Лед над водой и глубже

      Это было безумие, самое настоящее безумие – и Хэ Сюань падал в него столь охотно, столь неотвратимо, что даже мысли о том, что пути назад не будет, что все, создаваемое им бесчисленными годами, рассыплется в пыль, выцвели и померкли. И не могли помешать острым, костяным звеньям, впиваться в ладони. Не могли помешать хлысту хищно изгибаться в неотвратимом желании стиснуть свою жертву, впиться в нее, обвить так, чтобы не оставить ни единой возможности высвободиться.       Хэ Сюань не был уверен, не мог знать наверняка – все же Ши Уду, хоть и не был Богом Войны, и привык управляться не с оружием, а с водными потоками, но в сражениях с водными демонами был неплох. И его умения – как неохотно приходилось признавать Хэ Сюаню – были подобны не серебристой, холодной стали, но высоким, захлестывающим все вокруг волнам, что могут разливаться медленно и плавно, а могут обрушиваться на берег всей своей безудержной силой.       Но если у Хэ Сюаня получится, все же получится задеть Ши Уду своим хлыстом, если его зазубренные звенья пронзят Ши Уду и вольют в него свой яд, источаемый подобно речному туману – то желание Хэ Сюаня исполнится. И Ши Уду придется отринуть свою ауру божества, свой веер с начертанными на нем знаком воды и волнами, свои прозрачные, переливчатые потоки – и утонуть в тенях и темноте. Стать демоном, чьи одежды темны и безыскусны, а вода, что будет ему подчиняться, сумрачная и зыбкая, неверная, подобно мороку, что укрывает владения Хэ Сюаня.       И Ши Уду никогда не сможет вернуться ни в Небесные чертоги, ни к Ши Цинсюаню.       И Хэ Сюань готов был рискнуть всем, готов был попробовать добиться своего, пусть и заплатить пришлось бы, возможно, непомерную, слишком высокую цену за это темное, глубинное желание. Но отступаться он не привык, и лишь крепче стиснул в ладонях костяной хлыст, оскалился хищно и предвкушающе, лишь представив, лишь ощутив то, как Ши Уду лишится всего, что ему дорого. Всего, к чему он привык. Всего, что составляло его сущность и его умения.       Зазубренные звенья хлыста готовы были напасть, обрушиться своими острыми костями - и замерли, остановились в растерянности и настороженности. Цзюнь У появился неслышно, словно из ниоткуда – как и подобало Императору Небес, как и мог себе позволить лишь Император Небес. И встал – словно случайно, словно невзначай – между Хэ Сюанем и Ши Уду.       Ши Уду, до этого ничего не замечавший, слишком глубоко погруженный в какие-то свои мрачные размышления, словно очнулся - и помрачнел еще больше, охваченный сумрачным предчувствием. Потянул ниже рукава одежд, пряча ладони. И скривился так, как никогда не позволял себе в присутствии других, как никогда не позволял себе из правил приличия.       Нескрываемое раздражение и досада заставили Хэ Сюаня невольно закусить губу, он не отпустил хлыст, но перестал вытягивать его из рукава. Не вовремя. Как же не вовремя. И что вообще могло понадобиться Цзюнь У во дворце Ши Уду? Ведь большую часть времени он не позволял себе ничего подобного, и все их постельные утехи принадлежали или спальне Цзюнь У с неплотно прикрытыми занавесями, или горячим источникам, окутанным теплым паром и ниспадающими ветвями ив, или верхним комнатам трактиров мира обычных людей, что по каким-то странным, сложно объяснимым причинам предпочитал Цзюнь У.       К тому же Цзюнь У явно намеренно не обращал ни малейшего внимания на Хэ Сюаня, словно его и вовсе не существовало. Словно его присутствие здесь, подле Ши Уду, было настолько глупым и незначительным, что не стоило не только тратить слова приветствия, но и предаваться хоть какому-то подобию мнимой обходительности и вежливости. Вместо этого Цзюнь У медленно вытянул из рукава серебристую подвеску с застежки ворота, чьи спутанные, шелковые нити мерцали в полутьме, протянул ее Ши Уду, и произнес, мягко и вкрадчиво:       - Ты забыл это в купальнях, когда одевался.       И, по-прежнему продолжая делать вид, что они здесь наедине, что никто им не мешает и никого другого не существует, Цзюнь У прижался к Ши Уду, пошло и непристойно. Прижался, сминая еще больше и без того измятые одежды Ши Уду, касаясь его своим телом, давая понять, что возьмет свое тогда, когда сочтет возможным, и всем своим видом показывая, что Ши Уду его любовник. И что хочет он того или нет, но это то, что их связывает, и то, что им принадлежит.       - Благодарю, - Ши Уду потянулся и подхватил из рук Цзюнь У отсвечивающую серебром подвеску. Помедлил немного, а после опустил ее на застежку. Вот только движение получилось неожиданно неловким и неуверенным – Хэ Сюаню раньше ни разу не доводилось видеть, чтобы Ши Уду действовал так, с такими сомнениями - и подвеска, мягко шелестя, едва не слетела вновь. Но Цзюнь У прижался еще теснее, зажал серебристый шелк ладонями, и поправил его, возвращая на место.       Происходящее между ними казалось привычным и обыденным, но Хэ Сюань заметил недоумение во взгляде Ши Уду и удивление, которое он не счел нужным скрывать. Похоже, ему появление Цзюнь У тоже показалось до крайности странным и неуместным – к чему тратить время на подобные мелочи, и возвращать забытую подвеску самому, если можно было прислать помощников? О занятости Императора Небес знали и в мире демонов, и в мире обычных людей, и в Небесных чертогах. И даже те сплетни и слухи, что столь охотно распускали младшие помощники, о постельных развлечениях Ши Уду и Цзюнь У, даже близко не несли в себе оттенка того, что Цзюнь У ради своего любовника забросил все возможные обращения и все свои многочисленные обязанности. И без весомой – очень весомой - причины Цзюнь У здесь не появился бы. Как бы ни поддавался желаниям своего тела и как бы ни стремился к постельным утехам.       - Повелитель Земли, - неожиданное приветствие, наполненное нескрываемой насмешкой и презрением, словно Цзюнь У лишь теперь заметил Хэ Сюаня, выдернуло его из напряженных размышлений. Он украдкой покосился на вышивку на одеждах – тусклое золото, не серебро, на пряди – собранные в аккуратный хвост, не распущенные, разметавшиеся в беспорядке по плечам, на серьги – простые, безыскусные, а не ниспадающие серебристым потоком. И, убедившись, что все же сдержался, все же заставил истаять облик Черного Демона Черных Вод, хмуро кивнул.       Похоже, Цзюнь У и вовсе не собирался возвращаться к себе – напротив, с непристойным видом пропустил чуть вымокшие пряди Ши Уду сквозь пальцы, касаясь их бережно и задумчиво, дотронулся до шпилек в развалившейся прическе, ничуть не сомневаясь и не обращая никакого внимания на присутствие Хэ Сюаня.       Не понять подобный намек было просто невозможно, и Хэ Сюань помрачнел еще больше, охваченный сомнениями – он мог бы попробовать сразиться с Ши Уду, мог бы заставить костяной хлыст вонзиться в него и пролить свой яд и свою темноту. Но против Цзюнь У ему не выстоять. Он знал, неплохо знал об истинной силе Цзюнь У, и о том, сколь далеко простирались его возможности в искусстве сражений. И это стало бы лишь поражением и ничем не оправданным безрассудством.       Хэ Сюань скривился, думая о том, что придется ждать другой возможности и другого момента, когда Ши Уду вновь окажется перед ним, растерянный и погруженный в свои сомнения. А после стиснул в ладонях зазубренные звенья хлыста и медленно и неохотно спрятал его обратно в рукав.       И, откинув все правила приличия, ничего не сказав, не произнеся ни слова, прошел мимо Ши Уду и Цзюнь У и к дверям, ведущим прочь из дворца. * * *       Возле дворца Лин Вэнь было как обычно многолюдно, шумно, суетливо.       Ши Уду поморщился, слушая, как чьи-то младшие помощники возятся с многочисленными, перепутанными картами, пробуя на них что-то отыскать.       Как помощники кого-то из Богов Войны – если смотреть по их внешнему виду и поблескивающему в зимнем солнце доспеху – громко спорят между собой о том, почему собралось столько невыполненных обращений в свитках, что им отдала Лин Вэнь. Видимо, попутно на это указав.       Как не слишком известные Боги Литературы недовольно кривятся, говоря о том, что от дворца Лин Вэнь нет никакой пользы. И что приходится так подолгу ждать, когда она найдет время, чтобы обсудить с ней литературное состязание, что должно быть на следующем празднестве.       Ши Уду хмыкнул и недоверчиво покосился на свитки в руках этих Богов Литературы думая о том, что, похоже, на следующем празднестве его ожидает множество утомительных и не слишком отличающихся одна от другой историй, которые обычно и пишутся на подобные состязания. И что еще неизвестно, что слушать скучнее – чужие напыщенные речи или такие вот истории, созданные лишь для утверждения своего превосходства.       Ши Уду бы и вовсе не появился бы на этом празднестве, как множество раз делал раньше, но подобное Цзюнь У, вне всяких сомнений, сочтет нарушением их договоренности, и выбирать не приходилось. Мысль заставила Ши Уду нахмуриться и неосознанно коснуться серебристой подвески на вороте, что Цзюнь У вернул ему так странно и так непривычно.       Ши Уду задумчиво пропустил шелковые нити сквозь пальцы, потрогал невесомо их прохладное серебро. Словно пытался понять, стоило ли ему проявить своеволие, и все же не появиться на празднестве, или подобное обошлось бы слишком дорого, и не стоило того. Усмешка появилась на его губах помимо воли при этих мыслях – сложно было даже представить удивление и недовольство Цзюнь У, если Ши Уду решит совершить нечто подобное. И если бы дело касалось лишь самого Ши Уду, лишь его одного - он бы позволил себе такую дерзость, и ничуть не сожалел бы о последствиях. Вот только ярость Цзюнь У могла выплеснуться на кого-то другого, на кого-то из тех, кто ему близок, как это произошло с Пэй Мином – и этого он допустить не мог и не хотел.       Что-то смутно мешало ему, нарушая привычную аккуратность в прическе, и Ши Уду с удивлением заметил, что из прядей каким-то необъяснимым образом выпала и потерялась одна из заколок. И теперь волосы в беспорядке падали на плечи, а оставшиеся заколки и шпильки не удерживали прическу так, как следовало. И, если ее не поправить, то во дворце Лин Вэнь он окажется с полностью развалившейся прической и рассыпавшимися повсюду заколками и шпильками, мерцающими прозрачной зеленью, холодной синевой и светлым серебром.       Ши Уду недовольно скривился, думая о том, что не стал бы беспокоиться о таких мелочах и ничего поправлять, но растрепавшиеся, рассыпавшиеся волосы самым отвратительным образом напоминали ему о Цзюнь У. О том, как Цзюнь У касается его прядей – то бережно, желая доставить удовольствие, то грубо, несдержанно, так, словно ему совершенно безразлично, что ощущает Ши Уду. Как зарывается в них пальцами, тянет и дергает за них при близости или когда заставляет Ши Уду удовлетворять желания своего тела, опустившись на колени на пол спальни.       Недовольство, поначалу смутное едва уловимое, теперь достигло своего предела, и захлестывало Ши Уду волнами штормового моря. Мало того, что ему приходилось как можно выше поднимать и как можно плотнее закрывать ворот одежд, чтобы это не напоминало о следах, оставленных Цзюнь У на обнаженной коже. Мало того, что он постоянно поддергивал и опускал как можно ниже рукава, чтобы скрыть, спрятать ладони – и вовсе не только потому, что они мерзнут, но еще и из-за прикосновений Цзюнь У. Так теперь еще и это – и не собранные в прическу пряди ощущались отвратительно и неприятно, напоминая о том, о чем Ши Уду предпочел бы не думать.       Ши Уду пришлось остановиться возле высоких, украшенных витиеватой резьбой и простыми, напоминающими множество свитков изображениями дверей, что вели во дворец Лин Вэнь, и начать заново собирать прическу. Мерцающее серебро заколок и шпилек, подобно снегу и льду, скользило под пальцами, никак не желая удерживать пряди, ленты измялись и путались, заставляя Ши Уду досадливо морщиться. Не то что бы он не умел сам, без всяких бесполезных помощников, собрать волосы даже в самую сложную, самую замысловатую прическу, но раздражение и нетерпение мешали ему сделать это так, как он привык.       Провозившись достаточно долго, Ши Уду все же удалось собрать волосы во что-то приемлемое. Но, уже коснувшись прохладной, усыпанной инеем поверхности двери, он вновь остановился – те недовольные Боги Литературы, что совсем недавно возмущались бесполезностью дворца Лин Вэнь, и предстоящим литературным состязанием, и всем подряд, теперь, ничуть не таясь, говорили про низвержение Пэй Мина.       И услышанное Ши Уду совсем не нравилось.