Поводок

      Человеческие возможности безграничны — как и понимание прекрасного. Кто-то видел предел совершенства в людях, перенося совершенные изгибы женского тела на холст. Кто-то писал романы, которые будут читать еще многие века, и каждое следующее поколение будет находить для себя новый смысл. Чиун создавал музыку. Совершенную музыку, подобно которой не осмелился создать никто до него. Пусть и не все её пока понимают, но… Нередко творчество находило понимание только спустя годы.       Он медленно надавил на рукоять ножа, вдавливая его чуть глубже в истерзанное тело женщины — как же её звали? А, впрочем, какая разница. Одна из тех самоуверенных членов совета директоров, что посмела встать между ним и его самовыражением. Удивительно, почему вообще им что-то указывали люди, ни черта не понимавшие в искусстве. Совет директоров держал в ежовых рукавицах талантливого продюсера. А она в свою очередь держала на коротком поводке своего подопечного. По крайней мере раньше.       Но теперь все они — всего лишь его инструмент. Крики женщины уже давно перешли в обессиленные стоны, потому что концерт, устроенный Чиуном, подходил к завершению. Увиденного наверняка было достаточно для его единственного зрителя, и сам маэстро видел это по глазам. Полный ненависти взгляд Ли Юнчин прожигал его, принося несравнимое ни с чем удовольствие, заставляя сердце биться чаще… Ведь он постарался на славу. Впечатлить толпу несложно. А он должен был быть уверен, что впечатлил своего главного зрителя.       Насилие — это тоже искусство, это Трюкач понял сразу. Доставлять боль нужно уметь, ведь жертва не должна умереть слишком быстро. Нельзя и позволить провалиться в блаженное небытие от болевого шока. Боль нужно доставлять умеренно, порционно. Выводя жертву на оперное крещендо, или заставляя захлебываться от крови. Хак не сомневался, что Юнчин уже узнавала некоторые «ноты» хитов Трюкача. Сейчас он демонстрировал всё, чему научился благодаря ей.       — Узнаешь эти звуки?       Чиун схватил жертву за волосы, заставляя запрокинуть голову, и одним ювелирным движением вогнал нож ей в щеку, заставляя издать новый крик, последний в его кровавом концерте. Он находил особую прелесть в этом последнем отчаянном вздохе, полном безнадежности и осознания, что никто не спасет и не поможет. Как финальная нота в симфонии.       Эта нота была посвящена Юнчин, его покровителю.       Чиун выдернул несколько ножей из истерзанного тела, небрежно переступил через то, что осталось от какого-то выскочки — Хаку показалось забавным размозжить его голову словно переспелый арбуз. Ведь именно этот умник критиковал сценический реквизит Трюкача, например, любимую биту, «выглядящую слишком агрессивно». Чиун наглядно продемонстрировал, какое место в его творчестве занимала данная игрушка, сейчас сиротливо лежащая на краю сцены. Пока она была ему не нужна. Парень спрыгнул со сцены, приближаясь к своему зрительному залу. Хотя… можно ли было назвать это залом? Это было чем-то намного большим, чем любой из его концертов.       Ли Юнчин, его ангел-хранитель… Она была безупречна даже сейчас, связанная и ослабленная. Идеальный стиль, гордо вскинутая голова… На мгновение Чиуну показалось, что вот-вот женщина привычным движением закинет ногу на ногу и небрежно заставит повторить особо сложный танцевальный пируэт. Она явно получала удовольствие, делая замечания во время репетиций своего протеже и совершенно невозмутимо делала вид, что не замечает раздражения артиста.       — Тебе стоит отработать это движение получше, — звучит ее голос в голове Чиуна. Он вскидывает голову, чтобы дерзко возразить, однако продюсер не смотрит на парня, она слишком занята придирчивым оцениванием своего маникюра. И словно бы случайно слегка поворачивается в кресле, покачивая ногой. Так, что в вырезе юбки становится видно бедро…       Трюкач встряхнул головой, отгоняя внезапное наваждение. Ли не могла сдвинуться в кресле и даже пошевелить рукой, парень об этом позаботился. Черт, он ведь едва не испортил все, забыв о завершении! Яркий финал — это главная часть любого номера. И сейчас в чувство его привели тихие стоны, едва доносившиеся со сцены. Замах, легкое движение рукой — один из окровавленных ножей выскальзывает из пальцев и уже через секунду торчит во лбу последней жертвы. Хак Чиун крутанулся, разворачиваясь к своей зрительнице, и эффектно поклонился.       — Тебе понравился мой особенный концерт? — тихо усмехнулся Трюкач.       Ответом ему была тишина. Но Чиуну и не нужны были слова. Он все видел по лицу.       Поигрывая ножом, он обходил кресло по кругу, медленно, словно сытый хищник. Женщина следила за ним настолько, насколько ей позволяло её обессиленное состояние, и это приводило Хака буквально в детский восторг.       — Мы были идеальным тандемом, правда? — Трюкач остановился в шаге от кресла и задал вопрос словно в никуда. — Всё, что я создал, было создано благодаря тебе. Не символично ли, что именно ты станешь заключительной частью моего идеального творения?       Он приблизился так стремительно, что одурманенная Юнчин даже не заметила, как острие ножа уперлось ей в грудь, а мальчишка, которого она вытащила со дна, сжимает её горло.       — Твои стоны, — горячий шепот Чиуна обжигал её шею, — станут частью моего нового творения. Лучшего творения. Ты же хотела этого?       Изящные пальцы артиста сжимали горло сильнее, не давая сделать вдох. Нож медленно двинулся вверх, царапая кожу.       — Ты ведь хотела реализоваться через меня? — парень рассмеялся и отстранился, чтобы заглянуть беспомощной жертве в глаза. Но Юнчин не была беспомощной. Она всегда боролась и слишком много ставила на кон, чтобы даже сейчас позволить насмехаться над собой. И она смогла найти в себе силы, чтобы сделать единственное, на что была способна.       — Пошел… ты… к черту… — выплюнула женщина прямо в лицо своего мучителя.       В безумных глазах Трюкача промелькнул восторг.       Коленом Чиун раздвинул ноги связанной женщины, наклонился ниже, придвигаясь почти вплотную, глядя Юнчин прямо в глаза. Он ощущал всю её ярость. Всю ненависть. Невероятно, но он ощущал, как она все ещё пытается сопротивляться, даже несмотря на лошадиную дозу закиси азота! Это было потрясающе. Она ведь практически создала его, это он стал вершиной её творения. Это он её Magnum Opus. Разве она не имеет права вкусить все плоды своего творения?       Острое лезвие распороло ткань безупречной шелковой блузки Юнчин. Женщина не отвела взгляд и не произнесла больше ни слова, но Трюкач мог наблюдать, как яростно вздымается грудь его продюсера, а её кожа покрывается мурашками. Это вызвало на лице парня улыбку. Юнчин будет бороться до конца, даже будучи связанной и обессиленной, даже ощущая, как острие ножа скользит по её телу, оставляя розовый след.       Даже будучи беспомощной в руках своего собственного творения, вышедшего из-под контроля.       Трюкач обхватил её лицо руками и придвинулся почти вплотную, упираясь коленом прямо между ног Юнчин. Перепачканные в крови пальцы оставляли разводы на лице женщины, когда-то смотревшей на него с нескрываемой смесью гордости и удовольствия; опускались ниже, беспрепятственно изучая тело. Чиун тихо рассмеялся.       И кто теперь держит поводок?