Lilacs Out Of The Dead Land

      Мир дрожал. Все вокруг металось в пляшущих колебаниях. Цири вскинулась, охваченная образом лавины, которой они недавно избежали. В ужасе, уверенная, что по-прежнему лежит, прижавшись щекой к холодному снегу, она едва осознала свое местопребывание, вскочив и едва не сорвавшись в бег. А потом заметила, что тряска прекратилась. Цири положила руки на колени и попыталась восстановить дыхание, сориентироваться, когда страшная угроза, казалось, прошла. Она припомнила лавину. Странное присутствие в сознании. Поиски Геральта. Доставка его в лагерь. В какой-то момент, видимо, она провалилась в сон, пытаясь согреть его на ледяном горном воздухе. Сегодня утром, по крайней мере, стало теплее. Нужно было осмотреть его раны и почистить, не хватало только заражения, когда он по-прежнему, как показывал сильный озноб, боролся с холодом после погребения на горном склоне.              Цири обернулась и увидела Геральта, разбудившего ее своей дрожью. Зажмурившись, он здоровой рукой охватывал ребра в защитном жесте. Она не поняла, защищался он от холода или от боли, и громко позвала его, не зная, в сознании он или находится в лихорадочном сне. Рука Геральта слегка сжалась, и он приоткрыл один глаз.       — Черт, — его зубы стучали так сильно, что было сложно разобрать слова. — Цири, что случилось?              Она почти начала отвечать, когда другой глаз Геральт вдруг тревожно распахнулся, и он попытался подняться на здоровой руке, после чего страшно захрипел и упал, ударившись головой о землю.              — Ты… в порядке? — он выглядел почти напуганным. Цири подавила истеричный смешок при этих словах. Она никогда не видела его таким слабым, даже после укуса гуля, соединившего их.              — Я в порядке, Геральт, — произнесла она тихо и мягко. — Ты спас меня. Могу добавить, огромной ценой. Выглядишь ужасно. Нужно, чтобы ты немного подвинулся. Я взгляну на руку и ребра.              Как только Цири подтвердила, что с ней все хорошо, его глаза закатились, но он продолжал яростно моргать, оставаясь в сознании. Геральта била дрожь, и Цири обхватила его за наименее пострадавшую часть плеч, стараясь уберечь раны от лишних повреждений.              — Пожалуйста, не засыпай. Ты спал очень долго, и теперь должен рассказать о своих ощущениях. Я знаю, как лечить раны, но мне нужно, чтобы ты уточнил, где и как сильно ранен.              Это было не совсем правдой, но Цири знала много историй о людях, впавших в сон после многочисленных серьезных травм и уже никогда не проснувшихся. Временами, рассказывала бабушка, тело просто получает слишком сильное потрясение, чтобы продолжать исцеление, и человек быстро угасает за ночь. Цири прокляла бы себя, позволив подобному случиться с Геральтом. Не теперь, после всего пройденного. После тяжелых трудов по его спасению. Усердной работы, показавшей, что она не просто избалованная княжна, приведенная к нему предназначением.              Геральт ненадолго прикрыл глаза, и грудь Цири пронзило незнакомое чувство. Мучимый судорожной дрожью, он выглядел совершенно несчастным. Это казалось ужасным, но странным образом и утешало. По крайней мере, теперь она знала — он мог испытывать некоторые человеческие слабости, подобно ей. Возможно, не все, но многие, позволявшие Цири почувствовать себя ближе к нему, больше понять, на что похожа его жизнь. Она бы все отдала за возможность стереть разницу между ними, и надеялась, что произошедшее убедит его, и ее, в их сходстве.              Цири вдумчиво пробежала пальцами по руке ведьмака, проверяя и прощупывая какое-нибудь вздутие, пропущенное предыдущей ночью, переломы, не замеченные в прошлый раз из-за паники. Дыхание Геральта вырвалось изо рта с прерывистым шипением, глаза зажмурились крепче. Убедившись, что ничего не пропустила, Цири смастерила из куска ткани перевязь и туго прикрепила его руку к повязке груди.              — Как дыхание? Кажется, немного лучше?              Геральт все еще вздрагивал под ее руками, и Цири чувствовала возрастающую тревогу из-за не проходящего озноба. Она никогда не видела дрожи, длившейся так долго, а ведьмаки, как правило, согревались быстрее людей. А когда Геральт коснулся ее, нахлынул ужас. Чуть приоткрыв глаза, он слабой рукой взял ее маленькую ладонь и положил себе на лоб, и Цири выругалась. Она была идиоткой, упустив из виду настолько простую вещь. Будучи убежденной, что столь долгий озноб вызван погребением в снегу, она не проверила температуру. Его лоб горел, а взгляд выражал потерю последней связи с реальностью. Сердце Цири едва не разорвалось. Она оказалась не способна даже проверить жар, вынуждая его сказать самому.              — Черт, Геральт, прости. Должно быть, заражение… я что-то пропустила. Больно еще где-нибудь? Ты знаешь, что я пропустила при перевязке? Или нужно просто проверить… о боги, черт, как же я не заметила?              Цири понимала, что несет чепуху, но сердце лихорадочно колотилось, и она уже не могла сдержать себя. Мало того, что она создала ситуацию, вынудившую Геральта спасать ее от проклятой лавины, так теперь еще и не сделала ничего, чтобы помочь. Она чувствовала, как стремительно теряет контроль над мыслями. Дыхание срывалось с губ, горячее и тяжелое. Цири едва успела отвернуться в кусты, как ее вырвало. Она была глубоко подавлена, застряв посреди глуши почти без знаний о лечении. К счастью, некоторые известные ей приемы оказались применимы к данной ситуации. Но Цири не знала, как ухаживать за зараженными ранами. Эта работа считалась слишком грязной для княжны. Она никогда не лечила жар, никогда не чистила раны. Лекари старались объяснить процесс без наглядного пособия. Цири оказалась в затруднительном положении.              Слабая рука легла на ее колено, вырвав из тяжелой, панической мглы, захватившей разум. Обернувшись, она подняла взгляд и встретила лихорадочно блестящие янтарные глаза Геральта. Он нахмурился, хотя нельзя было сказать, из-за смятения или обеспокоенности.              — Хватит, — пробормотал он, губы казались неуклюжими и неловкими, когда он изо всех сил старался произнести слова. — Это… это не поможет. Жар не от… ран. Шок.              Короткое объяснение далось невероятным усилием, и он без сознания повалился на подстилку. Цири трясущимися руками натянула на него покрывало. Новое откровение сделало ситуацию еще более отчаянной. Она слышала, как люди рассказывали про лихорадку от заражения ран. Но никогда про жар от пережитого потрясения. И понятия не имела, как лечить такой недуг.              — Геральт, пожалуйста, помоги мне. Я не знаю, что делать. Я могу вправлять кости и лечить легкие. Но мне никогда не позволяли находиться рядом с больными лихорадкой. Боги, я не знаю, что делать.              Цири почувствовала в груди вновь нарастающую панику, острую и страшную, и не могла справиться с ней. Мысли метались в попытке вспомнить, чему она училась много лет назад в Цинтре. Память выдавала пустоту. Ничего, она не знала ничего! Геральт собирался умереть здесь от ее рук, и она совершенно ничего не могла сделать, чтобы остановить происходящее.              Геральту удалось снова открыть глаза, пока Цири все глубже проваливалась в западню отчаяния. Он протянул здоровую руку к ее щеке и небрежно погладил. Она чувствовала жар, исходящий от ладони, и едва не отшатнулась, прежде чем осознала, что Геральт касается ее так, будто она — его дочь. Цири замерла, едва сдерживая дыхание, надеясь, что мгновение не закончится слишком быстро. Она подозревала, что только горячка делает его сейчас ласковым, но ей не хотелось лишаться своего, возможно единственного, шанса на подобный жест с его стороны.              — Просто… охлаждай меня. Ведьмаки… мы, мы… перегреваемся. И… не уходи. Может начаться… бред, –слова звучали все так же неразборчиво, словно у пьяного. Цири быстро кивнула. Она выхватила запасную рубаху из мешка и, поспешив на край озера, погрузила ее в глубину, создав большие круги. Вода оказалась холодной, явно только что стаявшей с ледника, возвышающегося над ними. Цири вздохнула с облегчением. Кожа Геральта быстро становилась слишком горячей. Такой резкий переход мог помешать выздоровлению, и она надеялась, что прохлада воды восстановит некоторый баланс.              Возвратившись, она обнаружила у Геральта плохо сфокусированный взгляд, который он пытался прояснить, моргая. Цири шлепнула рубашку ему на лоб, наверное, немного грубовато, потому что он вздрогнул и с негодованием проворчал что-то. Правда, его сознание снова стремительно исчезало.              — Прости, прости, — пробормотала Цири, чувствуя себя основательной дурой и испытывая неловкость, поскольку плохо представляла, что делать с раненными и в обычных отношениях. Она чувствовала стеснение, кожа покрывалась мурашками и потом, бросало в жар. Взволнованная и напуганная, она старалась преодолеть непреходящий страх, что ее ошибки будут стоить Геральту жизни. Он немного успокоился, как только ко лбу прижалась рубашка, и Цири плотно обернула его покрывалом, защищая раны от повторного открытия при судорожной дрожи. С его губ срывалось тихое дыхание, и она удивилась, каким неожиданно спокойным он стал. Конечно, это была лишь видимость. Лихорадка похищала сознание и беспокоила Цири больше, чем хотелось признавать. Но оказалось приятно представить, пусть на мгновение, что тяжесть, которую он нес, исчезла. Она редко видела взгляд Геральта таким спокойным.              Как только ему полегчало, и он крепко уснул, Цири убала одеяла и проверила раны. Теоретически, было бы лучше, если бы он описал свои ощущения, но пока она довольствовалась его сном. Всю грудь Геральта пятнали черные и синие ушибы, но, казалось, дышал он легче, хотя и поверхностно. Рука распухла, ее тоже покрывали синяки, и Цири понимала — даже при быстром выздоровлении могут потребоваться недели, прежде чем он окончательно поправится. Травмы были серьезные, и при ее осторожных прикосновениях он отодвигался, болезненно хмурясь во сне. Цири развела огонь, и попыталась приготовить немного бульона с вяленым мясом и сухой похлебкой, привезенной с собой. Мало хорошего, но Геральту требовалась еда. Когда он снова начал лихорадочно метаться, она сменила холодную рубашку на его лбу. При наступлении вечерних сумерек в долине раздался волчий вой, вероятно, над найденным мертвым медведем, и Цири вздрогнула. Гору окутало визгливое эхо, и большую часть ночи она вытирала лоб Геральта и следила за границами лагеря с его луком за спиной, поскольку потеряла свой арбалет на леднике. Она жалко раскачивалась, пока тянулась ночь, и россыпь звезд мерцала в вышине, но старалась не спать. Сейчас Цири несла груз большей ответственности, чем когда-либо. Необходимость спасать чужую жизнь как собственную была для нее еще не освоенным навыком. И теперь, когда жизнь человека, который волновал ее больше всего на свете, висела на волоске, Цири осознала ничтожность своего опыта.              

***

      Геральт проснулся в одиночестве, задыхаясь и чувствуя ужас. Левую сторону тела охватила боль. Такие ощущения появлялись только от сломанных костей; он хорошо знал их и много раз испытывал прежде. Гулкая, скорее назойливая, в отличие от пронзительной боли простого пореза или глубокого дыхания кровоподтека. Но на этот раз она казалась совершенно парализующей. При любой попытке передвинуться дальше, чем на дюйм, он чувствовал, как ребра трутся друг о друга, и казалось, рука привязана к груди. Кроме того, он не мог нормально дышать. Будто легкие сжались, и каждый раз при вдохе уменьшались еще сильнее. Он держал глаза закрытыми, растерянный, обессиленный и более чем слегка обеспокоенный. Вокруг стоял чертовский холод.              Постепенно он лучше осознавал обстановку, и смог понять, что его лихорадит. Он дрожал, но ощущал отстраненность, будто кто-то другой чувствовал через него. Издали доносился легкий звук воды, плещущейся у каменистого берега, бриза, мягко шелестящего в деревьях, и далекого потока, что слышен только в горах; звук водопада уносился в неизвестные долины и ветер мчался над остробритвенными карами. Геральт любил этот шум, и несколько удивился, насколько оказался счастлив услышать его. Он не помнил, как оказался в нынешнем состоянии, но с удовлетворением осознавал, что находится в горах, в окружении ветра, воды, и всем остальным, среди чего рос в Каэр Морхене. Он вдохнул так глубоко, как смог, на языке появилась холодная свежесть, наравне с бесконтрольной болью. Геральт вздрогнул и обдумал, стоит ли открывать глаза. Он чувствовал себя страшно больным. Возможно, следовало снова заснуть. Все чувства подсказывали, что нужно встать, двигаться, не тратя время на отдых, но он был слишком уставшим и больным. Судя по ощущениям, кто-то перевязал его раны. Возможно, эти люди вернутся и принесут немного воды, чтобы облегчить жар. Кожа казалась горячей и плотной, но внутри царил холод. Испытывая крайнюю слабость, и толику стыда за нее, ему захотелось, чтобы человек вернулся. Было бы приятно хоть однажды переложить на кого-нибудь заботы. Оставить кого-то разбираться с ноющими легкими и сломанными ребрами. Просто отдыхать и не волноваться о стервятниках, спешащих к дрожащему телу.              Пока он лежал в ознобе, стараясь не двигаться и размышляя над возможностью приоткрыть глаза, рядом послышался тихий хруст под чьими-то шагами. Сердце заколотилось о сломанные ребра, так сильно, что он испугался, как бы обломки не вылезли из груди. Геральт открыл глаза, и чувствительные радужки пронзил свет, вызвав мгновенную вспышку боли в голове. Он попытался адаптировать зрачки, чтобы они пропускали меньше света, но не смог сосредоточиться. Окружающее казалось водянистым, размытым и слишком ярким; приблизившаяся фигура оставалась колеблющимся силуэтом. Может, русалка? Очертания были определенно женскими. Он поискал свои мечи, каждый звук, издаваемый здоровой рукой, царапал измученный слух. Фигура неожиданно бросилась к нему, а он не имел сил отодвинуться. Вдруг вокруг тела обвилась тонкая осторожная рука, и он расслабился. Не цепкая хватка когтей русалки или заманчивое касание водяного. Нет, Геральт тотчас узнал эти руки, почувствовав на себе. Узнал ритм дыхания и сердцебиения при контакте с телом. Цири? Откуда здесь Цири ? Она сопровождала его на охоте? На них напали в дороге? Измученный и больной Геральт прислонился к ней. У него не хватало сил на вопрос, и он растерялся, растерялся настолько, что позволили голове опуститься на ее плечо и вздохнул с облегчением, когда Цири передвинулась за спину, поддерживая и немного облегчая дыхание. Легкие страшно болели, а тело казалось распухшим, особенное слева. Странное ощущение, он не мог вспомнить, чтобы испытывал подобное прежде.              Цири, казалось, почувствовала вопрос, потому что как только он сонно устроился на ее остром плече, начала тихо рассказывать. Он заметил, как ее руки напряженно проверяли лоб и ослабляли повязки, но старался сосредоточиться на колебаниях речи, исходящей из ее груди, отрешившись от боли тела.              — Ты долго спал, и я беспокоилась. У тебя все еще лихорадка. Думаю, как только получится, нужно посадить тебя на Плотву и попробовать вернуться в Каэр Морхен. Не хочу лечить тебя здесь, в глуши, и все испортить. Ох, Геральт, я ничего не знаю. Не могу ничего исправить, и все из-за меня.              В голосе Цири слышались слезы, и Геральт положил неловкую, горячую руку на ее плечо. Ему подумалось, насколько все это неправильно. Он должен обнимать ее и убеждать, что все будет хорошо. В конце концов, он почти отец ей. Рассеянно, он осознал, что не обнимал Цири со времени их встречи под Содденом. Даже не думал о таком. Но сейчас, слыша, как надломлено и пугливо звучит ее голос, чувствовал, что совершил ужасную ошибку. Она говорила так испугано, так виновато.              — Цири… — его прервал резкий кашель, вызвав легкое неудобство, обычно появляющееся после операции. — Что… что произошло?              Она начала издалека, казалось, не зная, в сознании ли он вообще. Все вокруг по-прежнему расплывалось, и глаза закрывались помимо его воли, но Геральт чувствовал наклон ее плеч, указывающий, что теперь она смотрит вниз, на него.              — Ты… ты не помнишь? — в голосе Цири прозвучал смертельный страх, и Геральт постарался улыбнуться. Он пылал, словно масло, оставленное на солнце летним днем. И наверное, готовился растаять. Но нет, это бессмыслица. Видимо, ему хуже, чем казалось. Свободная рука дрожала, мышцы сводило от усталости. Он тряхнул головой, стараясь не замечать огромных усилий, необходимых для движения.              — Цири… у меня жар. Голова… варится. Как… оленина, — Геральт вполне удовлетворился своими словами и уже не мог вспомнить, к чему они относились, но хватка Цири окрепла.              — Ох, Геральт, ты так болен. Я не знаю, что делать. Сошла лавина, помнишь? Ты… ты спас меня, оттолкнул с пути. Я выкопала тебя из снега через некоторое время, и вся левая сторона твоего тела раздроблена, и ты был таким… таким холодным. Я привезла тебя обратно в лагерь и, думаю, позаботилась о самых опасных ранах, но ты болен, у тебя жар, а я не знаю, чем можно помочь.              Голос Цири трепетал, и Геральт, наконец, понял, почему она выглядела такой виноватой, хотя пылающий разум не мог до конца осмыслить сказанное. Он положил ладонь на лоб, потом опустил дрожащую руку, закутываясь, однако это мало помогло от холода, и ребра заныли. Он кашлянул, пытаясь произнести еще пару слов. Связь действия и мозга распалась; он никак не мог сложить слова. После приступа кашля и нескольких попыток, Геральт смог, наконец, выдавить усеченное сообщение, которое хотел донести до нее.              — Цири… не упрекай себя. Глупо. Не пришлось бы… — он зашелся судорожным кашлем, жар бился в теле и заставлял дрожать, — идти за тобой… если б я не хотел.              Геральт почувствовал, как руки Цири сжались вокруг его тела, и подавил стон, чувствуя шевеление сломанных ребер. Инстинкт подсказывал не отталкивать ее, не просить отодвинуться. Что это важно, хотя он сейчас слишком болен, чтобы понять почему.              Спустя некоторое время Цири, казалось, опомнилась и с раздраженным вздохом ослабила объятия.              — Если я причиняю боль, ты должен говорить. Вот, давай принесу выпить холодной воды, а потом — что-нибудь от боли. Я знаю, у тебя есть немного макового молока в сумках, и даже если ты против, сейчас оно необходимо.              Геральт и не собирался отказываться. Он чувствовал себя отвратительно; находился на грани сна, но каждый раз при попытке задремать приступ лихорадочного озноба или ноющей боли снова будил его. Безумно хотелось спать. Он редко жаждал погрузиться в забытье, но в данный момент не удавалось даже свободно вздохнуть, и накатила слабость от горячки и боли. Геральт конвульсивно сглотнул, и попытался подавить тошноту, когда Цири влила немного холодной воды в рот. Большая часть вытекла; рвотный рефлекс не позволил выпить больше. Затем он ощутил слабое движение и осознал, что Цири укладывает его обратно на землю. И запоздало понял — вода оставила сладкий налет на губах. «Должно быть, с маковым молоком», — подумал он сонно. Большей частью уже в бреду, он почувствовал головокружение.              — Просто поспи, — голос Цири звучал почти умоляюще, а Геральт слишком потерялся, чтобы озаботиться причинами ее страха. — Когда немного полегчает, мы отправимся домой, в Каэр Морхен, обещаю. Я не подведу.              Мир перед глазами окрасился кровью, страшно поразив Геральта, потому что глаза точно были закрыты. Он зажмурился сильнее, но только усилил болезненную пульсацию в голове, и, неловко подвинувшись, почувствовал, как стремительно ускользает сознание. Он неловко ухватился здоровой рукой за сломанные ребра; выматывающая боль заставляла поддерживать их во время сна. А потом звуки воды, набегающей на берег, ветра, летящего в вышине, испуганного сердцебиения и дыхания Цири слились в оглушающую какофонию. Последнее, что Геральт осознал, уплывая вдаль, — навязчивая потребность закрыть уши и скрыться от окружающего шума.              

***

      Даже когда тело Геральта расслабилось, его дыхание осталось прерывистым — легкие не могли набрать достаточно воздуха. Истощенная, Цири упала и постаралась не обращать внимания на пугающие резкие звуки его дыхания. Почти наступил полдень, она устала и проголодалась. Немного еды еще осталось, но они поехали налегке, рассчитывая поймать что-нибудь к настоящему моменту. Цири понимала, для выживания нужно либо немедленно ехать к Каэр Морхену, либо начать охотиться. Арбалет пропал во время схода лавины, а из лука она стреляла плохо, даже из такого легкого, как у Геральта. Хотя, с другой стороны, Геральт был не в состоянии даже попытаться сесть на Плотву, не говоря уже о том, чтобы ехать опасным путем. Создалось безвыходное положение, и Цири ощущала почти такую же потерянность и неопределенность, как после падения Цинтры. По крайней мере, тогда имелась четкая цель, определенная задача. Сейчас, не имея выбора, она чувствовала себя разбитой. Груз сохранения жизни очередному члену сократившейся семьи оказался слишком тяжел. Хотелось бежать, прижать Геральта к груди и скрыться в глубокой глуши, и больше никогда не сталкиваться с такими проблемами снова. Казалось, будто все прошедшие дни за ней велась охота, даже когда она уверилась, что обрела покой.              Даже зная, что Геральт не проснется, Цири очень аккуратно передвинула его на свернутые рубашки, торопливо сложенные подушкой. Каждый раз, прикасаясь к нему, она боялась вздохнуть. Словно дуновения могло хватить, чтобы отправить его в объятия смерти. Цири немного подвинула его голову, темные брови Геральта нахмурились, и она пробормотала ему в ухо какую-то бессмыслицу, прежде чем встать. Ноги и бедра хрустнули от напряжения, и она поковыляла к дереву покрепче, готовому выдержать ее вес. Плотва и Аэрра, стоявшие неподалеку, озабоченно взглянули на нее.              — Милая Плотва, — Цири бледно улыбнулась, и приблизилась к лошади, чувствуя вину за отсутствие внимания к ней, хотя Плотва оказала помощь в спасении жизни Геральта. — Ты так добра. Повремени еще немного, и мы отвезем его домой.              Она предложила каждой лошади полные горсти овса; кусты на такой высоте были слишком скудными, чтобы позволить им пастись самостоятельно. Животные осторожно ели, касаясь большими бархатными губами, теплыми и влажными, ее рук. Цири вздохнула и закрыла глаза, пытаясь представить себя на пастбищах Каэр Морхена. В какой-то момент она перестала грезить о доме-Цинтре и начала мечтать о доме-крепости. Цири задумалась, когда произошла перемена, и испытала легкое чувство потери. Цинтра казалась теперь такой далекой. Хотелось знать, возродится ли это место как ее дом. В глубине сознания она понимала, что это невозможно.              Пока Плотва и Аэрра ели, Цири сидела, опираясь спиной о дерево, и поедала одно из оставшихся яблок, нашедшихся в сумке. Оно почти сгнило, но желудок давно привык неидеальной пище. Почерневшие части она срезала.              Постепенно Плотва добрела до нее и мягко обнюхала. Цири посмотрела в огромные, влажно-карие глаза лошади. Встретив ее взгляд, кобыла фыркнула и махнула мордой в направлении Геральта.              — Знаю, ты скучаешь. Я стараюсь изо всех сил, чтобы ему стало лучше. Тогда мы отвезем его домой. Я сделаю все, чтобы никого не подвести.              Плотва снова засопела и ткнулась носом в ее лоб. Цири позволила себе легкую улыбку. Кобыла имела больше ума, чем большинство людей приписывали лошадям. Она ненадолго прижалась носом ко лбу Цири, окутывая их теплом дыхания, оживляя и успокаивая. Когда Плотва отодвинулась, Цири ощутила бодрость и решимость. Ей подумалось, что чувство безысходности и страх не идут на пользу. Она должна вернуть Геральта в Каэр Морхен, и для этого придется сбить жар и найти способ закрепить сломанные кости на время путешествия. Нужно сосредоточиться только на этом. На единственной задаче. Совсем как после падения Цинтры. Одна цель, одно дело, а затем они оба вновь окажутся в безопасности. Мысль обнадеживала.              Оттолкнувшись от земли, полная решимости Цири медленно поднялась. Она очень мало знала о болезни и лихорадке, но все известное получила через опыт, а не через наблюдение. Как каждый, обучавшийся через процесс, Цири изо всех сил пыталась запомнить не только общие черты. Но она знала — эти сведения похоронены где-то глубоко в памяти. Нужно всего лишь заново обнаружить их.              Цири побрела назад к Геральту. Он крепко спал, как и ожидалось. Выглядел он очень плохо: бледное лицо покрыто бисеринками пота, брови беспокойно сдвинуты, тело охвачено лихорадкой. Травмированная сторона слегка двигалась, словно он неосознанно старался улечься удобнее. И каждый раз слегка просыпался. Его здоровая рука крепко сжимала покрывала. Цири почувствовала, как грудь пронзила боль. Геральт всегда казался неуязвимым. Даже раненный, во время их встречи, он заботился о себе сам, скрывая раны от ее взгляда. Теперь, видя его слишком слабым даже чтобы прятать боль, Цири чувствовала себя плохо. Не предполагалось, что поездка завершится так. Даже сосредоточившись на задаче доставить Геральта домой, она по-прежнему подспудно ощущала вину. Он выглядел совершенно беспомощным.              Удостоверившись, что он хорошо укрыт, а на лбу свежая холодная ткань, Цири отошла подальше и села, прижавшись спиной к одному из хилых деревьев. Она много раз пыталась медитировать, и никогда не получалось. Многочисленные мысли разбегались в разные стороны, и их совершенно невозможно было обуздать. К большому стыду Цири, ее медитативные занятия оканчивались неудачно и бурно.                     На отвесном склоне взвыл ветер, выведя сидящую на скале Цири из равновесия, и едва не опрокинув навзничь. Открыв глаза, она грубо выругалась, ухватившись рукой за маленький выступ позади, чтобы удержаться. Эскель рядом сохранил спокойствие. Скрещенные ноги, идеальное равновесие, полная сосредоточенность. Цири, резко возвращенная в сознание, засомневалась, что он вообще замечает ее присутствие. Расстроено тряхнув головой, она попыталась восстановить позу. Ноги перекрещены, как у Эскеля. Спина безупречно прямая. Очень неудобно. Она не понимала, как ведьмаки сохраняли такое положение несколько часов подряд, особенно, когда медитировали, восстанавливаясь после ранений. Для нее это казалось невозможным, даже на краткие тридцать минут, рекомендованные Эскелем.              Она прикрыла веки, а потом опустила их полностью. После побега из Цинтры было трудно закрывать глаза на открытом воздухе. Цири чувствовала, что должна всегда держаться настороже, остерегаясь опасности. Как только глаза закрывались, вспыхивало видение Цинтры. Горящие дома, кричащие рыцари. Человек в крылатом шлеме, вскинутый меч. Когда он открывал рот, оттуда вырывалось пламя. Он хотел схватить ее…              Люди в лагере беженцев. Умирающие из-за нее. Их глаза открыты, а взгляд остекленел. Дети, погибшие за знатную девочку, ненавидя ее, даже не осознавая, что она среди них. Вдыхая, Цири ощущала вонь крови, тяжелый запах железа. В шепоте ветра слышались крики, мольбы о милосердии. О милосердии, которое она могла принести, отдавшись в руки нильфгаардцев. О милосердии, в котором она отказала им. В груди зародился крик. Дикий, отчаянный, за граню контроля. Цири исторгла вопль, глаза распахнулись, и она упала с камня, где сидела с ведьмаком. Отчаянный крик звенел в ушах. Эскель вскочил, складывая Аард, прежде чем осознал происходящее. Магическая волна смела большое дерево. Цири приземлилась спиной в грязь, воздух выбило из легких. Во рту и на руках ощущался озон. Она задыхалась и затуманенным взглядом наблюдала, как спускается Эскель.              — Что случилось? — озабоченно произнес он с обеспокоенным выражением в раскрытых глазах. Оно не ассоциировалось у Цири с ведьмаками до прибытия в крепость. — Я несколько месяцев не наблюдал у тебя потерю контроля. Ты пробуешь отпустить мысли, как я сказал, и сосредоточиться на цели?              Цири застонала и стерла кровь, текущую из левой ноздри. Она чувствовала себя опустошенной, словно небрежно опрокинутый кубок пива.              — В том-то и беда, — она приподнялась на локтях. — Цель — моя проблема. Моя цель приводит к убийству невинных людей в лагере. Приводит мою бабушку, стражу и близких друзей к гибели. Я не могу думать об этом не… не ощущая запаха крови. Не слыша криков.              Эскель сел рядом, и они долгое время не двигались, пока стрекоза, жужжавшая неподалеку, не приняла их за объекты природы и не села на колено Цири. Она прижала пальцем лапку насекомого и приподняла, очарованная красотой, глазами, подобными драгоценностям.              — Личинки стрекозы безобразны, — наконец, произнес Эскель, и Цири бросила на него быстрый взгляд, подумав, что это, вероятно, самое странное начало беседы, которое ей приходилось слышать. — Да. Они похожи на червей, но плавают в воде, имеют длинные цепкие лапки и огромные челюсти, причиняющие чертовскую боль при укусе. Они созданы только для убийства. А когда линяют и становятся стрекозами, инстинкты и способности не покидают их. Но они уже не столь агрессивны. Потому что учатся, на что стоит тратить энергию, а на что нет. Вот почему она не кусает, хотя запросто может. Это взросление. Обучение через ошибки. Она красива, не правда ли?              Цири кивнула, чувствуя легкую растерянность. Она никогда не слышала, чтобы Геральт называл что-то красивым. Вообще-то она бы удивилась, услышав от него подобные слова. Казалось, ведьмаки воспринимали красоту не так, как люди. Вероятно, за исключением Эскеля. Цири хотелось обнять его из благодарности. Прошло долгое время с последнего прилива человеколюбия, пока она жила в мире мутантов и монстров.              — Когда стрекозы маленькие, они уродливые и дикие. Нападают на все, что попадается на пути. Но если молодая стрекоза выживет в такой период, она научится. Научится использовать свои умения верным образом. И станет куда красивее и спокойнее. Понимаешь?              Цири была далека от понимания, но в любом случае кивнула. Не стоило разочаровывать Эскеля.              Он не предложил медитировать снова. Они больше не возвращались на скалу, хотя Цири видела, что он часто приходил сюда один. И предоставленная сама себе, совсем отказалась от тренировки. Она не хотела видеть мертвые лица близких всякий раз, закрывая глаза. Ненавидела любую попытку медитации, оставлявшую привкус озона во рту. Скрытые призраки, преследующие ее подсознание, хранились под замком. Она собиралась держать их там, пока не повзрослеет настолько, чтобы принять произошедшее и обратиться к нему.                     Теперь, выпрямив спину и прижавшись к дереву позади, Цири ощущала огромное беспокойство. Это уже не тренировка. Не ситуация, когда можно всплеснуть руками и бросить попытки. Геральт зависел от ее способности обратиться к воспоминаниям, от взаимодействия с ними. Речь шла уже не о готовности. Встал вопрос необходимости.                     Когда они с Эскелем возвращались со скалы, Цири забрала стрекозу с собой. Та оставалась на ладони, довольная отдыхом на солнце. Цири ожидала, что стрекоза улетит у темных стен крепости, но она не улетала. Девочка отнесла насекомое в библиотеку, где разыскала книгу по естественной истории, полная решимости узнать больше о насекомом. В Цинтре стрекозы не встречались, и она чувствовала восхищение.              Читая, Цири не услышала тихие шаги Геральта, раздавшиеся позади. Когда он с громким скрежетом придвинул кресло, она в ужасе подскочила. Стрекоза, естественно, оттолкнулась лапками, поднялась в воздух и сбежала через ближайшее открытое окно. Цири невольно бросила на Геральта раздраженный взгляд. Выражение его лица не изменилось. Некоторое время они сидели молча, в тишине слышался только шелест пергамента при переворачивании страницы. Затем, успокоившись насчет внезапного отлета стрекозы, Цири подняла взгляд.              — Геральт?              — Хм.              — Ты знаешь что-нибудь о стрекозах? Мы с Эскелем разговаривали о них сегодня.              Геральт поднял голову, что Цири истолковала как приглашение продолжать.              — В этой книге говорится, что стрекозы развиваются из речных личинок во взрослых особей поздним летом. Но стрекоза, пойманная мной сегодня, была взрослой, а сейчас только весна. Я уже видела эту книгу раньше, потому что ее используют для преподавания законов природы и биологии в лучших школах Цинтры. Почему здесь говорится что-то очевидно неправильное? Почему никто не исправил?              — Не так.              — Что?              — Это не ошибка.              Цири уже испытывала сильное расстройство. Вырывание ответа у Геральта походило на вырывание зубов упрямой кобыле. Она положила подбородок на руку и пристально уставилась на него, пока он не фыркнул раздраженно. Она распознала это как подготовку к объяснению, которого он в действительности не собирался давать.              — Для большинства областей Континента книга верна. Но горы более благоприятны для раннего взросления стрекоз, поскольку насекомые на такой высоте адаптированы к холоду и раньше взрослеют. Если стрекоза хочет выжить, она должна идти в ногу с добычей. Иначе будет голодать. Теперь убери руку от подбородка и перестань таращиться на меня.              — О, — Цири изменила позу.              — Природа более разумна, чем считает большинство людей. Когда нужно что-то освоить и вырастить раньше, природа выполнит задачу, или позволит субъекту погибнуть при попытках.              В глазах Геральта мелькнула боль, он неожиданно встал с кресла, едва не опрокинув его. Остаток ночи Цири с ним не встречалась.                     Она медленно прикрыла глаза. И увидела знакомую картину. Холодный, мертвенный взгляд Калантэ, Львицы из Цинтры, вперившийся в нее. Волосы Львицы грязны и спутаны, вместо привычного наряда — серая рубаха, в которой Цири видела королеву последний раз. Рот слегка приоткрыт, а глаза столь туманны, что невозможно различить радужки. В горле зародился крик. Руки вцепились в траву, пытаясь закрепиться в реальности. Цири ощущала падение в круговорот туманного взгляда, содержащего только упрек и страдание. Он нашептывал, что все случившееся — ее вина. И Цири могла только падать вниз.              А затем вздохнула, всплыла и набрала воздуха, словно ныряя в глубоком озере.              — Нет, — произнесла она громко. — Я здесь не из-за тебя. Ты не нужна мне, бабушка. Мне не нужен гнев или страх, чтобы добраться до хаоса. И сейчас мне не нужен хаос. Я здесь не из-за тебя.              Затуманенные глаза Калантэ закрылись. И Цири отвернулась, устремляясь в глубины разума.              

***

      Когда Цири вернулась из-за пределов подсознания, солнечные лучи уже не слепили. Подняв веки, она встретилась с усыпанной звездами темнотой. Все тело задеревенело. Она медленно, с трудом, потянулась, слыша хруст суставов. Цири чувствовала теперь большее умиротворение, чем в прошедшие дни. Последний раз она ощущала подобное, сидя вместе с Геральтом на камнях, когда он дразнил ее, прямо накануне схода лавины. Мысль заставила улыбнуться. Теперь она вооружена знаниями. Она спасет его. Спасет и вернет домой.              С трудом поднявшись, Цири подошла к Геральту, и осторожно положила ладонь ему на лоб. Кожа по-прежнему пылала, его явно захватили кошмары. Она снова ощутила глубоко в груди вину за то, что оставила его одного на столь долгое время, но тут же подавила это чувство. Сейчас вина никому не могла помочь.              Геральт слегка застонал и пробормотал что-то невнятное. Цири положила руку на его здоровое плечо и мягко, как могла, встряхнула. Он нахмурился и застонал куда громче.              — Черт, больно… оставьте меня.              — Геральт, это я, Цири. Ты спал, но теперь нужно проснуться. Ты болен, и мне нужно накормить и напоить тебя, прежде чем снова уснешь. Замерз?              Геральту потребовалось некоторое время, чтобы осознать услышанное, его глаза чуть приоткрылись. Когда веки начали опускаться, Цири снова сжала его плечо, прогоняя сон. Он выглядел плохо: бледная, как лучшая бумага, кожа, бисеринки пота на лице. Он дрожал, хотя не так сильно, как раньше. Движения горла указывали на тошноту, правда, Цири не могла сказать, от шока или от боли.              — Холодно. Не хочу есть.              — Вот, подвинь руку, надо проверить повязки, а потом я разожгу огонь и принесу еще одно покрывало.              Геральт не двинулся, но совершенно не возражал, когда Цири сделала это за него. Развернув повязки, она увидела только ковер гематом. Удивляло его молчание при манипуляции. Она убедилась, что крохотная ранка, через которую осушались легкие, заживала хорошо, а затем снова туго перевязала его. Геральт не стонал, только слабо отодвигался от нее и причинял себе большую боль.              — Прости, — прошептала Цири. — Я не хотела навредить.              Тогда Геральт заставил себя открыть глаза и попытался сосредоточиться. Ему удалось только туманно взглянуть на ее левым плечом, но Цири решила не упоминать этого.              — Знаю, — выдохнул он, зеленея лицом. — Все… все хорошо. Просто… отвези меня домой. Верю тебе.              Цири почувствовала, как на глаза навернулись слезы, и осторожно положила голову на небольшой, свободный от повреждений участок его груди. Геральт обнял ее здоровой рукой, и они долгое время не двигались. Цири смотрела на звезды, слушая прерывистое дыхание под ней. Она даже не подозревала, что тихо плакала. Геральт вдруг вскинулся, и она поспешно смахнула слезы, поддерживая его и убирая волосы от лица, пока его рвало.              — Шшш, — утешала она, ощущая себя более чем глупо. — Все в порядке, я отвезу тебя домой, просто постарайся отдохнуть.              Геральт прислонился к ней, задыхаясь и одновременно хрипя. Цири стерла слюну и желудочный сок с его подбородка, прижимая к себе. Выглядел он жалко, и она стиснула объятия крепче, стараясь подавить дрожь. Он откинул голову на ее плечо, и Цири, схватив близлежащий бурдюк, влила немного воды между его раскрытых губ.              — Черт… меня снова стошнит, — слова Геральта стали чуть более связными.              — Лучше так, чем обезвоживание и превращение в чернослив.              Геральт приоткрыл лихорадочно блестящие глаза и бросил на Цири убийственный взгляд, но на лице появилась небрежная улыбка. Он толкнул ее локтем здоровой руки.              — Рада видеть, что тебе лучше. Давай уложу тебя обратно, а потом разведу огонь и посмотрю, можно ли согреть тебя. Моя бабушка рассказывала, что при лихорадке нужно пропотеть. Не знаю, сработает ли, но стоит попробовать, если так сможем быстрее вернуться домой.              Геральт слабо качнул головой на плече Цири, потянувшись к надоевшим повязкам на плече. Она хлопнула его по руке.              — Боги, ты невыносим. Удивляюсь, как ты продержался так долго, оставаясь один в глуши. Не будь меня здесь, ты, наверное, брел бы через леса в лихорадочном тумане.              Цири никогда бы не осмелилась сказать такое, находись Геральт в разуме. Но поскольку он не был в разуме, она подозревала, что он ничего не вспомнит в любом случае. Из своего собственного опыта лихорадки, Цири знала, ощущения сохранялись, а личные переживания — нет. Если она может заставить Геральта чувствовать не только подавленность, возможно, эти ощущения останутся с ним и после выздоровления. Цири очень не хотелось по возвращении в крепость терять привязанность, которая у него обнаружилась. Она надеялась, что не только лихорадочный бред заставляет его вести себя подобным образом.              Она опустила Геральта обратно на землю, стараясь действовать по возможности осторожно, не задевая ребра и руку. Он зажмурился от боли, и выругался под нос, пока Цири делала вид, что не слышит. Мгновение он лежал на спине, хотя хриплое дыхание стало более затрудненным.              — Ты в порядке?              — Грудь… тяжело.              Цири поспешила перевернуть его на бок и подложила покрытое рубашкой поленце, поначалу предназначенное для костра, подозревая, что ему, наверное, не очень удобно лежать на голом дереве. Он вздохнул с облегчением, явно благодарный за помощь. Воспользовавшись моментом, она обернула его одеялом. Геральт казался плывущим где-то между бодрствованием и сном, временами соскальзывающим в дрему. Цири убрала с его лба серебристые волосы, потемневшие от пота. Они находились в беспорядке, грязные и мокрые, и липли на лицо и шею.              — Можно заплести их? Просто чтобы убрать с шеи. Тебе, кажется, жарко.              Геральт растерянно моргнул и коснулся волос слабой рукой.              — Жарко, Цири. Принеси воды. Ты … — он затих, спутанный разум не мог подобрать слов, а затем выдал: — заболеешь.              Цири решила, что это, наверное, сойдет за согласие и села у головы Геральта, слегка поддерживая ее руками. Он вздохнул с облегчением и прижался затылком к ее ладоням. Вероятно, они казались прохладными на разгоряченной коже. Разделив волосы на три равных пряди и отжав немного пота, она ловко заплетала их, перевязывая кожаной повязкой, которую он обычно носил. А закончив, набросила косу на его плечо и проверила лоб. Кожа была скользкой от пота, а дыхание вырывалось быстро, как у перегревшегося волкодава. Цири понимала, если заставить Геральта хорошо пропотеть, его тело охладится естественным путем. Но способ казался все менее и менее привлекательным. Она никогда не делала подобного, никогда не видела, сколько неприятных ощущений испытывают люди. Геральт и без того дрожал и постанывал, неуклюже пытаясь стереть пот со лба. Вздрагивающая рука безуспешно старалась сбросить покрывала.              Цири, легко, после тренировки, ударила кремнем, развела маленький огонек и позволила костерку затрещать, устраиваясь у головы ведьмака.              — Черт… горячо. Пожалуйста… хватит.              Цири подавила всхлип и придержала его голову. Капнула немного холодной озерной воды ему в рот, и он искал влагу, облизывая потрескавшиеся губы. Геральт выглядел ужасно больным, дрожащим в ознобе и исходящим потом. Больше всего Цири хотелось все прекратить.              — Еще чуть-чуть. Просто постарайся заснуть, я рядом. Потом, когда лихорадка спадет, мы отправимся домой, и ты сможешь спать спокойно.              Геральт не открывал глаз. Лихорадка достигла пика, и он, вероятно, слишком глубоко погрузился в себя, чтобы расслышать ее слова. Но Цири продолжала гладить руками его волосы, тихо мурлыкая колыбельные Цинтры, которые бабушка пела поздним утром. Когда она и сама задремала, перед глазами возникло смутное воспоминание. О зеленоглазой женщине со светлыми волосами и мужчине с волнистыми темными прядями, напевавших какие-то песни и касавшихся ее лица. Цири хотелось бы узнать, кто они такие. Когда она вытирала пот со лба Геральта и пыталась успокоить его дрожь, их лица в сознании слились с его лицом в единый болезненный образ.