38.4

Кожа Джисона поблескивает от испарины, между бровей залегла тревожная складка, ко лбу прилипла влажная челка, пересохшие губы беззащитно приоткрыты. Сидя на коленях перед кроватью Хана, Минхо даже не борется со своим желанием прикоснуться к другу — гладит парня по голове и с легкой тревогой прислушивается к слишком очевидным хрипам в легких. Джисон нехотя приоткрывает один глаз, сладко причмокивая, как ребенок во сне, на этих губах начинает играть улыбка, как только Хан видит, кого к нему наконец-то занесло. Стыдно признавать, но парень уже на второй день в изоляции затосковал по другу. — Доброе утро, — шепчет Хан, растягивая губы в улыбке и, несмотря на медицинскую маску, закрывающую половину лица Ли, парень видит легкие лучики в уголках его глаз и может легко вообразить себе улыбку на его губах, — Чан убьет тебя… — А ты так уверен, что я уже не завалил его и не избавился от тела, чтобы пробраться в твой бункер, прокаженный? Минхо, как обычно, надевает на лицо маску серьезности и ставит поднос с теплой кашей прямо на кровать напротив уже принявшего сидячее положение больного. — Тебе нужно позавтракать, измерить температуру и принять таблетки, я только за этим здесь. Чувствуешь себя как? Джисон берет в руки тарелку и ложку. Несмотря на то, что аппетита у него нет с самого начала болезни, он знает, что есть ему необходимо, чтобы побыстрее покинуть эту изоляцию и вернуться к нормальной жизни и к работе, конечно. В рот отправилась первая ложка каши. — Паршиво, — еда оказалась горячее, чем представлялось. Новые ощущения заставили поморщиться… — Эй, я ее сам готовил, уверен, что нормально, — как-то неуверенно парирует Минхо, наверное, взаправду переживая. — Я не о каше, — Джисон усмехается и с очевидным энтузиазмом запихивает в себя сразу две ложки, набивая щеки, — фкуфно, — резюмирует парень. На что Ли кивает с какой-то благодарностью, которую неуместно озвучивать.  — О здоровье? — Не фофсем… — Сначала жуй, а потом говори, — усмехается Минхо, аккуратно стирая салфеткой молочное пятно, которое только что поставил младший прямо на одеяло. — Скорее это как-то тупо, я сижу целыми днями без дела и мог бы написать текстов на год вперед, но мозги будто бы кипят, — заканчивает свою мысль Джисон, снова неаккуратно набивая щеки кашей и виновато улыбаясь хёну, который прибирает за ним тут же. — Они и кипят, если верить врачу, — парень поднимается, чтобы убрать поднос на прикроватную тумбу. Он тут же торжественно вручает Хану градусник, — проверяй температуру кипения, горячий парень. Больной обреченно вздыхает, подбирая под себя ноги и кивая на освободившееся место на кровати, чтобы гость его занял. — Так-то оно так, но лучше от этого я себя не чувствую. Я даже аниме не могу посмотреть, глаза начинает жечь, голова болит. Только бока целыми днями отлеживаю, — Хани похож на ребенка, когда вот так искренне жалуется на что-то, Минхо улыбается себе под нос, пока готовит по инструкции нужное количество таблеток. Поток недовольства прерывает электронный писк градусника. Ли смотрит на цифру на протянутом приборе и вздыхает, с жалостью глядя в немного воспаленные и уставшие глаза.  — Тридцать восемь и четыре, Хани… Джисон лишь обреченно вздыхает, забирая горсть безвкусных пилюль из рук друга. Расправившись с рутиной, лохматая блондинистая макушка возвращается на подушку. Хан с какой-то надеждой смотрит на Минхо, ждет, пока друг посмотрит в ответ. — Ты уже уходишь? — Обещал, что так и сделаю, — вздыхает старший, но вопреки своим словам садится на край измятой постели, — но я не для этого сражался со злобным драконом у твоей башни, чтобы уходить через десять минут, — он жмет плечами, мол «логично же», накрывая хрупкое, измученное болезнью тело одеялом. — Останься со мной… — Я останусь, пока ты не уснешь, тебе больше надо отдыхать, — заботливо напоминает хён, глядя в умоляющие глаза-бусины. Вот и как ему сопротивляться? Чан должен понять товарища, который не сдержал данное раньше обещание. — Тогда ложись, — Хан отодвигается к стене, приглашающе откидывая край одеяла. — Да я посижу прос… Джисон не дает договорить и тянет парня на себя, но он никогда не был достаточно сильным, чтобы повалить вот так Минхо, особенно сейчас. Однако, умоляющий взгляд болезненно влажных глаз добивает «стойкого солдата», Ли сдается и устраивается под общим одеялом, ощущая жар тела напротив. — Как в старые — добрые, — довольно улыбается Джисон, отворачиваясь к стене и чувствуя себя даже, кажется, немного лучше. Да, были времена, когда Минхо беззаботно пробирался в кровать младшего, обнимая того со спины, только тогда получалось заснуть, только тогда отступали глупые мысли, жалящие черепную коробку изнутри. Эти деньки канули в лету, когда Ли признался другу в своих отнюдь не дружеских чувствах. Вопреки ожиданиям, Джисон не отверг его, но и взаимностью ответить был не в силах, хотя Минхо ничего и не ожидал. Сохранить эту непонятную связь, которая и названия-то не имеет нормального, что везет обрести двум на миллион, было важнее, чем все остальное. Сказать, что сердце старшего не болело от пьянящей близости и обжигающей недосягаемости его любви было бы ложью, но это больше не отравляло изнутри. Всю нерастраченную нежность, всю любовь, словно фишки в казино, Ли спускал без сожалений в танцах, в заботе о младших, пытаясь не досаждать Хану без причины. В комнате вдруг повисла тишина, тяготившая Джисона последние два дня, но она чувствовалась иначе — правильно, как никогда. Немного расслабившись, Ли обнимает тело перед собой за талию, притягивая немного ближе, утыкаясь носом в чужой загривок. От Джисона пахло потом, его шампунем с каким-то приторным ароматом и чем-то медицинским, Минхо коротко улыбнулся теплому ощущению, гнездящемуся где-то в груди между сердцем и желудком. Поддаваясь порыву этой нежности, парень машинально поглаживает большим пальцем вздымающийся живот под своей ладонью, мышцы под ней напрягаются. Джисон в его руках такой хрупкий, податливый, мягкий, будто котенок. В памяти всплывают сочувствующие лица Чанбина и Феликса, которые первые узнали о признании Минхо… Но ни тогда, ни сейчас ему не требовалось сочувствие, потому что он не сожалеет. Вообще-то, он никогда не пожалеет о том, что выбрал Хани. Он будет его любить настолько долго, насколько позволит его сердце, расщепляемое на атомы вездесущей нежностью. Он будет любить, но это лишь его проблема. Она никак не касается Джисона. То же самое Минхо сказал ему в тот самый день. «Выброси это из головы. Если сможешь, то забудь». Хан тогда разозлился, но вида не подал, потому что впервые его хён был такой открытый, такой разбитый, такой слабый…хрупкий. Джисон боялся навредить. Но какая же это глупость — просить его забыть. Как можно забыть о том, что тебя любит тот, в чьей заботе ты нежишься, греешься словно бы под солнцем. Как забыть, если без этих лучей становится пасмурно и тоскливо? Хани вообще-то нравятся девушки. Они красивые, они милые, приятно пахнут, их волосы, их кожа…мягкие. Девушки замечательные, но… Но при взгляде ни на одну из них сердце не замирает ни на мгновение. Их прикосновения заставляют смущаться, но не улыбаться. Улыбка Минхо, которая всегда принадлежит младшему, которой он так неохотно делится с остальными мемберами, такая теплая, что хочется прикоснуться и погреть замерзшие пальцы. Вообще-то его хён красивый, красивее многих девушек, которые ему так нравятся. Он не мягкий совсем и не хрупкий, но его до скрипа зубов хочется касаться, ощущать, как под ладонью перекатываются мышцы. Джисон нервно сглатывает от мысли о том, что все, о чем он грезил все эти недели вынужденных приличий, он может сделать прямо сейчас. Температура заставляет голову плавиться, а любая настойчивая мысль превращается в паранойю. Джисон думает о том, что ему нравятся девушки, и еще хён, чье тепло он чувствует спиной, чье дыхание щекочет его шею и заставляет плавиться еще сильнее. Хан не выдерживает, разворачиваясь в руках Минхо, сталкиваясь с ним нос к носу и застывает на мгновение, ловя на себе вопросительный взгляд, переполненный такой нежностью и любовью, что хочется кричать от страха. От того, что все выстроенные баррикады под ним рушатся, что он переворачивает привычный мир с ног на голову. Каждый. Чертов. Раз. Джисон старательно наводит в своей голове порядок. Ему нравятся девушки. — Ты красивый, — шепчет он, еле касаясь чужой переносицы пальцем и скользя вниз к кончику идеально ровного носа, где слева красуется умилительная родинка. — Это ты красивый, Хани, — Минхо не задает лишних вопросов, только гладит успокаивающе по голове, убирает мешающуюся челку с глаз и улыбается, — я не даю тебе отдыхать… — Заткнись, — немного нервно прерывает его Джисон, не давая озвучить свои намерения уйти, Хан все равно теперь не отпустит его, — у меня жар, хён, я плохо соображаю, — как-то жалобно вздыхает парень, скользя ладонями по мерно вздымающейся груди друга. Хотя теперь в его голове это звучит как-то нелепо. Друзья таким не занимаются. — Я вижу, Хани. Потерпи немного, таблетки должны подействовать, — Минхо снова заботливо гладит по волосам, заправляет выбившиеся пряди за ухо, а затем скользит еле ощутимо по пылающим щекам. — Если я сделаю глупость, мы сможем забыть это? Словно бы я сделал это в горячке, — Хан с неподдельной надеждой заглядывает в глаза своего хёна, надеясь разглядеть в них немое разрешение. Нет. Не так. Разглядеть в них то же желание, что поселилось в сердце ни в чем не повинного юноши, которое поселил туда сам Минхо. Взгляд Джисона опускается туда, где под медицинской маской скрываются красиво очерченные губы. Хан мог бы по памяти их воспроизвести, даже если разбудить его среди ночи. Парень нервно сглатывает, вновь с надеждой возвращаясь к глазам, в которых через край плещется все то, что Джисон почему-то годами не замечал. — Я сейчас сделаю глупость, а затем забуду, потому что сделал это в бреду, — просто ради приличия предупреждает Джисон, зная, что все равно не даст хёну и шанса на бегство. Дрожащие пальцы опускаются ниже, ощущая, как под невесомыми касаниями отзывчиво напрягаются мышцы. Хана это приводит в восторг, на губах играет немного лихорадочная улыбка. Минхо судорожно сглатывает, младший с хищным удовольствием наблюдает за дернувшимся кадыком, подавляя в себе желание — коснуться губами кожи в этом месте. — Я же буду это помнить, Джисон, — голос танцора хоть и тверд, но в нем отчетливо слышна мольба. Для него все тяжелее. Все эти игры — лишь хворост для надежды, которую с такими усилиями он пытался затушить в себе, оставляя дотлевать жалкий огарок. Хотя Хан и не хочет причинять боль, но он это сделает. Потому что Ли сам виноват, он сам признался, сам обогрел его своими лучами. И этого тепла Джисону теперь мало, ему хочется больше. Как-то голодно и холодно стало за последние недели, когда ему приходилось делиться этим теплом с другими. Теперь же хён больше ни на кого не растрачивается. Они тут вдвоем и младший получит сполна упущенное тепло, парень прижимается ближе, утыкаясь носом между ключиц, замечая, как ладони Минхо находят свое место на его талии, ощутимо, но осторожно сжимая ее. Хан запускает руки под футболку хёна, почти что обжигаясь. На губах расцветает улыбка, парень может отчетливо слышать оглушающее биение чужого сердца буквально в своей глотке. Наверное, его собственное также колотится набатом в чужую грудь, к которой он прижимается. Хочется быть еще ближе, чтобы еще теплее. По правде говоря, эта вся ситуация чертовски пьянит и возбуждает. Хан закусывает губу, прежде чем на пробу толкнуться бедрами навстречу чужим. Он ловит шумный, горячий выдох на своем ухе и в ответ по позвоночнику прокатывается волна мурашек. Все эти ощущения новые и невыносимо приятные. Хан никогда не чувствовал такого, ни разу в жизни. Конечно же, он испытывал возбуждение и нередко. Но стихийное напряжение или возбуждение от порно — не такое. Оно, словно бы механическое. Но то, что Джисон испытывает сейчас, идет откуда-то изнутри, не из головы, а из сердца, опустошающим электрическим разрядом. Ему хочется, чтобы Минхо прикоснулся, чтобы погладил так нежно, так аккуратно, как только он делает. Словно бы Хан озвучил свое желание вслух, ладонь хёна скользит на поясницу и притягивает к себе еще ближе. Блондин чувствует, как чужое колено требовательно пытается протиснуться между его ног, и еле сдерживает внутри себя рвущийся наружу благодарный скулеж. Теперь он упирается собственным возбуждением в чужое бедро и ощущает, как щеки заливает краска стыда. Он чувствует себя чертовым подростком. А еще хочет посмотреть в глаза Минхо, но боится чего-то. Джисон дышит коротко, прерывисто, его сердце бьется где-то в животе. — А..ах... Хан чувствует, как его сердце замирает после первого сорвавшегося стона в ответ на одно единственное уверенное, приглашающее движение старшего. Минхо вдруг окаменел, одна его ладонь впилась в стройное бедро, покоившееся поверх его собственного, а другая зависла где-то над взлохмаченной макушкой. Джисон, чье сердце, кажется, наконец-то снова забилось в необходимом ритме, пользуется предложением и уверенно сам двигается на пробу. По телу расползается приятная истома, похожая на какую-то тянущую усталость, которую хочется сбросить с себя, избавиться, но, в то же время, продлить момент. Странное ощущение. Новые эмоции переполняют его до краев, хочется прожить их. Хочется еще, еще, еще. Джисон ловит себя на том, что тихо хнычет в чужую шею, на что получает успокаивающее поглаживание по загривку. — Чшш, тише, Хани, нужно быть тише, — и этот шепот буквально щелкает какой-то тумблер в младшем. Голос Минхо, кажется, ощутимой тяжестью оседает на коже, заставляет ее пылать, свербеть изнутри, распаляя еще больше. Хан отвечает многозначительным стоном  — Блять, — не выдерживает Минхо, выругавшись себе под нос, и нервно бросает взгляд на очевидно незапертую входную дверь, — ты меня с ума сведешь. Ну, тише, — Ли гладит парня по волосам, ощущая учащающиеся движения, потяжелевшее дыхание на своей шее и задушенный скулеж. Вообще-то Минхо стоит титанических усилий оставаться в здравом рассудке и не перейти границу. В том, что у него до сих пор не стояло, была заслуга медитации, которой он начал заниматься пару дней назад, не иначе. Но теперь. Теперь у Ли, в целом, двадцать четыре часа в сутки, будет в штанах по стойке смирно. Как стереть из памяти срывающиеся первыми каплями дождя стоны? Они осели у него на языке, кажется, сладким привкусом. Хотелось бы их выпить, поймать при самом зарождении — на выдохе. Но Ли концентрируется на дыхании, вместо этой навязчивой мысли, нужно успокоиться. Он не может удовлетворять себя, держа в руках хрупкое и все еще вообще-то болеющее тело. Нужно помочь Хану и позорно сбежать под холодный душ. Желательно в нем и утопиться, потому что как дальше после такого жить — никто не подскажет. Сердце болезненно колет от осознания того, что все это происходит в первый и последний раз. И внезапно вспыхнувшее возбуждение немного отпускает, потому что теперь на его месте гнездится тревога. Джисон тяжело дышит, а Минхо, на мгновение приспуская маску, ловко ловит губами соленую каплю пота, скользящую по чужому виску. Он так любит своего Хани. Так любит. Эта мысль заставляет старшего сгрести подрагивающее тело в охапку, прижать к себе крепче, уверенно двинуть бедром, помогая утомленному, ослабевшему парню, который разочарованно стонет, впервые поднимая свои глаза на него. Хан капризно жмурится, надломлено стонет в ответ на очередное уверенное движение Минхо, тянется ближе, обхватывает руками чужую шею, тычется носом в щеку. — Тшшш, — вопреки собственному успокаивающему тону, танцор сильнее сжимает чужое колено, двигаясь усерднее, со всей ответственностью. Хан сжимает свои бедра сильнее, пальцы, вцепившиеся в рыжие вихры на затылке, тянут их, заставляя Минхо болезненно зашипеть. Младший испуганно дергается, обхватывая вместо этого лицо хёна горячими ладонями, он касается своим лбом чужого, отчаянно толкается навстречу бедрами, а затем распахивает глаза, помутневшим взглядом будто бы ставя печать на сердце старшего, клеймо. В каком-то бреду, глядя прямо в глаза Минхо, Джисон касается чувствительными губами неприятной шершавой ткани медицинской маски, даже сквозь нее обжигаясь жаром чужих губ. Это ощущается словно поцелуй или обыкновенное безумие. У Минхо сердце, кажется, не пропускает ни удара, поэтому он так оглушающе отчетливо слышит свое имя, растворяющееся в стоне, который он ловит своими губами, пробует его весь, перекатывает на языке, чувствуя, как он сладко оседает на нёбе. Ли давится желанием заплакать от всех тех эмоций, которые он испытал. В оглушительном вакууме тишины, Минхо не с первого раза слышит, что ему говорит Хан. Парень еле шепчет. — Что такое? Хочешь воды? Ли аккуратно пытается выбраться из их невнятных объятий, на бедре отчетливо ощущается липкая влага, но это его мало заботит вообще-то. — Идиот, — с какой-то обидой бросает Джисон, притягивая парня обратно за щеки к себе, заглядывая прямо в глаза, — я говорю, что люблю тебя, а ты не слушаешь… Сердце Минхо вновь замирает и следом пропускает удар, да такой силы, что грудная клетка, кажется, готова рассыпаться. — Не в целом. Вообще-то, все очень запуталось, — пытается пояснить рэпер, проглатывая страх, пытающийся угнездиться в груди, — но именно сейчас, в эту секунду… Я не сомневаюсь, что чувствую именно это. Я люблю тебя… — Хани… — Дай договорить, — блондин закрывает чужой рот ладонью, не дав этому идиоту испортить все вновь своим чертовым «забудь» или «не важно». Потому что это чертовски важно. Они обязаны с этим разобраться, просто…не все сразу. Это он хочет сказать. Именно это, — я не могу чего-то обещать, но… Знаешь, вообще-то мне нравятся девушки… Хан буквально может уловить в его глазах ту боль, что воспаленной старой раной вспыхнула в чужой груди. Хочется коснуться сердца, успокоить, оставить поцелуй на нем, залечить. — Мне нравятся девушки и…и немного ты, Минхо. Просто дай мне время и… Просто дай мне время. Не растрачивай тепло, которое предназначено мне, на других. Оно только мое, — Джисон чувствует на своей щеке непрошеную влагу, в глазах Минхо сквозит понимание и сожаление, это делает больнее, — не смей жалеть, хён! Твоя любовь ко мне — меня касается, запомни это. Она и моя тоже, так что не распоряжайся ей так смело и безрассудно, слышишь? Минхо понимающе кивает, заботливо стирая с чужих щек, кажется, свои слезы, ведь они почему-то больше не душат его. Стало немного легче от того, что тот невыносимый груз любви теперь покоится не только на его плечах. Эта любовь больше не принадлежит только ему. Это больше не его любовь. Она их общая. Их любовь.