Лед над водой и глубже

      - Или ты хочешь чего-то другого? – Безликий Бай, что стискивал его плечи в своих ладонях, спрашивал об этом с той темной, вкрадчивой насмешливостью, с которой задаются вопросы, не несущие в себе ничего приятного. И ответы на которые таятся на самом дне, скрытые волнами шторма и закручивающимися водоворотами. Так, что до них не добраться, если, конечно, не желаешь узнать о себе всю ту неприглядную истину, которую сложно не откидывать хотя бы в своих мыслях.       И с этими словами Безликий Бай потянулся к Ши Уду, что так и оставался истаявшей тенью в руках Цзюнь У. Повреждения, что остались на нем после костей водного дракона, выглядели ужасно – так, словно ни одна духовная сила, ни одно целебное снадобье не сможет справиться с ними, сколько ни используй. Эти кости были опасны не только своими зазубренными очертаниями, что были прочнее стали, но и своим ядом, что проникал в ауру, искажал и перемешивал ее – и эти повреждения оказались намного опаснее, чем можно было подумать.       И именно этих повреждений и коснулся Безликий Бай – грубо, уверенно, без хоть какого-то намека на осторожность, с которой следовало касаться подобных повреждений. Напротив, его движение ощущалось таким, что он собирался погрузить ладони в эти повреждения, собирался сделать их еще неисцелимее, еще опаснее.       Сделать так, чтобы Ши Уду, даже утонувший в этой темной воде, почувствовал всю темноту и безжалостность этих прикосновений.       - Хочешь такого? – это звучало отвратительным шепотом прямо на ухо. И слова, слова, что расцвечивали для Цзюнь У всю ту бесконечную темноту, в которой он оказался, когда позволил Тунлу поглотить себя, забрать без остатка, не позволяя ни вернуться, ни стать самим собой. – Тебе же нравится такое, - не вопрос – утверждение. – Нравится не он, совсем нет. Тебе нравится получать его. Заставлять. Подчинять себе. Так сделай это так, как только ты и умеешь. И незачем будет ни тратить духовные силы, ни думать, как поступить.       Эти слова почему-то вызывали в нем ничем не объяснимое отвращение – и Цзюнь У отвел ладони Безликого Бая от Ши Уду, откинул их столь резко и грубо, что получил в ответ хохот – холодный и понимающий, такой, каким он сам пронизывал все вокруг, когда ему доводилось получить свою власть над кем-то, кто был столь неосторожен, чтобы оказаться его противником.       И этот хохот так никуда и не делся, когда Цзюнь У все же коснулся Ши Уду своими духовными силами, окутал ими – поначалу слабо, неуверенно, а после все более и более весомо, так, что холод и лед смешивались с прозрачной водой духовных сил Ши Уду и ядовитой темнотой духовных сил водного демона.       Но этого оказалось мало, слишком мало для того, чтобы закрыть сделанное этим демоном и его проклятыми костяными драконами. Ауры божеств и демонов отличались слишком ярко, слишком невозможно, как холодная вода моря отличается от жаркой и затхлой воды высушенных рек Тунлу. И его духовных сил – духовных сил Императора Небес – было слишком мало, недостаточно, неправильно, чтобы закрыть собой ауру демона, что столь явственно окутывала Ши Уду и принадлежала ему. Он больше не ощущался божеством – но и демоном не ощущался. И это оставляло возможность – призрачную, зыбкую, но все же возможность вернуть Ши Уду из этой ледяной, темной воды. И удержать его на этой грани, что разделяла божеств и демонов.       Но для этого придется отдавать не только духовные силы Императора Небес, но и Непревзойденного.       - Да, ты верно обо всем догадался. Твой мнимый облик, облик Императора Небес во всем своем лживом великолепии, ничем тебе не поможет. И, если уж так этого хочешь, тебе придется облекаться тенями демона – и пользоваться тем, что тебе так ненавистно, - Безликий Бай снова стискивал его плечи в своих ладонях, шептал всю эту ненавистную истину и смеялся над ним – и Цзюнь У откинул его ладони все с той же несдерживаемой яростью.       Злость, тревога, досада – все эти эмоции перемешались в нем в какое-то совсем невообразимое сочетание, когда он к ледяному холоду своих духовных сил добавил призрачную темноту духовных сил демона.       Он одновременно хотел – и не хотел, так не хотел этого – и все же почему-то не мог откинуть свои желания. Желания, которые он не понимал, не осознавал, не хотел признавать даже самому себе – и не мог понять, что из них истина, а что ложь. Но делал то, что хотел делать.       Вот только и этого было мало, слишком мало. Цзюнь У ощущал, как истаивают и искажаются духовные силы Ши Уду, как он развоплощается в эти водные брызги, и ледяные волны и холодные водовороты, как его стихия и его сущность забирает его себе. И что еще немного, еще совсем немного – и у Цзюнь У в ладонях останется только призрачный огонек, тусклый и зыбкий, такой, что словно может рассыпаться синеватыми искрами в каждое мгновение, и никогда больше не иметь ни сущности, ни мнимого облика. И ему не собрать эти призрачные искры, как бы он того ни хотел.       - Ты знаешь, что стоит делать, - и снова вкрадчивый шепот на ухо, и снова усмешка – почти ощутимая, почти видимая – под маской скорби и радости. – Вот только решишься ли ты на подобное? После того, как другие бесчисленное множество раз пронзали тебя мечами, сможешь ли ты сам сделать с собой подобное? Стоит он того или нет? – чужие ладони зарылись в рассыпавшиеся пряди Ши Уду, прошлись по ним – почти заботливо, почти бережно, так, словно в этих прикосновениях крылось все то тайное, все то запретное, что даже вслух не произнести.       У него не было ответа на эти вопросы, и все же Цзюнь У, чуть помедлив, позволив себе хоть немного посомневаться, вытянул меч из ножен, ощущая холод стали и ее темноту. Сталь отзывалась на его прикосновения, сталь принадлежала ему и подчинялась ему – и эту сталь он вонзил себе в горло, не раздумывая и не пытаясь отыскать другие пути. А после откинул в сторону ставший ненужным меч, чья хищная темнота охотно отозвалась на это желание и это предложение.       Этот меч давал возможности забирать духовные силы противника в сражении, и Цзюнь У пользовался этим, всегда пользовался, превосходя многих-почти всех-всех в искусстве сражений и владении оружием. Заставляя других отступаться, заставляя других проигрывать, заставляя других подчиняться его силе и его умениям. Но на этот раз меч ему был нужен для совсем другого. И в этом случае, так, когда он обернул свое оружие против себя самого, это позволило отдавать духовные силы Ши Уду быстрее, несравнимо быстрее, чем если бы он не пронзил самого себя этим мечом.       Он не был уверен, получилось ли. Хватило ли этого. И не упустил ли он те возможности, к которым так стремился, пока смотрел за тем, как это демон пытается получить от Ши Уду раскаяние и сожаление – и не получает ничего из этого, сколь яростными словами бы он ни бросался, сколь много ненависти не источал бы, сколь грубо ни обхватывал бы чужое запястье своим костяным хлыстом.       И неожиданно почувствовал, как духовные силы Ши Уду перестали истаивать и выцветать, и снова обернулись волнами – холодными, штормовыми. И как вместо синеватого призрачного огонька, что готов развоплотиться без остатка, в его ладонях снова ощущается чужое тепло, и измятые одежды, и растрепавшиеся от штормового моря пряди. И как незаметны становятся повреждения, что нанесли ему кости дракона – медленно-медленно, словно нехотя, но исчезая так, как Цзюнь У даже предположить не мог и казалось, что всех его духовных сил на это совсем не хватит.       И в смехе Безликого Бая удивление смешивалось с недоверием, когда он отпустил пряди Ши Уду и произнес, все так же смеясь:       - Ты все же решился? Даже я такого от тебя не ожидал. Но что ты пытаешься сделать? Что ты пытаешься получить от него такого, чтобы заходить столь далеко и столь необдуманно?       И Безликий Бай снова зарылся в пряди Ши Уду, но на этот раз совсем иначе, не так, непривычно – задумчиво и осторожно – и продолжил своим непристойным шепотом прямо на ухо:       - Может, ты хочешь, чтобы он снова опускался перед тобой на колени, следуя вашей договоренности, следуя тому, что ты от него потребовал? И отводил в сторону одежды – поначалу неловко, скованно, но чем дальше, тем увереннее и непристойнее. И слушал, как ты говоришь ему всякое такое, что не принято говорить вслух и уж точно не подходит величию и добродетельности Императора Небес. Как ты говоришь ему, каким умелым он стал, и какими непристойными ощущаются все его прикосновения, все то, что он делает с тобой. Вынужден делать с тобой. И как ты зарываешься в его волосы и тянешь на себя его пряди в желании получить больше, полностью, столько, сколько возможно.       Перед Цзюнь У, словно наяву, вспыхивали и расцвечивались непристойными оттенками картины постельных утех с Ши Уду, все то, что он когда-то с ним делал. И то, что хотел бы сделать, но не довелось. И то, о чем он мог только помыслить, только представить в своих мыслях, но вряд ли решился бы попробовать воплотить это в настоящее. Безликий Бай намеренно касался всех тех скрытых мыслей, всей той темной непристойности, что таил в себе Цзюнь У, как если бы хотел задеть его этим – или заставить задумываться о том, о чем он предпочел бы нигде и никогда не задумываться.       Безликий Бай словно понял, словно догадался о всех этих мыслях, сумрачных и перемешанных, и, хмыкнув, продолжил то, что вызывало в Цзюнь У столь противоречивые, столь запутанные эмоции, что он предпочел бы не чувствовать их совсем:       - Или ты хочешь прижимать его к кровати, наваливаться сверху, не позволять ему выдернуть запястья из твоих прикосновений и грубо притискивать их к себе? И входить в него, резко и несдержанно, так, чтобы он вскрикивал помимо воли, и вынужден был впускать тебя в себя, подчиняясь этой грубости и этой настойчивости?       Сказанное звучало так ярко, так выразительно пошло, что в другой обстановке и в других эмоциях Цзюнь У поддался бы всему этому и позволил себе если не получить подобное от Ши Уду, то уж, во всяком случае, найти возможность воспользоваться кем-то другим. Но Ши Уду в его руках так не вынырнул из той темной воды, в которой тонул, и ему, впервые за бесчисленное множество лет, не хватало уверенности в том, что его духовных сил окажется достаточно, что хватит для того, чтобы скрыть ими ауру демона.       - Или ты хочешь попробовать то, что тебе так и не довелось попробовать? Взять его прямо при всех, в главном зале дворца, прямо на троне, прямо во время разговора с другими божествами? Так, чтобы и брать его, и произносить слова, лениво и нехотя, как ты всегда делаешь во время таких собраний? И чтобы он не имел никакой возможности от этого отказаться?       Его откинутый в сторону меч поблескивал хищной темнотой. Его ладони касались Ши Уду совсем не так, как он привык, как ему нравилось касаться, как он хотел касаться. Его духовные силы дрожали и колебались от того, сколь много он их тратил, так много, что даже сам не был уверен, а хватит ли их.       И все же эти слова, непристойные, пошлые слова, каким-то невозможным образом находили в нем отклик, и касались того, о чем он сам предпочитал не думать, не облекать в эмоции, не чувствовать.       - Или нет, совсем нет, и причина не в этом? – вкрадчиво, насмешливо, холодно. – А в том, что ты хочешь совсем не постельных утех, а чего-то другого, куда более сложного и запретного? Чего-то такого, что нельзя получить ни чужими древними тайнами, ни золотыми слитками, ни величием?