Лед над водой и глубже

      Едва за Ши Уду захлопнулись створки дверей, что вели в его комнаты, и с тихим шорохом опустились занавеси, сотканные из тончайших серебристых нитей с вплетением синего и бирюзового, как он позволил себе выплеснуть весь свой столь долго сдерживаемый гнев, всю свою тлеющую под слоем сдержанности ярость. Теплая накидка, вымокшая, давящая на плечи своей промозглой влажностью, и запахом свежей, речной воды, полетела на пол. За ней последовали шпильки и заколки из волос – пряди все равно растрепались, запутались, начали беспорядочно виться от все той же речной воды и влажности, а прическа совсем развалилась. Ши Уду раздраженно выдергивал запутавшиеся в волосах шпильки, выпутывал резкими, рваными движениями из них заколки, так, что пряди перепутались лишь сильнее, и отбрасывал их в сторону, ничуть не заботясь о том, что со всем этим мерцающим в неярком, предутреннем свете золотом будет дальше.       Лишь подарок Цзюнь У – шпильку из светлого золота, увенчанную струящимся, белоснежным шелком, он ни выдернуть из волос, ни бросить на пол не решился. Даже предполагая, что Цзюнь У никогда об этом не узнает, Ши Уду не решился сделать подобное. И это злило его больше, несравнимо больше, чем все произошедшее на берегу реки, после того, как они с Пэй Мином выяснили, что демон исчез каким-то невероятным образом из удерживающего его барьера.       Помощники, появившиеся столь не вовремя, столь невпопад, бросились подбирать эти шпильки, и заколки, и накидку, и Ши Уду, не сдерживаясь, сорвался и на них тоже:       - Пошли прочь!       Такие глупые, такие бессмысленные слова, которые все равно не способны были хоть что-то изменить. Но он и так постоянно одергивал себя, постоянно заставлял делать то, что делать ему не хотелось, что делать было невыносимо – произносить слова, наполненные ложью, подчиняться желаниям, что ему не принадлежали, следовать тому, что было чуждо, неприемлемо.       Потоки воды в этой комнате, что казалась крохотной по сравнению с величественными залами и пышно украшенными переходами, текли то неспешно и сонно, то шумно, стремительно, закручиваясь в темные водовороты, и разбрасывая прозрачные брызги. И воды потянулись к нему, неосознанно поддаваясь его сущности, что тоже принадлежала воде, едва Ши Уду опустился возле этих потоков, пронизывающих комнату. Водовороты стали глубже, сумрачнее, и прозрачная поверхность вод потемнела, словно впитала в себя и ночь, и непогоду, и низкое, нахмурившееся небо. Вода, как и всегда, отзывалась на его состояние, на его гнев и ярость, на его недовольство собой, и всем тем, что произошло столь недавно.       Ши Уду помедлил несколько мгновений, а после окунул чуть подрагивающие ладони прямо в потоки воды. Влажная прохлада окутала его, накрыла собой, и он почувствовал, как тает и отступает усталость, как рассеивается, подобно туманной дымке, раздражение, как воспоминания о недавнем прошлом блекнут и выцветают, бессмысленные и ненужные. Вода не только и не столько отзывалась на его состояние – вода всегда позволяла ему успокоиться, прийти в себя, перестать вновь и вновь возвращаться мыслями к тому, что он все равно не был в состоянии исправить. Ши Уду провел ладонями по выложенному многоцветными камешками дну, пропустил струи воды сквозь пальцы, ничуть не заботясь о том, что рукава одежд падали в эти потоки, и уже полностью вымокли, и теперь липли к рукам, обхватывая их охотно и ощутимо.       Алый с багряными проблесками камешек, что попался под руки, невольно напомнил о цветах, принадлежащих дворцу Пэй Мина, и Ши Уду вновь вернулся мыслями к тому, что произошло между ними. * * *       - Я не чувствую демоническую ауру, - Пэй Мин покачал головой, попробовал еще раз дотянуться своей духовной силой до самых глубин реки, до ставшего бесполезным барьера, что начинал истаивать по краям, оседая и стекая дрожащими каплями, до хоть каких-то существ, среди которых мог скрыться водный демон.       Ничего.       Совсем ничего.       И это и так стало понятно, едва они заметили опустевший барьер.       - Может, стоило лучше ставить и поддерживать барьер, в таком случае, Шуи-шисюн? А не только предаваться постельным развлечениям с твоим любовником. Ты о них столько поведал, что это явно занимает твои мысли больше, нежели какой-то скучный и ненужный барьер, - в лиловых глазах Пэй Мина вспыхивали и гасли насмешливые искры, в его голосе тоже не звучало ничего излишне колкого или оскорбительного. Так, снисходительное удивление тем, как можно было настолько увлечься в объятиях и постели Цзюнь У, чтобы не суметь сложить нужные печати и влить еще немного духовной силы в барьер, когда он начинал истончаться и истаивать.       И раньше Ши Уду лишь поддел бы Пэй Мина в ответ, указав ему на его собственные любовные развлечения, и то, сколько раз он из-за них оказывался в неловких, глупых, а то и запутанных ситуациях.       Раньше.       Но не теперь, когда одной-единственной фразой, всего лишь несколькими неосторожными словами, Пэй Мин умудрился задеть в Ши Уду столько всего такого – темного, спрятанного в самых глубинах, запретного и тревожащего его столь сильно, что он предпочитал удерживать эти мысли на самом края сознания, не позволяя им затопить себя полностью, не позволяя признать себе, что он впервые за бесчисленные годы совершенно не представляет, что ему делать. И как долго еще он сможет продолжать этот опасный путь по тончайшему льду.       Он не хотел этих развлечений с Цзюнь У. Не хотел этих следов, что оставались на нем так надолго, что отмечали его, что высвечивали, что он больше не принадлежит себе. Не хотел прикосновений этих умелых рук, что заставляли его испытывать вынужденное, болезненное удовольствие. Не хотел чувствовать эти грубоватые, нетерпеливые толчки внутри себя, когда грань между похотью и отвращением выцветала, стиралась, и он больше не сдерживал стоны и вскрики, наполненные непристойным, неправильным наслаждением.       И тем более несправедливым ощущалось обвинение Пэй Мина – пусть и несерьезное, ненастоящее – что Ши Уду так увлекся, что не удержал барьер. Он просыпался посреди ночи от ледяной, зябкой влажности начинающего опадать барьера – и даже и не думал спать дальше, и скинуть происходящее на помощников. Нет, он восстанавливал зыбкие, источающие водные капли края барьера сам, тратя на это немало усилий и немало духовной силы. Он задерживался перед празднествами, что требовали его присутствия теперь всегда и постоянно, требовали устраиваться возле ног Цзюнь У, и выполнять лишь то, что он скажет. Задерживался, чтобы вновь заняться барьером, рискуя получить недовольство Цзюнь У, что вылилось бы после в грубость, и новые, плохо заживающие следы на его обнаженной коже.       И после всего сделанного, после всего вложенного, слушать даже просто предположение о том, что он не занимался барьером – это было слишком.       - Я поддерживал барьер постоянно. И духовных сил в него вложил достаточно. Даже когда мне было несколько не до этого, и, как ты выразился, я был полностью занят своим любовником. Во всех смыслах этого слова, - Ши Уду злился – на себя, на Пэй Мина, на Цзюнь У, на столь необъяснимым образом исчезнувшего водного демона и на барьер, что оказался таким ненадежным – и прозвучало сказанное холоднее и резче, чем он намеревался, чем он предполагал, было бы уместно в подобный момент. Но остановиться у него не получалось – ярость и недовольство поднимались в нем темными волнами, захлестывали, нашептывали те слова, что он произносил вслух, подсказывали ему даже не пытаться сдерживаться.       - Если бы это было так, демон никуда не делся бы, - Пэй Мин неверяще усмехнулся и прибавил со знанием дела. – В общем-то, я тебя даже в чем-то понимаю, удовольствие это не то, от чего так просто отвлечься, - наверно, он просто пытался свести происходящее к шутке, к несерьезной глупости. Наверно, это даже был неплохой способ. Наверно, стоило поддаться ему, сказать что-то столь же легкомысленное и непристойное – и сделать вид, что ничего особенного не произошло, что это всего лишь один из многих их разговоров, что касался постельных утех, и их предпочтений.       Но Ши Уду накрыло сложно объяснимое упрямство, и гнев, перемешанный с досадой, никак не желал отступать, никак не желал переплавляться в беспечность и ответную насмешливость.       По всему выходило, что Пэй Мин ему не верит.       Не верит, и ничуть не сомневается, что Ши Уду не уследил за барьером, пока развлекался с Цзюнь У.       И это и в самом деле было слишком.       Выпад получился безнадежным, неловким – светлое серебро лезвия меча воды лишь едва задело сталь меча Пэй Мина, что он высвободил из ножен, едва они ступили на речной берег. Кто же мог предположить, что ни сражаться с водным демоном, ни как-то иначе использовать меч – защищая их, или отражая возможные опасности, исходящие от иных, скрывающихся в темноте и глубине существ - ему не доведется, и меч так и останется в его руках без дела.       Во всяком случае, теперь клинок ему пригодился, хоть и не совсем так, как Пэй Мин предполагал.       - Что ты делаешь? – в голосе Пэй Мина звучало недоумение – похоже, он даже не догадывался, даже не представлял, насколько глубоко его слова задели Ши Уду. Как он умудрился, сам того не желая, предположить то, что терзало Ши Уду больше всего, что он не был в силах ни изменить, ни исправить.       Возможно, стоило остановиться.       Возможно, стоило не позволять ярости литься этим сплошным потоком.       Возможно, стоило сдержаться еще раз, вновь, как он привык делать.       Как он вынужден был делать       И это претило и противоречило ему настолько, что он не хотел облекаться в условности и приличия и теперь, и в этот момент. И терять себя даже с теми, кого знал столь давно и близко.       Не произнося ни слова, не отвечая на заданный вопрос, Ши Уду попробовал выбить меч у Пэй Мина еще и еще – неудачно. Разумеется, неудачно. Водная аура меча смешивалась с его аурой подобно волнам неспокойного моря, окутывала его и становилась его сущностью, меч в руке ощущался таким удобным, таким привычным, хотя ему и выпало не так уж много возможностей им воспользоваться. Но этот клинок словно вторил ему, словно отзывался на каждое мимолетное движение, словно следовал его желаниям и принадлежал ему – по-настоящему, полностью.       Но даже этого оказалось мало, слишком мало.       И Ши Уду, тяжело дыша, и с трудом удерживая клинок в непослушных руках – будь это какой-то иной меч, он уже выронил бы его от усталости и бесполезных, ничего не приносящих усилий – решился. Тот прием, что показывал ему Цзюнь У на площадке для тренировок среди пожухлых, отмеченных поздней осенью и приближающимися холодами трав, и высохших, превратившихся из серебряного в серое листьев ивы демонов. Ши Уду запомнил это движение, запомнил слова Цзюнь У, наполненные обманчивой мягкостью, запомнил, что сила и слабость, перемешанные между собой, способны были ввести в заблуждение даже Богов Войны. Прежде всего, Богов Войны.       Движение клинка по клинку получилось плавным, невесомым, таким, что Пэй Мин и в самом деле был уверен – очередной, бесполезный выпад у Ши Уду не получился, не достиг цели. И не достигнет никогда. Вот только в следующее движение – резкое, яростное – Ши Уду вложил все свои духовные силы, все воды, и потоки, и волны, что ему принадлежали, все то, что было его оружием, и его умениями.       И не поверил, совершенно не поверил в то мгновение, когда меч Пэй Мина с мелодичным звоном отлетел на мелкие речные камни – вспыхнули и посыпались искры, ловящие и отражающие темноту, окружавшую их, в стали плеснулись темные потоки реки – и растаяли, растворились без остатка. Его собственный меч, меч воды, тоже отлетел в сторону - упал в речную воду, подняв прозрачные брызги. Засеребрился на светлом песке, что покрывал речное дно, напоминая о призрачных рыбах, что водились среди водоворотов, и чья чешуя отливала серебром и синевой. Поврежденное и почти зажившее запястье вновь отозвалось горячей болью, вновь онемело и перестало слушаться, и Ши Уду закусил губу, пытаясь унять это болезненное ощущение. У него бы и не получилось удержать в руках свой меч, даже если бы он этого хотел.       Они так и стояли, окутанные ночью и темнотой, один напротив другого. Ши Уду ощущал, как боль, наполненная жаром, охватывает запястье все сильнее, растекается по всей руке, и заставил себя не обращать на это внимание, не касаться, не морщиться. Не сейчас. Не время для подобного. Его прическа рассыпалась от слишком резких, неосторожных движений, и теперь шпильки беспорядочно стекали по прядям, мешаясь и путаясь в волосах. Его одежды пребывали в не меньшем беспорядке – рукава задрались, измялись, а ткань ворота распахнулась, и теперь глубокий, уродливый след, оставшийся от меча Цзюнь У, что был способен забрать духовные силы, вновь стал виден. Но Ши Уду даже не попытался его закрыть, поглощенный своей яростью и своим непониманием.       Пэй Мин первым нарушил сумрачную тишину, протянувшуюся между ними:       - Этот прием… Полагаю, один из тех, которым владеет Император Небес? – его голос звучал ровно, но пальцы стискивали опустевшие ножны с такой силой, что сталь, казалось, вот-вот пойдет трещинами, длинными и извилистыми. Другой ладонью он беспрерывно касался шрама, словно хотел закрыть его, закрыть те воспоминания, давние и мрачные, которые этот шрам ему принес – как делал всегда, если злился, или сомневался, или был чем-то расстроен. Ши Уду заметил эту привычку давно, но до недавнего времени она была Пэй Мину вовсе не свойственна, и он дотрагивался до своего шрама лишь в те редкие моменты, когда его по-настоящему что-то задевало. – Вы теперь еще и на мечах тренируетесь вместе? – прибавил он странным тоном, так и не отводя ладонь от шрама, как будто он вдруг начал его по-настоящему беспокоить, как будто мешался так же, как когда он его только получил.       Ши Уду не счел нужным отвечать. Иначе наверняка наговорил бы лишнего. Он постоял еще несколько мгновений, безмолвно глядя на Пэй Мина, и пытаясь прийти в себя. А после шагнул к упавшему в реку, на мелкий песок мечу. Поднял его, попутно отряхивая тонкое, льдистое лезвие от воды, что разлеталась тускло поблескивающими в темноте каплями, стекала по мечу прозрачными струями, смешиваясь с серебром стали, охотно отзывалась на каждое прикосновение. Спрятал меч в ножны неловким движением – рука почти перестала слушаться, вновь поврежденное запястье отзывалось тягучей болью на любое, даже самое незначительное усилие, и ощущалось так, словно сквозь плотный слой тумана.       Ставший ненужным барьер мерцал синевой и опадал туманной дымкой на речные воды, и Ши Уду сдернул его остатки без сожаления, взметнув свои духовные силы, и даже не используя веер. Обычно он относился к духовным силам куда бережнее, и не выплескивал их больше необходимого, но в этот момент ему было все равно, совершенно все равно.       И к полю Сжатия тысячи ли он шагнул все так же молча, все так же не проронив ни слова. * * *       Потоки воды в его комнате не только приятно холодили ладони, но и приглушали боль в вывихнутом запястье – вновь, в очередной раз, а ведь оно даже не успело полностью исцелиться. И давно бы исцелилось и перестало беспокоить, если бы Цзюнь У позволил ему это, позволил воспользоваться помощью целителей, или своими духовными силами, или хотя бы снадобьями, что пахли терпко и травянисто, и были, может, и не столь действенны, как прочие способы, но, тем не менее, помогали тоже, пусть и гораздо медленнее. Но ничего из этого ему не было позволено, и Ши Уду приходилось бесконечно долго ждать, когда его ссадины, и раны, и повреждения затянутся сами собой, когда его тело справится с ними, поддавшись этой необходимости.       Следующий попавшийся ему в ладони камешек мерцал черным и синеватым в мягком свете начинающегося утра, и Ши Уду невольно вновь задумался о исчезнувшем из барьера водном демоне.       Это было невозможно.       Ну, почти невозможно.       Белоснежный с золотистыми отсветами камешек в ладонях.       О том, что речные воды закрыты барьером, что удерживает демона, знал лишь Цзюнь У, и никто больше.       И лишь Цзюнь У обладал силой достаточной, чтобы попасть внутрь барьера. И попасть так, что Ши Уду ничего не почувствовал бы – не уловил бы колебаний духовной силы, из которой был создан барьер, не ощутил бы отсутствие демона и его ледяной, окутанной яростью ауры, не понял бы, что воды реки, обманчивые и изменчивые, подчинились силе, что превосходила его, хотя и не принадлежала воде, не являлась ее частью. И все, что он делал, вливая духовные силы в барьер, удерживая его – не имело бы смысла, но он об этом не знал бы.       Вот только зачем это Цзюнь У?       Конечно, если Цзюнь У желал его размолвки с Пэй Мином, то, в таком случае, он получил именно то, чего хотел. Мысль заставила Ши Уду криво усмехнуться – само собой, мелкие, незначительные ссоры, которые и ссорами-то назвать было сложно, у них время от времени возникали, не без этого. Но вот чтобы так - так серьезно, так резко, так опрометчиво – такого между ними никогда раньше не происходило. Тяжелый, основательный меч Пэй Мина, тускло поблескивающий сталью на влажных, усыпавших берега реки камнях. Сталью, что испробовала немало сражений, и бесчисленное множество лет не подводила и подчинялась беспрекословно. Его собственный меч – изящное, серебристое лезвие под слоем воды, исказившееся и неверное в отражении, принадлежащее водам и льду, отзывающееся на его ауру столь ощутимо, столь охотно.       Ши Уду хотел и не хотел этого одновременно.       И все же, разве возможно знать о таком, предположить заранее, кто что скажет, и кто что ответит? Чей гнев окажется весомее? И чьи догадки заденут так сильно, что сдержаться будет невозможно? Да и не слишком захочется. Разве что Цзюнь У изучил их обоих достаточно тонко и глубоко, чтобы предположить подобный разлад – и не ошибиться. И этот так вовремя подаренный меч. И этот так вовремя показанный прием.       Невнятный шум, раздавшийся за плотно закрытыми дверями, и удивленные возгласы помощников, выдернули его из этих размышлений, заставив недовольно скривиться. Почему-то даже в самых простых делах его помощникам постоянно требовались то подсказки, то помощь, то ответы на вопросы, не знать которые казалось совершенно невозможным. И Ши Уду пребывал в полной уверенности, что его отвлекают из-за каких-то очередных глупостей и бессмысленных мелочей, когда распахнул высокие створки – но происходящее заставило его застыть на месте в бесконечном удивлении.       Цинсюань, привалившись к стене коридора, что пряталась за бирюзовыми, шелковыми занавесями, цеплялся за Повелителя Земли, почти повиснув на нем. Вид у обоих был настолько потрепанный – а у Цинсюаня еще и виноватый – что невольно закрадывались мысли, что на этот раз они ввязались во что-то по-настоящему весомое и не слишком приятное. И, возможно, одними добродетелями и золотыми слитками будет не обойтись.       И выглядели они так, словно ввязались в драку, или что еще похуже – измятые, перепачканные одежды, растрепанные, пребывающее в полном беспорядке волосы, ссадины и синяки на лице. Сложно было не заметить, что у Цинсюаня один рукав изодран, а другой испачкан в чем-то темном, багряном, закрывшем собой белое с нежно-зеленым и серебристым. На кровь это похоже не было, больше на соус или какую-то приправу, и Ши Уду мысленно предположил, что Цинсюань так и не оставил свою привычку пить в трактирах в мире обычных людей. Неглубокий порез на его щеке истекал каплями крови, что скатывались по коже медленно и липко, а сломавшаяся на части заколка, кое-как удерживающая остатки прически, подсказывала, что досталось ему немало.       Повелителя Земли Ши Уду разглядывать не стал, лишь отметил мимолетно, что тот выглядел ничуть не лучше – то и дело касался ощутимой, расплывающейся темным и синеватым ссадины на лице, и морщился так, что становилось понятно, что без помощи целителей не обойтись. А золотистые подвески с пояса его одежд и вовсе оказались оторванными и повязанными на запястье, чтобы не потерялись.       Оглушительную тишину, накрывшую коридор, казалось, можно было потрогать, прикоснуться к ней.       И Ши Уду заговорил первым, обращаясь к ним обоим:       - Что произошло?