***
Мерной уверенной поступью, но в то же время с легким волнением сердца молодой венецианец, до сих пор имеющий престижную должность советника Повелителя, стал направляться к дворцу на Ипподроме. До нужного места ему удалось довольно скоро добраться, учитывая и тот факт, что в этом здании и на его территории Гритти нередко гостил по своим или вовсе не своим побуждениям. Проникнув на выделенный Повелителем своему другу участок, синьор сперва оглядел дворцовую территорию. Она показалась европейцу совсем пустой, так как Гритти привык видеть здесь малышку, носящуюся в неугомонном темпе, да и родители Мелек, и слуги супругов по необходимости что-нибудь да делали в этом дворе. Неизменно было одно: точно так же, по обыкновению, яркая игра золотистых лучей дневного светила грела тела разных персон и приносила в человеческие души особенную легкость. Простота движений и мыслей пребывала во всем существе европейца снова, и, напомнив себе причину пребывания здесь, Альвизе направился к тяжелой двери, которая позволит венецианцу мигом оказаться в доме главного Визиря и его жены. Гритти одолели некие сомнения и опасения, когда заметил перед собой высоких, широкоплечих, с прямой осанкой находящихся у двери мужчин-стражников, облаченных в форму черного цвета. И как они еще живы в такую сильную жару? Да еще и в темной одежде! Альвизе поразмыслил, что он бы точно ни за что на свете не простоял так долго в столь жаркое и душное лето. Но не это вовсе смутило Гритти. Увидев иностранного политика, стража резко закрыла вход во дворец сильными мужицкими телами. Оба стражника твердо смотрели на Альвизе и даже чуть с презрением, что не могло не обескуражить мужчину, совсем недавно абсолютно уверенного в себе и своих намерениях. ‒ Я могу зайти во дворец, аги? Или это запрещено? ‒ поинтересовался Гритти причиной странного отношения к нему. Ведь он, Альвизе, на территории дворца бывал не раз, и, тем более, перед ними стоит не кто другой, как советник Султана Сулеймана Хана. Почему бы страже не впустить Альвизе внутрь? ‒ Синьор, Вам нельзя. Посторонним запрещено приходить, ‒ ясно ответили аги. Альвизе, испепеляя мужчин непонимающим взором, не собирался сдаваться и слушать этих рабов. ‒ Я синьор Гритти, советник Сулеймана Хана и друг Ибрагима-паши. В чем причина запрета впускать? Можете осведомить пашу о моем приходе. ‒ Ибрагима-паши здесь нет. Он еще вчера уехал из дворца. ‒ А его семья здесь? ‒ Нет, он уехал вместе с ней. Гритти совсем разочаровался, когда осознал, что сегодня он не сможет воплотить в реальность то, что сам запланировал. Мужчина беззвучно выдохнул и направился к выходу из дворцовой территории. Но он так и не сумел ее покинуть окончательно, так как заметил знакомую хатун, по его воспоминаниям, часто занимающейся с дочерью Ибрагима и усердно помогающей супругам. ‒ Синьор Гритти, добрый день, ‒ приветствовала Нигяр-калфа венецианца в учтивом поклоне. ‒ Что Вы здесь делаете? ‒ Хатун, когда вернется паша, не знаешь? ‒ Точно неизвестно, синьор, но должен скоро приехать, ‒ ответила служанка с опустившимся на землю взором. ‒ А что такое? ‒ Это не так уж важно. Мне просто нужно зайти во дворец, чтобы кое-что забрать со стола Визиря. Паша говорил мне, где лежит эта вещь. ‒ Паша запретил заходить посторонним, но если Вам это нужно, то я могу сходить за этой вещью и принести ее Вам, синьор. ‒ Тогда не в этот раз. Все, я тебя больше не держу, ‒ дал понять Альвизе служанке, что их диалог на этом закончен. Гритти вовсе покинул территорию дворца Визиря, а Нигяр, покосившись в раздумьях в сторону, куда отправился синьор, не могла отказаться от той мысли, что поведение венецианца было довольно странным. Похоже, он что-то задумал. Но что?***
Роскошная карета в умеренном темпе передвигалась по рыхлой теплой земле, в такт громыхая колесами. Кроны деревьев, встречающих процессию с левой и правой стороны, укрывали своими тенями повозку, словно от какого-то неопознанного врага или вот-вот надвигающейся опасности. Уже изо всех сил излучали теплый свет лучи яркого солнца, с детской шалостью вкрадываясь сквозь все отверстия и щели каждого приметного и невзрачного уголка, до которых в общем и целом могла быть возможность дотянуться своими длинными языками светлоты. Вскоре наступит полдень ‒ и прекратится недолгая разлука двух, а может быть и вовсе трех трепещущих сердец, все более близко приближающихся друг к другу. Одно из них даже не догадывается о все-все надвигающейся встрече, но его обладатель с нетерпением дожидается этого момента, чтобы почувствовать сладостное, но в то же время резкое расслабление всего тела. Эта персона еще даже не знает, каким образом все случится: заколотится ли и так без конца трепещущее от болезненного ожидания сердце, заставят ли непомерно вспыхнувшие эмоции и чувства заплакать непозволимыми слезами, вырвется ли из уст сдавленный крик от наполовину тайного резкого облегчения, обрадуется ли ей еще кто-нибудь, кроме затосковавшегося ребенка. Сердца всех членов семьи Ибрагима неутомимо колотились от волнительного ожидания и незнакомого предвкушения. Их не было дома всего три дня, но трепет в их грудях был подобен содроганию сердца в преддверии какого-нибудь важного события: будь это первый выход в люди или значимое торжество вроде дня рождения или свадьбы. Но в этом случае чуть мечтательные и вдобавок полные искренней радости жизни улыбки каждого, кто находился в движущейся карете, приносили друг другу отраду и понимание красоты и непревзойденности настоящего мгновения. Теперешний момент внушил им детское чувство беззаботности и особой эйфории, благодаря которой все позитивные мысли собираются в одну тесную кучу, а все плохие ‒ отдаляются, откладываются на более поздний срок или даже вовсе испаряются где-то в воздухе, возникая в голове другого человека или навсегда исчезая, оставляя после себя одну лишь стеклянную пустоту. Едва касаясь плеч и крепко, но в то же время с нежностью держась за слегка потные ладони друг друга, супруги сидели рядом и с привычной им лаской смотрели на маленькую Мелек, которая не на нервы родителей вовсе ворочалась на своем месте. Напротив Хатидже и ее любимого вместе с маленькой принцессой сидела скромная служанка, косящаяся на девочку из-за ее неуместного поведения в понимании девушки, не очень смыслящей в детской психологии и отношении родителей к неусидчивости маленького ребенка. Но муж и жена и не смели как-то ругать девочку, упрекать ее из-за нетерпеливости снова увидеть родной дом и любимую помощницу. И тот, и другая умилялись Мелек и не желали отрывать от малышки довольных и радостных глаз. Минуя леса, карета еще некоторое время передвигалась, но уже чуть быстрее. Каждый сидящий в ней ощущал на себе особенную силу пекла солнца, которое своим неудобством заставило на некоторое время забыть о том, куда едет эта семья. Из-за отсутствия вееров или похожих приспособлений для утоления сильной жары те, кто уже не мог терпеть бередящую¹ игру золотистых лучей, помогали себе машущими движениями рук, чтобы зародить хотя бы какой-то минимум остужающего воздуха. Также раздражающее солнце создавало преграду взглянуть хотя бы одним глазком в небольшое оконце четырехколесного экипажа, чтобы увидеть там знакомые виды крупнейшего города и понять, что родной дворец на Ипподроме совсем близко. В один миг карета резко качнулась вперед и прекратила движение. Представительницы женского пола вопросительно взглянули на единственного здесь мужчину. Ибрагим понял запрос жены и дочери, и тогда он, несмотря на то же ослепительное солнце, посмотрел по ту сторону. В окне были видны знакомые очертания их дома-дворца. Ибрагим энергично повернулся лицом к сидящим в карете и с довольной улыбкой на лице кивнул им с намеком на долгожданное прибытие. ‒ Мы приехали, Ибрагим? ‒ не хватило Хатидже простого движения головы паши, чтобы ясно понять его мысль. ‒ Да, мы наконец приехали… ‒ Пап! Можно я первой выйду на улицу? ‒ в восклицательной интонации прервала своего отца Мелек. Паша сумел сразу же понять истинные побуждения девочки и поэтому, недолго подумав, ответил своей дочери: ‒ Хорошо. Только вместе с Чичек-хатун, ладно? ‒ Я хочу одна! Она не успеет за мной. Она быстро не бегает, как я. Правда же? Родители засмеялись после слов их дочери, а потом Ибрагим все же ответил ей согласием: ‒ Ладно. Только аккуратно, хорошо? ‒ Да! ‒ почти крикнула Мелек, собираясь в это же мгновение выскочить на улицу, но Визирь сумел остановить ее вовремя одним знакомым жестом руки, который часто находил применение у Сулеймана. ‒ Подожди, Мелек. Я помогу тебе выйти. Не надо спешить, ‒ предупредил Ибрагим принцессу, чутка наклонившись ей навстречу. ‒ Нет, я сама! Я так хочу! Нельзя! ‒ запротестовала молодая Госпожа, сложив руки перед собой. ‒ Доченька, надо слушаться папу. Давай, иди ко мне. ‒ Нет, я приказываю! ‒ вдруг сорвалась на крик Мелек, заставив вздрогнуть снаружи и изнутри своих родителей, особенно, Ибрагима. ‒ Я законная Госпожа, а ты только мой папа и раб! Ибрагим застыл на месте от таких ужасных, хотя и почти правдивых слов его собственной дочери. Его беспокойные глаза так и остались лицезреть Мелек Султан. Девочка так же смотрела на своего отца, не отрывая своего предупреждающего взора. Паша всего несколько секунд пребывал в ступоре эмоций, а затем стал мотать головой, до сих пор не веря тому, что донесли до его сознания уши. Неужели это его родная дочь только что оскорбила? Да, это она унизила своего отца. Но откуда… откуда малышка набралась такого? Ибрагим чувствовал себя почти ничтожеством, снова осознавая правдивость ее высказывания. Так говорила когда-то ему Хюррем, да и не она одна… Но за что все так его унижают? Зачем опять взяли за больное? Они, что, разве не знают о том, что, хоть Ибрагим и является рабом Султана, но он еще и Великий Визирь этого государства! Неужели эти оскорбления будут литься на него и впредь? Паше было бы проще раз и навсегда забыть о бесконечных унижениях в его сторону. Но гордость у него все-таки осталась. Как он может и дальше мириться с тем, что Визиря считают чужим в том месте, где Ибрагим обрел свой новый дом, падишаху которого он служит правдой и верой? Неужели вот эти «Паргали», «Ибрагим из Парги» останутся с ним навечно? Неужели его статус так втерся в сознание господ, что они всегда найдут повод унизить Ибрагима и задеть за живое? Разве зря он добился таких высот? Когда они наконец уже поймут, что он ‒ единственная правая рука государя? Почувствовав чуть терпкий ком в горле, Визирь все-таки протянул руки к Мелек, но та и не собиралась поддаваться. ‒ Мелек, может, хватит? Я тебя всего лишь опущу на землю, ‒ сказал спокойно Ибрагим, но уже без прежней ласки и нежности. Паше в этот момент было точно не до этого. ‒ Нет! Я хочу сама! Ибрагим, несмотря на то, что очень хотел добиться своего, все же позволил своей дочери самостоятельно выйти из кареты. Девочка гордо и довольно встала со своего сидячего места, а паша покосился на служанку, чтобы та не дала упасть Мелек. Девушка быстро опустила на землю малышку, пока дочь Визиря не начала вырываться из рук. Мелек, оказавшись ногами ровно на земле, быстро зашагала по территории дворца и стала искать ту, от которой так долго не хотела уезжать отсюда. ‒ Нигяр-калфа! Ты где? Девочка оглянула все вокруг, но так и не нашла эту служанку. Почему же она не поехала с ее семьей? За что разлучили так насильно? Зачем калфа так издевается над маленькой султаншей? И где же сама Нигяр? Молодая служанка выбежала из кареты и стала звать девочку, сильно беспокоясь за Мелек: ‒ Мелек! Мелек Султан! Отзовись, тебе нельзя быть одной… Где же ты, маленькая девочка? Чичек-хатун, чувствуя, как сильно колотится ее встревоженное сердце, стала бегать по всем окрестностям двора дворца, пока ничего с Мелек не приключилось. Дочь двух супругов подбежала к беседке и заглянула в нее. Но и там не было Нигяр. Девочка обиженно сложила руки перед собой и, обреченно выдохнув, начала плакать от отчаяния. ‒ Нигяр, где же ты-ы?.. Чичек-хатун, громко ахнув от успокоения тревожных мыслей в своей голове и почти полного расслабления в мышцах, подбежала к Мелек и присела на корточки, бережно взяв за крохотные детские пальчики. ‒ Мелек. Прошу тебя, не плачь, Мелек! Что у тебя случилось? ‒ стала успокаивать как могла хатун. ‒ Где Нигяр? Где она? Она меня бросила? ‒ с каким-то гневом в своем взоре стала спрашивать Госпожа. Девушка, несмотря на то, что ни капли не была привязана к дочери паши, ощутила, как тесно сжалось ее сердце, какая сильная горечь приступила к ее горлу. Бедная девочка! Вся истосковалась по, вероятно, сильно занятой служанке! ‒ Мелек, милая Мелек. Не надо так плакать. Нигяр, наверное, занята во дворце. Пойдем внутрь, поищем ее. ‒ Я тебе не верю. Она должна встретить меня! Служанка теперь совсем не знала, каким способом утешить малышку. Казалось, девочка будет страдать вечность из-за до сих пор длящейся разлуки. Неужели так будет всегда? Внезапный скрип тяжелой двери. Мелек испуганно обратила свой внимательный взор на вход во дворец, в котором виднелись чьи-то худые руки с нежными и ласковыми ладошками, мягкая атласная ткань зеленого цвета с красивыми маленькими картинками красного цвета и черные волосы, некоторые локоны которых аккуратно лежали на спине хатун. Все эти знакомые детали и черты мгновенно отозвались в памяти ребенка образом ее любимой служанки в детском сознании, а потом неописуемой радостью и в сердце девочки. Мелек громко ахнула от неожиданного прилива счастья и громко воскликнула: ‒ Нигяр! Нигяр! Это ты, Нигяр? Чичек-хатун также обратила внимание на открывшуюся дверь и улыбнулась от резкого облегчения в сознании и душе. Служанка поднялась вверх на ноги и стала наблюдать за происходящим. Калфа вдруг неслышно ахнула, услышав недалеко от нее детский вопрошающий зов, и вот тогда она увидела дочь Великого Визиря. Сердце хатун сначала замерло, словно в ожидании того самого момента, а затем неустанно запрыгало, все ускоряясь и не давая покоя его обладательнице. Нигяр почти с восхищением и неусыпной отрадой глядела на крохотную фигурку. Служанка начала ощущать, как перед ее глазами собирается мокрая пелена слез, которые Нигяр не хотелось оставлять на обозрение. Но в этот момент женщина не думала о чужих мнениях и доводах по реакции ее, простой прислуги, ведь этого мгновения Нигяр так желала в последние дни. Хоть их было так мало. Нигяр, совсем не собираясь тянуть с ждаными объятиями, начала торопливо приближаться к Мелек Султан, в то время как малышка успела опередить в один короткий миг любимую калфу. Девочка мигом бросается к ногам хатун и, хотя довольно резко, сталкивается с ними. Мелек оставляет кроткий поцелуй в одно женское колено и начинает громко-громко хохотать от счастья, минуя разлуку. ‒ Здравствуй, Мелек, милая моя! Ты скучала по мне, да? ‒ Да, очень! Почему ты не уехала вместе с нами? ‒ У меня были дела, малышка. Прости меня. ‒ Нет! Как я могу тебя простить? Ты даже «пока» мне не сказала! ‒ обиженно говорила Мелек. Нигяр вздохнула, понимая, что маленькая Госпожа до сих пор обижена на нее и вряд ли простит так скоро. Калфа неторопливо и аккуратно опустилась на корточки и бережно дотронулась до маленьких плеч девочки. У Нигяр не сходила отрадная улыбка с лица, и поэтому Мелек тоже улыбнулась, чутка посмеявшись с прищуренными из-за слепящего солнца глазами. Калфа неопасливо, но очень бережно погладила девочку по ее гладкой и пухлой щеке. ‒ Мелек, я так рада, что ты теперь здесь. Я постараюсь тебя так больше не бросать. Но твой папа никому, кроме меня, не доверяет ваш дом, поэтому мне пришлось здесь остаться. Я сама этого не хотела. Пойми меня, ладно? Девочка еще с каким-то недоверием глядела в темные глаза любимой помощницы. Мелек хотелось продолжить свою обидчивость и никогда не прощать Нигяр, но малышке было прекрасно видно, с какой любовью и нежностью смотрит на нее она. Мелек ни за что бы не простила другого человека в этой ситуации, так как не питала ни к кому другому, кроме своих родителей, такой глубокой и сильной привязанности. И поэтому малышка ответила Нигяр согласием, которое выражалось в ее уверенном кивке головой. ‒ Спасибо тебе, Мелек. Можно я тебя обниму? Маленькая султанша и в этот раз не стала идти против Нигяр и поэтому тоже обняла калфу. Они тесно прижимались друг к другу, обнимаясь. Калфа со всей своей любовью приникала к детскому телу, но старалась также и не сжимать так сильно его. Нигяр обнимала дочь Великого Визиря, но калфе в один миг начало казаться, что и Ибрагим тоже теснится рядом с ними. Хатун не сомневалась в том, что всю свою любовь она отдает им обоим, тем людям, к которым за короткое время так сильно привязалась. Служанке хотелось, чтобы эта любовь никогда не угасала. Это теплое и светлое чувство крепчает с каждым годом все сильнее в ее груди и сознании, и если вдруг оно бесследно потухнет, то в сердце Нигяр возникнет абсолютная пустота. Только воспоминания вернут ее к тем эмоциям и чувствам, но и это ей не сможет помочь. Ведь именно эта любовь зарождает в обычной прислуге новые чувства, надежду на лучшее и саму жизнь. Эта любовь запретна, но разве сердце человека прислушивается к этим запретам? Разве чувства подчиняются каким-либо законам и обычаям? Какие могут быть рамки, если эта любовь сама вкралась в женское сердце? Именно она впускает в Нигяр бескрайнюю жизнь. Погрузившись глубоко в свои раздумья о вечном, Нигяр начала улавливать до боли ей знакомый проникновенный низкий голос, который ей бы хотелось прокручивать в своей голове сотни… нет, тысячи… вовсе нет, целую бесконечность. Калфа начала по привычке представлять образ Ибрагима, ощущать мужские касания по ее телу, а потом и вовсе его горячее дыхание, означающее, что губы паши совсем близко. Нигяр мечтательно улыбалась, пребывая в почти глубоком состоянии транса. Она уже почти не ощущала тесные объятья с Мелек. Но в один момент служанке показалось, что и в самом деле звучит голос Ибрагима с ней рядом. Поначалу Нигяр подумала, что она стала сумасшедшей из-за своей бескрайней любви. Но когда Мелек выронила калфу из долгих объятий, все встало на свои места. Девочка повернулась к своему папе и тесно, с нежностью прижалась к его ноге. Ибрагим, чуть наклонившись, ласково погладил девочку по гладким волосам. ‒ Ну что, Мелек, ты рада, что встретилась с Нигяр? ‒ Конечно! Она такая хорошая! И она очень рада, ‒ ответила дочь паши и залилась громким веселым смехом от все еще пребывающей в ее сознании безудержной радости. Нигяр твердо встала на ноги и хотела было поприветствовать любимого мужчину, появлению которого она бескрайно радовалась, даже больше, чем его дочери, но тут Ибрагим обратился к Мелек: ‒ Да, доченька, Нигяр-калфа ‒ очень хорошая калфа. Я рад и за тебя, и за нее, что вы наконец встретились. Служанка, услышав сказанное пашой, забыла, что ей нужно поклониться и что-то сказать в приветствие. Нигяр слышала не просто голос ее любимого мужчины, но и то, что совсем не ожидала услышать из его уст. Хорошая? Очень хорошая? Он рад и за дочь, и за калфу? Рад за них, что они наконец встретились? Нигяр было подумала, что она начинает нравиться Визирю, и ее мечты стали воплощаться в реальность. Но осознав, что он просто так сильно радуется за дочь, что сказал такое ради нее, калфа сразу поникла. Да как она может надеяться на взаимные чувства, если служанка питает теплые чувства к женатому мужчине? К же-на-то-му! Ей либо мерещится такое, либо Нигяр просто обращает на эти мелочи свое неусыпное внимание из-за своей любви. С чего бы Ибрагиму, Великому Визирю, который не раз причинял боль ей, полюбить простую прислугу, как ни в чем не бывало? Это даже не входит в его планы! Нигяр понимала, что это лишь плод ее воображения и рискованных желаний, но калфа уже который раз замечает какие-то странные знаки, понятные, наверное, не только ей одной. Ибрагим то красноречиво похвалит калфу, то учтиво поинтересуется ее душевным состоянием и вообще просто делами в жизни, то мягко дотронется до ее руки, щеки или подбородка. Даже слезы хатун собственноручно он вытирал! Может ли это что-то значить? Или Визирь это все делает специально, чтобы хорошенько поиздеваться над калфой? Этого Нигяр не понимала. Вдруг паша спокойно обернулся к Нигяр, отправив дочь к своей маме. ‒ Паша Хазретлери, так хорошо, что Вы приехали… Ибрагим, как всегда, окинул калфу оценивающим взглядом и чуть улыбнулся. Он немного приблизился к Нигяр и обратился к ней: ‒ Здравствуй, Нигяр-калфа. Как дела? Во дворце и рядом все спокойно, надеюсь? ‒ Конечно, паша. Я следила за всем тут, можете в этом не сомневаться. Ибрагим кивнул ей в ответ и уронил на хатун свой одобряющий взгляд. ‒ Хорошо. Окончив короткий диалог с калфой, Ибрагим стал осматривать дворцовый двор. Он думал о том, что бы ему добавить здесь, как приукрасить, добавить немного роскоши дома и рядом с ним. Но вдруг, что было почти крайне неожиданно и для Ибрагима, и Нигяр, прозвучал объявляющий громкий голос одного из слуг: ‒ Дорогу! Султан Сулейман Хан Хазретлери! Ибрагим удивленно посмотрел на калфу и негромко, но строго спросил: ‒ Что здесь делает государь? ‒ Па-паша, я сама не знаю. Может, что-то случилось? Ибрагим еще несколько секунд постоял в задумчивости, а потом сразу направился к центральному входу его дома, чтобы встретить Повелителя, как следует. С пашой оказалась и Нигяр с какой-то еще служанкой, чтобы помочь, если понадобится. Из роскошной султанской кареты долгое время никто не выходил. Но в одно мгновение оттуда почти выскочил Сулейман, встретив Ибрагима приветливой улыбкой на лице. ‒ Повелитель, добро пожаловать, ‒ поприветствовал Султана Ибрагим, все еще удивленно на него смотрев. Сулейман внимательно и с каким-то непониманием осмотрел своего друга, словно видел его в первый раз. ‒ Здравствуй, Ибрагим. Похоже, ты не рад моему визиту? ‒ Нет, что Вы, государь? Просто мы не ждали Вас так скоро. ‒ Ты, что, только вернулся со своей семьей с отдыха? ‒ спросил Сулейман, словно паша был с ним на допросе. ‒ Да, Вы правы, Повелитель. Что-то случилось? Султан с какой-то загадкой в своем взгляде оглядывал все вокруг: дворец, землю, карету, небо и Ибрагима. Плавно остановившись взором на своем друге, падишах сказал: ‒ Ничего не случилось, Ибрагим. Но, может, что-то да случится, если ты не перестанешь с таким удивлением меня разглядывать, Паргали. ‒ Простите меня, Повелитель, я просто не ожидал, ‒ сказал паша, поменяв свой прежний взгляд на более спокойный и обыденный. ‒ Ладно, Ибрагим. Тянуть не будем. Лучше представлю тебе гостью, которую ты несомненно захочешь принять у себя во дворце. ‒ Гостью? Какую гостью, Повелитель? ‒ удивился Визирь, заинтересованно выпучив свои глаза. ‒ Сейчас увидишь, Ибрагим. И по позволению падишаха из кареты неторопливо вышла незнакомая Ибрагиму хатун, которая, увидев пашу, с интересом на него взглянула. Это была женщина, на два года старшая самого Ибрагима, но ее внешний вид говорил об обратном. Легкое красное платье, чуть взивавшееся на теплом ветру, демонстрировало тонкую изящную фигуру женщины и небольшую округлую грудь благодаря аккуратному вырезу декольте. Висящее на женской шее колье переливалось на ярком солнце. Это украшение не могло не ускользнуть от зоркого взгляда Ибрагима, но посмотрев на лицо и волосы хатун, паша увидел скромный в меру взор в ее выразительных серых глазах, такие же милые другие черты женского лица и черные волосы, собранные в небрежный пучок, спущенный вниз. Маленькие ладошки хатун чуть заметно теребили низ ее платья. Возможно, она волнуется. Но кто же эта женщина? ‒ Повелитель, позвольте спросить, а кто она? ‒ А ты как думаешь, Ибрагим? Мне интересны твои догадки. ‒ Я не знаю, государь. Возможно, это одна из Ваших сестер или… или Ваша наложница. Может, племянница? ‒ Ты не угадал. А я думал, ты догадаешься. Ведь Вы с Мухсине много проводили время вместе в Манисе. Паша сначала совсем не понимал, о чем ему говорит Султан, но потом, осознав значение имени Мухсине и города Манисы, в котором Ибрагима и нашел государь, будучи еще тогда шезаде, Визирь начал понимать, что это за хатун. Когда-то, еще будучи маленьким Тео, чуть позже названным Ибрагимом, паша попался в руки одной доброй обеспеченной женщине по имени Хафса. Она была не совсем молода, но и не стара вовсе. У хатун, свободной женщины, уже давно выросли дети и далеко уехали строить новую счастливую жизнь. Дома у этой женщины жила ее племянница, Мухсине, у которой родители далеко уехали в какое-то место, но потом оказалось, что мать и отец девочки погибли при пожаре. Девочка не могла никак принять горе утраты, думая, что ничто не сможет ее утешить, но ее тетушка Хафса смогла ее как-то успокоить и приютила у себя. Хафса жила в большом доме, так как была хорошо обеспечена. Взяв к себе Мухсине, женщина стала счастливее, так как маленьких деток ей не хватало, а собственные дети еще не успели родить ей внуков. Взяв к себе Ибрагима, женщина не могла нарадоваться. Хафса считала молодого грека примерным мальчиком, не обделенным талантами. Он часто помогал ей в каких-то мужских делах, даже если что-то из этого делали слуги, и вечерами играл на скрипке, ублажая слух хатун. Но вот Мухсине была совсем не рада появлению грека в этом доме. Так как девочка была ленива и плаксива, ее неутолимо раздражало примерное поведение какого-то чужого ей мальчика. Мухсине даже пару раз поругалась с Ибрагимом, так как завидовала ему. Ведь греку уделяли столько времени, сколько не уделяли и ей! Словно родной сын Ибрагим был для Хафсы, а Мухсине постепенно отошла на второй план. Но прошло много лет, и хатун захотела встретиться со своим сводным братом. Она сама не знала, какие побуждения привезли женщину сюда, хотя это именно ее тетушка посоветовала навестить Великого Визиря. Она до сих пор ему завидовала и хотела относиться к Ибрагиму с отчуждением. Но кто знает, может, они подружатся? Паша, пока все вспоминал свое детство и юность, мечтательно улыбался. Но вернувшись к реальности, Ибрагим еще раз осмотрел свою прежнюю подругу и, приблизившись к Мухсине, наконец поприветствовал хатун: ‒ Добро пожаловать к нам, Мухсине!