талисманы и артефакты научился создавать? — Вы слышали крики? — левая бровь взлетает на лоб, губы приподнимаются в легкой усмешке. — Мои охранные заклинания не пропустят людей, чьи намерения злы. Вы прошли. Значит, не замышляете вреда обитателям этого дома. Не узнаю твою речь. Словно говорит не Вэй Ин. Это слова Бегонии. Звучащие приговором всем, кто попытается нарушить мир и покой. — Мо Сюаньюй, подай напиток гостям, — а сейчас в глазах пляшут смешинки. Замечаю, как указательный палец тянется к носу. Помню этот жест. Ты всегда легонько постукивал по правой ноздре, когда замышлял новую проделку. С тех пор прошли тысячелетия. — Не бойтесь, прекрасные господа, здесь никто не предложит отравы. Хочу лишь немного успокоить потоки ци. Юной госпоже это явно необходимо, — обращаясь с улыбкой к оторопелой торговке. Ненавистный пасынок захудалого семейства в новом воплощении не выглядит безумным. Закутанный в туман из шелка всех оттенков розового, Мо Сюаньюй выплывает откуда-то с восточной стороны зала. На матовом золоте подноса — чаши из желтого нефрита Ланьтянь, камня, символизирующего стремление к тайным знаниям. Ты хочешь открыть нам какую-то тайну? или чтобы каждый, заглянув в глубины собственной души, обнаружил ранее неведомое? Первой предложено испить из чаши строгой северянке. Жесткая костистая рука уверенно подносит напиток к губам. Женщина заливает его в себя одним махом и также решительно возвращает опустевшую посуду на поднос — раздается колючий металлический звон. А затем отшатывается и лихорадочно шарит по карманам темно-синего пиджака. — Достойная госпожа не готова умереть и отправиться в путь к следующему воплощению. Ее ждет и бесконечно любит сестра. Госпожа перенесла огромное горе — потеряла мужа и дочь, но осталась младшая сестра и племянники. Ступайте к ним. Они тревожатся и надеются на возвращение… — задорный прищур на мгновение возвращает того самого Вэй Усяня: — Фотографии сестры в карманах нет. Осталась под подушкой в номере. Неожиданно радостная, даже детская улыбка появляется на гранитном лице северянки. Глубокий поклон. Двери распахиваются. Дробный стук каблуков. Женщина торопится обратно на площадь, к нежному свету уходящего сезона Белой росы. А ты опускаешь веки с легким вздохом. Следующая порция достается седеющему мужчине. Прямая спина. Орлиный профиль. Этот человек пробился на вершины благополучия со дна жизни. Я видел подобные изъеденные цинизмом физиономии на официальных празднествах корпорации «Облачные глубины». Такие люди готовы на все, лишь бы получить вожделенное, но… едва сделал глоток, его словно отпускает. Грубое лицо смягчается, жесткая складка у губ разглаживается. — Достойному господину рано уходить. Его тоже ждут. В юности он мечтал разбогатеть, чтобы помогать людям. Сейчас он многого достиг — состояние сравнимо с самыми влиятельными кланами. Сможет ли достопочтенный воскресить давнюю мечту?.. — бровь иронично изгибается, в глазах мелькают смешинки. Снова тот самый Вэй Ин! Не-мой Вэй Ин!.. Ничей Вэй Ин… Мужчина благодарит коротким кивком как первого среди равных. Через несколько секунд слышу глухой стук закрывающихся створок. Хрупкие пальчики юной торговки подрагивают. Бесцветная жидкость проливается через край, тонкими струйками стекает по бледному подбородку, пока бедняжка пьет судорожными глотками. Но через несколько секунд на щеках появляется румянец. — Ступай домой, юная госпожа, ты пришла сюда по ошибке, свойственной каждому горячему сердцу. Только это сердце, — легонько ударяешь девушку под левую ключицу, — это сердце бьется не для меня, — и неожиданно целуешь в лоб. — На память о нашей встрече. Двери распахиваются в третий раз. Девушка пятится назад, неловко кланяясь. И вот ветерок игриво треплет складки бледно-голубого ханьфу, зовет на площадь и дальше — к старенькому, но уютному дому. Что ж, Бегония, остался только я. Смотрю в твои глаза. Они снова темны и спокойны, словно древние колодцы, — их ровной глади никогда не касаются лучи светил. Рокот толпы задевает слух. Оборачиваюсь. У подножья лестницы вспыхивает синий неон, отражая чью-то попытку уничтожить охранное заклинание. Люди бестолково мечутся. Стоящие позади не дают отступить. Юная торговка всплескивает руками. Ветер треплет голубую паутинку. — Тц. Задолбали безночники. Выхватываешь из цянькуня простой лук. Дергаешь одну из цепочек на поясе. И вот хищная стрела лежит на туго натянутой тетиве. Золотая молния проносится мимо. В клочья — бледно-голубой шифон. Крик, переходящий в скулеж. Вижу плечистого мужчину в лохмотьях. Стрела впилась в плечо и… растворилась? Впиталась сквозь тряпье прямо в тело? — Такое оружие пришлось потратить на этого долбо… болвана. — Лук исчезает в цянькуне. А я разучился дышать. Помню. Помню, как ты выиграл состязание. С завязанными глазами выпустил пучок стрел, и каждая попала точно в центр выбранной мишени. Потом украл у тебя поцелуй. Небожители жестоки. Или вина моя велика, как пустыня Поющих мертвецов?.. — Остался только молодой господин. — Вэй Ин исчез. Спрятался под личиной повелителя Мира ветра и цветов. С поклоном Мо Сюаньюй протягивает поднос с последней чашей. — Пей. Или хочешь уйти? От снисходительной насмешки в голосе гаснут слабые искры надежды. Ты не узнал, не вспомнил. Остается испить чашу и ждать приговора. Примешь ли жертву? Прикажешь ли вернуться обратно в пустоту? Что происходит с человеком, когда таинственный напиток струится по горлу? Нефритовый сосуд холоден и равнодушен. Жидкость — чистая родниковая вода — разливается во рту и ложится на язык сладковатым привкусом рубиновых яблок киудзи. — Молодого господина похоронили при жизни… Странно. Есть родные, но в их сердцах давно поселились покой и скорбь. Они не ждут домой прежнего брата и племянника. Молодой господин будто умер для них годы назад, — склонив голову к плечу, разглядываешь меня с ленивым любопытством: — Что ж, идем. Рука крепко обхватывает запястье. Это не кокетливый жест куртизанки. Пальцы держат цепко и жестко. Рука воина. Рука повелителя Мира ветра и цветов. Двери открываются в который раз. Укутанный в розовый туман Мо Сюаньюй остается в зале, среди извивающейся тьмы и мерцания свечей. День, взошедший над площадью, оглушает немыслимым солнцем, вместе они соперничают истеричным блеском реклам. — Смотрите. И не говорите, что вы не видели. Слушайте. И не говорите, что вы не слышали. — Мое запястье угодило в капкан. — Сегодня, когда луч заката коснется западного дракона на крыше, этот молодой господин войдет в мой дом. Завтра, когда луч рассвета коснется восточного дракона, этот молодой господин перережет себе горло у подножия лестницы. Тишина заволокла площадь. Густая, вязкая, плотная. Можно рубить мечом на куски. Стальная хватка исчезает, и ладони касается холод. Кинжал в ножнах черненого золота. На рукояти все тот же окровавленный цветок. Твои губы находят мои. Поцелуй, в котором нет ни страсти, ни похоти, оставляет свежий привкус локвы, смешанный с полынным дыханием угасшей надежды. Не помнишь. Не любишь. Не искал. Не ждал. Драконы на крыше смотрят в осеннее небо. Завтра с восходом сезон Белый росы покинет Поднебесную. Исчезну и я. Куда отправляются души, прошедшие последнее воплощение?.. Вот и узнаю. — Молодой господин кое-что забыл, — за спиной раздается голос из прошлого. Сейчас со мной говорит тот самый Вэй Усянь: — Лови! Ловлю два золотых цветка. Обагренные кровью лепестки едва шевелит налетевший с юга бессмертный странник ветер. Кланяюсь. Прижимаю цветы к груди и иду сквозь толпу, ускоряя шаг. Почему именно два?.. Символ разделения мира на черное и белое. Но Инь и Ян способны слиться в гармонии, дополняя друг друга. Два — это также любовь, союз до конца вечности. Цифра осеннего равноденствия, когда ночи и дню небожители отмерили одинаковое количество часов. И мир пребывает в равновесии и покое. Набрасываю капюшон. Ноги ведут неведомо куда. Некто спас тебя — это ясно. Но где же ты жил потом? У кого обучался? Почему объявился именно в Шанхае? И никто не знает твоих имен — лишь псевдоним?.. Нет ответа в закрывающих полнеба рекламных слоганах. Не найду советов в переплетениях иероглифов, что танцуют на полотнах, украшающих праздничные улицы. Не расслышу знака свыше в смехе и говоре прохожих, спешащих навестить родных. Нет утешения ничтожному. Нужно найти малолюдное место и перенестись в номер. Заклинания перемещения доступны далеко не каждому. Не стоит раскрывать себя у всех на виду. На кривых улочках Старого города меня ничто не ждет. Останавливаюсь. Взгляд упирается в простой двухэтажный дом, больше напоминающий европейский. Красный кирпич. Внутри застекленных витрин жемчужины разбросаны по нежной зелени шелка. Вывеска «У Фэнхуа мастер-ювелир». Снизу ненавязчиво светится молочно-белым знакомый облачный узор. В голове рождается идея. Короткий импульс с кончиков пальцев, и плавные изгибы отвечают яркой вспышкой. Не подделка, как можно было ожидать. Мастерская действительно принадлежит Гусу Лань. Дверной колокольчик вызванивает первые такты нашей мелодии. Она преследует меня?.. Пожилой мастер закрывает голограмму — танец девушек в струях разноцветной органзы сворачивается в пестрый комок и тает над кипарисовой столешницей. Сбрасываю капюшон. Налобная лента в кармане знакомо холодит руку. Аккуратно завязываю на затылке шелковые концы. — Приветствую, достопочтенный. — Титул явно излишен, как и глубокий поклон. Но ничего не поделаешь: перед стариком появился полноценный член клана: — Присаживайтесь, окажите честь. Кресло жесткое, но удобное. Располагает к деловой беседе. — Тушь, кисть и рисовую бумагу. Никаких цифровых панелей и перьев. Хочу, как тогда. Хочу вернуться на миг в ушедшее за горизонт. Только сегодня рисовать буду я. Твой портрет в профиль. Один цветок — заколка в волосах. От нее тянутся к уху шесть тонких цепочек. Манжета с облачным узором изгибается, охватывая хрящ. От манжеты струятся звенья ко второму цветку, что должен быть закреплен клипсой на мочке. Кисть летит по желтоватому листу, не отрываясь. Знаю, что делаю. Знаю, чего хочу. Кафф. Бегонии для Бегонии. Мой единственный подарок. Вдруг через год или два захочешь надеть и улыбнешься, вспоминая того, кто заплатил жизнью за мгновения близости?.. Последний штрих — стрелы. Они спадают каскадом из-под хрупкости лепестков. Их тоже шесть. Пусть жизнь течет гладко, подобно водам красной реки в сезон Ясных дней. — Сможете в сердцевину каждой чашечки вставить по одному рубину? — протягиваю рисунок ювелиру. — Изящно! Необычайно изящно! У достопочтенного весьма утонченный вкус. — Понимаю, старик не мог не узнать мужчину прекрасного, словно журавль в прикосновении лучей осеннего заката. Бережно положив эскиз на стол, старик наклоняет голову к плечу, покашливает, поднимает глаза и спрашивает: — Когда должен быть готов кафф? — Сегодня к вечеру. — С сожалением должен уведомить достопочтенного, что не в силах успеть в столь короткий срок. Я, разумеется, использую заклинания, однако смола, которой покрою лепестки цветов должна застыть. И тогда они будут выглядеть как только-только сорванные. Даже если столь щедро одариваемый достигнет истинного бессмертия, он сможет украсить себя и через тысячу лет. — Старик поглаживает сухими морщинистыми пальцами седеющую бородку. — Да простит меня достопочтеный, но чары могут развеяться со временем или их придется подновлять… В нашем деле заклинания лишь подспорье. Нужно время… Он смотрит прямо в глаза. Взгляд под кустистыми бровями тверд и решителен. Взгляд мастера, согласного вынести гнев представителя всемогущего клана, но не предать свое искусство: — Я отправлю подарок курьером завтра в час Лошади, если быть точным — ровно в полдень. Господин, которому… — смущенный кашель прерывает речь, — он останется доволен вашим даром. — Мгм, — киваю. А что еще остается?.. Ты получишь кафф, когда мое тело уже остынет. Такова воля Железной Гуаньинь. Богиня не простила нерешительного. Я должен смириться. — Хотите что-нибудь добавить? Какое пожелание выгравировать на шкатулке? Рисовая бумага тонка. Слегка шершавый на ощупь лист впитывает мазки быстрой кисти. Мое единственное послание. Душа объята пламенем рубина, Горит на солнце благородный лал. Цветы бегонии, стоящие в гостиной, — Прошу вас, подтвердите, что не лгал. И не забуду твоего лица я, Что красотой закат осенний превосходит, Пусть свет на волосах твоих мерцает, Как капли крови в чаше боли. — Встройте чип в крышку. Пусть, когда открывается шкатулка, играет та же мелодия, что стоит у вас на звонке. Счет выставите на имя Лань Ванцзи. Берегите себя, мастер У. Лист, покрытый вязью высоких иероглифов, ложится на медовую столешницу. Послезавтра получишь подарок. Что ж… отсюда и перенесусь в номер. Заклинание срабатывает мгновенно, и снова меня окружают все оттенки зеленого. Мятного цвета хризантемы в фисташковой вазе. Стены насыщенного хвойного. Ковер под ногами похож на молодую траву, радующуюся легким шагам весны. Зеленый должен успокаивать ци. Дядюшкина забота неотступна и неумолима. Или брат тревожится о заблудшем? В Гусу Лань, как и во всем мире, не принято расспрашивать о прошлых жизнях, о том, помнит ли человек, кем был, какие поступки совершил в предыдущем воплощении. Неписанные правила всегда жестче вырезанных в граните — слова выжжены в мозгу, отпечатаны на сердце и потому несокрушимы. Когда А-Хуань спас меня, сдернув с подоконника, видел отблеск понимания в его глазах. Неужели брат тоже прошел через жернова, перемалывающие сознание вихрем знакомых лиц, режущих душу чувств, прикосновений, безжалостно проникающих до костей? И, кажется, тело не выдержит — сгорит и рассыплется грязно-серой пылью… Цзинь Гуанъяо. Впрочем, какая разница. Ванна цвета молодых побегов бамбука встроена в такой же блекло-нейтральный каменный пол. Растекшаяся по всем комнатам зелень начинает слегка раздражать. Перед глазами услужливо разворачивается голограмма с настройками температуры и состава воды. Мельтешат цветы, фрукты, листья самой причудливой формы — натуральные и синтетические ароматизаторы. Теснятся иероглифы, столбцы сменяют друг друга. Из каких ингредиентов состоит изысканная свежесть аромата сезона Белой Росы? чем радует обоняние вкрадчивый шепот дождя? как мне снова услышать твой запах, почувствовать сладость локвы на губах? Нет ответа. Мысли сменяют одна другую, толкаются, кружатся. Осознаю, что стараюсь не думать о главном, — как это будет?.. Потому что страшно. И воспоминания об отвратительном сне, навеянном дурманом курильницы, и чувство вины глубже океана не позволяют самым смелым мечтам зайти дальше поцелуя.༺❀~❃~❀༻
Я приду к тебе. Я достану из цянькуня гуцинь. Я попрошу сыграть со мной дуэтом нашу мелодию. Если мост, соединяющий небо и землю, — это музыка, возможно, ничтожный тронет сердца Троих чистых, что стоят выше владыки Юй-ди и с высоты своей мудрости уронят каплю жалости, позволят любить тебя, Вэй Ин. Забыв о сожалениях на одну ночь. Я уйду в зарю с легким сердцем. Смерть избавит от судьбы степной травы, чахнущей на краю высохшего ручья. Лишь рубины останутся гореть в сердцевине цветов каплями крови в чаше моей боли.