Свежий ветер дует с Черного озера

Свист, резанувший слух, и вспышка, как от магловской петарды, да только это вовсе не предпраздничный салют. Ветка черного тиса, за которым она пряталась, аккурат над головой разлетелась в щепки. Взвизгнув, Гермиона выскочила из укрытия и, отправляя за спину режущее, не особенно концентрируясь на цели, кинулась к фонтану — сменить диспозицию! — но добежать не успела: ее сбило, причем весьма неудачно: она рухнула на землю, как подкошенная, и моментально почувствовала привкус железа на губах. Да черт бы побрал этого Долохова… Она перекатилась на спину, но подниматься не спешила. Перед глазами открылась темная бездна ночного неба. До чего холодно… Снег теперь был везде: забившийся за шиворот, мерзко холодил шею и спину; оказался даже в ботинках. Вставать не хотелось, видеть насмешку на лице приблизившегося Пожирателя тоже не хотелось. — Твоя проблема в том, что ты только и делаешь, что защищаешься. Долохов, наклонившись, протянул ей руку, помогая подняться. От него пахло крепким табаком, и запах этот въелся в сухую кожу и ничем его было не вытравить. Он и вправду много курил, Гермиона не раз замечала его на крыльце мэнора с обыкновенными магловскими сигаретами с желтым фильтром. Встав с его помощью, она мельком оглядела налипший на подол снег. На белой земле осталось несколько алых капель крови из прокушенной губы. — Я прошу прощения, а что еще мне делать, если на меня нападают?! — возмутилась Гермиона, палочкой приводя в порядок промокшую насквозь зимнюю мантию и ботинки и на самом деле уже осознавая свою ошибку — ошибку, которая повторялась из раза в раз, из дуэли в дуэль, с кем бы она ни сражалась. — Вопрос не в том, что тебе делать, — с расстановкой произнес Пожиратель. Он говорил серьезно, однако, в его взгляде Гермиона постоянно видела насмешку, как будто он только и делал, что издевался над ней, хотя кого-кого, а его она вряд ли могла бы обвинить в подобном. В отличие от многих, Антонин Долохов держался с ней достаточно вежливо, без открытой неприязни, демонстрируемой маглорожденной ведьме членами этой отвратительной организации. — Вопрос в том, мисс Грейнджер, что в твоей голове, — он постучал себе по лбу кончиком указательного пальца. — Ты жертва нападения или полноправный участник боя? «Дать отпор» — это не только защищаться. И позволь уже себе поверить, что твоих навыков достаточно для того, чтобы победить. Гермиона промолчала. Нахмурившись, она искоса взглянула на Пожирателя. Он был прав. Ну конечно же, он был прав. Примерно то же самое говорил ей Темный Лорд, только он обычно выражений не выбирал и высказывался значительно менее учтиво. — Если вы не против, я хотела бы сделать перерыв, — произнесла она наконец, и Долохов не стал возражать. В конце концов, они отрабатывали боевку уже несколько часов кряду, и Гермиона физически чувствовала, что промахи последних подходов связаны, скорее, с банальной усталостью, чем с недостатком сноровки. Они направились к темному поместью молча. Снег падал с неба легкими хлопьями и оседал на элегантной черной мантии Антонина Долохова, которая выглядела очень удобной для такого рода деятельности: активного боя. Гермиона подумала, что, возможно, она уже дошла до того уровня наглости, когда можно было бы попросить у Лорда другую одежду. Платья Нарциссы были прекрасны примерно в той же степени, в какой и неудобны, а с тем количеством тренировок, что неожиданно свалились на ее едва окрепший после смертельного ранения организм, превращались в настоящее орудие психологической пытки. Не единожды на этих тренировках она чувствовала себя совершенно по-идиотски, пропуская удар или банально оступаясь и падая из-за того, что спотыкалась о длинный, непривычный подол, но едкие комментарии Волдеморта о ее врожденной грации, в которой, несомненно, было виновато исключительно ее происхождение, и, главным образом, о том, что Беллатриса умела сражаться в любом виде и при любой длине платья, по какой-то причине злили Гермиону и придавали сил и решимости. — Чем собираешься заняться? — спросил Долохов невзначай, когда они поднялись на крыльцо. Он придержал ей дверь, пропуская вперед. Гермиона крайне удивилась такому вопросу, но быстро поняла причину, по которой он был задан, и потому ответила соответствующе четко. — Планировала подняться в библиотеку, дочитать последние главы факсимильного издания третьей части «Проклятий египетских фараонов» и приступить к четвертому тому «Трансфигурации одушевленных объектов». И выпить чаю, пожалуй. Долохов коротко кивнул. — Пришлю своего эльфа, он позаботится о чае, — криво усмехнулся он и, не дожидаясь ответа или возражений, развернулся, уходя куда-то в сторону кухни и подвалов. Гермиона догадалась, что ему, должно быть, назначена аудиенция, где наверняка будут заданы вопросы о сегодняшних успехах маглорожденной ведьмы. Ее саму такой роскошью баловали нечасто, и Гермиона лгала себе, что она этому только рада. На самом же деле, каким бы до одури странным это ни казалось ей самой, она, несмотря ни на что, предпочитала компанию Темного Лорда любой другой. Этот диссонанс сводил с ума, но ему существовало вполне логичное объяснение: она была просто восхищена его знаниями и способностями. Да, дело было только в этом. Верно? Нет, Гермионе практически не выпадало возможности пообщаться с кем-либо еще — исключением был, разве что, собственно, Антонин Долохов, периодически участвовавший в тренировочных дуэлях, когда Темный Лорд не мог присутствовать лично. Долохов, который, как выяснилось, родился и вырос в другой стране, оказался — удивительное дело — не только фанатичным последователем великого и ужасного Темного Лорда и прекрасным бойцом, но и интересным собеседником: иногда ей доводилось болтать с ним за чашкой вечернего чая (он, однако, предпочитал только горький кофе без молока), и беседы эти, стоило признать, немало развлекали ее. Его дуэльный стиль отличался от изящного мастерства его хозяина, но и это Гермиона сочла для себя полезным: это еще больше обогащало ее и так внезапно расширившийся боевой арсенал. Еще какой-то месяц назад Гермиона Грейнджер и мечтать о таком не могла, но занималась она теперь практически ежедневно, по нескольку часов до обеда и иногда после. Это была не только боевая магия: здесь была и продвинутая трансфигурация, и история магии, и заклинания. Создавалось ощущение, что Темный Лорд неожиданно решил, будто ей по какой-то причине просто необходим еще один курс обучения (видимо, вместо пропущенного седьмого; правда, Гермиона сильно сомневалась, что хотя бы треть из освоенного ею кто-нибудь в здравом уме рискнул бы включить в школьную программу). Так она, кажется, не выматывалась никогда в своей жизни, даже во время тренировок Отряда Дамблдора (да, конечно, потому что тогда ее учителем был Гарри, и он-то беспокоился о ее физическом и душевном благополучии, в отличие от некоторых). Она возвращалась в малфоевскую спальню совершенно вымотанной и падала без сил на кровать, забываясь сном — почти всегда теперь спокойным и практически без сновидений, вне зависимости от того, присутствовала ли Нагайна рядом. Почему все так изменилось? Об этом лучше было не думать. Она поднялась на знакомый четвертый этаж, толкнула белую дверь библиотеки и взмахом палочки зажгла свет, еще одним — аккуратно задвинула тяжелые гардины на широких окнах. Все здесь казалось уже совершенно родным и привычным. На ходу снимая теплую мантию, Гермиона положила ее на спинку одного из кресел и, растирая заледеневшие пальцы, проследовала к столику, где накануне оставила интересующие ее книги. Подмяв под себя неудобную юбку, она опустилась в кресло и раскрыла старинный фолиант. Прекрасно. Время перестало иметь значение. Время с того момента, как Гермиона Грейнджер окончательно пришла в себя, неслось невероятно быстро, а все потому, что она теперь была постоянно занята. Сложно было сказать, в чем состояла причина такой кардинальной перемены в позиции Волдеморта относительно ее «готовности» к обучению — ведь именно об этом она тщетно просила его столько раз, и всегда, всегда находились какие-то аргументы против! Однако Гермиона склонна была считать, что дело было именно в происшествии с Беллатрисой. Возможно, маг решил, что, будь Гермиона подготовленнее и будь у нее при себе палочка, все могло сложиться иначе. А может, причина была в чем-то другом: может быть, он готовил ее к какому-то неведомому грядущему сражению. Но спрашивать она не решалась, боясь снова вызвать его гнев или то, что она про себя называла «мерзким настроением», что, в свою очередь, могло опять повлечь за собой какое-нибудь очередное не адекватное «проступку» наказание. Вдруг он и вовсе откажется от идеи учить ее?! Нет, страшно было подумать. Тогда тот хлипкий, чудом выстроенный мирок ее нынешней повседневности, то спокойствие, что она заставляла себя испытывать каждую секунду, будто мантру повторяя: «Все нормально, все в полном порядке, Грейнджер», тогда все это — рухнет. Тогда она снова будет предоставлена самой себе и сводящим с ума мыслям, созерцанию и ожиданию, порождавшему в ней нервозность на грани помешательства. Постоянная занятость была спасением, физические тренировки отвлекали от неизменно гнетущих мыслей, тягучей массой обволакивавших рассудок, стоило только отпустить их на волю. Как удалось ему спасти ее жизнь после ранения и проклятия Беллатрисы Лестрейндж? Что именно вытащило ее?… Она догадывалась — давно начала догадываться — и от осознания правды не находила себе места. Ей никогда больше не сбежать. Никогда не уйти, даже добровольно не уйти, и если это было не случайным побочным эффектом, а тем, чего Темный Лорд в самом деле добивался… что ж, она могла только поаплодировать его чудовищной гениальности. Или не менее чудовищному стечению обстоятельств. Иногда — очень редко — у Гермионы все же выдавались свободные дни: периодически Лорд действительно бывал слишком занят; изредка, между делом, он упоминал что-то о грядущем захвате французского магического правительства или о планируемом изгнании гоблинов (ей было бы очень интересно узнать подробности, но он редко выходил за рамки коротких комментариев, да и в целом был немногословен, и никогда, никогда не отвечал на вопросы, «не имеющие отношения к делу»!). Долохов иногда сопровождал его, и тогда, предоставленная сама себе, Гермиона могла весь день провести в библиотеке, либо ходила по мэнору, приводя в порядок место, где — снова по стечению обстоятельств — она теперь могла сказать, что жила. Она со свойственной ей аккуратностью и педантизмом планомерно исправляла все несовершенства, попадающие в поле ее зрения: от щелей в окнах и давно оплывших свечных огарков, требующих немедленной замены, до наскоро залатанной кем-то дыры — и откуда она только взялась?! — в стене возле входных дверей; исправить эту топорно исполненную магию удалось небыстро, но все же удалось: в конце концов она смогла добиться того, чтобы испорченный фрагмент каменной кладки стал неотличим от остальной ее части. Лорд Волдеморт, однажды обнаруживший её за этим занятием, презрительно скривился: «Ты бы прекрасно заменила домашнего эльфа». Гермиона покраснела, кажется, от кончиков пальцев до корней волос. Волшебница перелистнула страницу, а потом раздраженно захлопнула «Египетские проклятия». Читать не получалось, она слишком устала. Откинув голову на спинку кресла, прикрыла глаза. Вот бы Нагайна догадалась приползти… Со змеей у них царило абсолютное взаимопонимание, если не сказать больше — настоящая любовь, насколько это чувство доступно было рептилии, и она значительно прогрессировала после того, как волшебница пришла в себя. Гермиона радовалась ей, будто старой подруге, скучала, если долго не видела, и это чувство, определенно, было взаимным. Нагайна, правда, проявляла его по-своему: несколько раз она приносила ей прямо в кровать тушки убитых животных — дважды это были крысы и буквально на днях еще какой-то грызун, названия которого Гермиона не знала. Она каждый раз взвизгивала от омерзения и, с трудом преодолевая рвотные позывы, левитировала трупики за окно. Змея же страшно обижалась и уползала восвояси с угрожающим шипением — и Гермионе потом приходилось искать ее по всему огромному дому, чтобы попросить прощения. Особенно запоминающимся оказался последний раз: избавившись от «подарка», девушка бросилась в коридор за стремительно уползающей четырехметровой красавицей, нагнав ее у каких-то дверей. Опустившись на пол, она долго шептала извинения и нежные слова, поглаживая ее по плотному чешуйчатому туловищу, как вдруг двери распахнулись, и только тогда Грейнджер поняла, что снова оказалась в том же самом месте, где однажды в одной простыне, только очнувшись, искала своего Лорда. По всей видимости, у Пожирателей Смерти как раз закончилась очередная сходка, и они, выходя по одному, по двое, смотрели на открывшуюся картину кто со страхом, кто с неприязнью; а кто-то вообще старался спрятать взгляд, лишь бы не видеть этот странный тандем: внушающую первобытный ужас смертоносную рептилию и юную девушку в шифоновом платье. И только в глазах Темного Лорда, что вышел вслед за остальными, она могла поклясться, промелькнуло что-то, растекшееся в ее сознании патокой странного довольства. Он прошипел что-то на парселтанге, и Нагайна тихо отвечала ему, высовывая раздвоенный язык. Сбежать бы к белым скалам, найти бы друзей, пусть бы все было как прежде… Гермиона с немалой долей вины чувствовала себя избранной, особенной. Звучало ужасно, но было правдой: столь долгожданные занятия магией с лордом Волдемортом превзошли ее самые смелые ожидания. Она никогда не думала об этом в таком ключе, но в какой-то момент поймала себя на крамольной мысли: она была благодарна темному волшебнику, и благодарность эта всходила в ее душе крохотными ростками принятия. За возвращенную палочку (и пусть это оказалось всего лишь точным исполнением настоятельной рекомендации колдомедика — он сказал, что магия поможет ей быстрее поправиться; и верно, она чувствовала себя прекрасно и немного иначе, а, впрочем, даже с этим вскоре свыклась), за второй шанс (и она вовсе не обещала себе и ему, что больше не попытается сбежать) и, конечно, за возможность тренироваться с ним, за все те бесценные знания, которыми делился Темный Лорд с юной волшебницей, за то, что предоставил некоторую свободу — в передвижениях по дому, в том, что не препятствовал ее внезапно проснувшемуся желанию привести в порядок особняк, в котором они все обитали. Невольно она вспоминала самое начало своего «заключения» в мэноре, то чудесное нежное лето, звенящую, яркую осень, калейдоскопом промелькнувшие за окном ее спальни. Когда Лорд приходил в ее комнату и учил её окклюменции. То, что виделось ей тогда грандиознейшей из возможностей, оказалось крохотной каплей в океане, песчинкой в пустыне тех бесконечных знаний и умений, что на самом деле были ему подвластны (к слову сказать, к занятиям окклюменцией они больше не возвращались, но Гермиону это почему-то не беспокоило; на нее все равно не оставалось бы времени, а уже полученных навыков ей и так хватало, чтобы быть на голову выше любого из окклюментов, с кем она когда-либо сталкивалась… да и со сном проблем больше не возникало. Почти). Магия искрилась и расцветала на кончике ее палочки и в ее душе, и Гермионе казалось, что она, чудом очнувшись от смертельной раны, заново родилась, и даже более того: что она впервые по-настоящему живет. Ей было странно, но легко; она тонула в какой-то туманной иллюзии, но была, наконец, свободна. И какое ей дело, что о каждом шаге ее докладывают хозяину его верные псы? В какой-то момент Грейнджер поймала себя на жутковато-абсурдной мысли: какой глупостью со стороны Дамблдора было отказать Волдеморту в должности! Она мечтала бы иметь такого преподавателя по Защите от Темных Искусств. Он был действительно великолепен, умел объяснить, увлечь так, как не удавалось никому в ее жизни, и Гермиона слушала, слушала, затаив дыхание и открыв рот. Как и прежде, один только его ужасающий образ — глаза, особенно глаза на бескровном лице! — вызывал в ней противоречивые чувства, но теперь, чем чаще она видела Темного Лорда таким — живым, в самой естественной своей стихии, в магии — превалировало в них пугающее восхищение. О, как он говорил! Самозабвенно, любовно, страстно — о том, что так искренне любил: магию! Темный Лорд не умеет любить? Глупости. Он был влюблен в магию. Она была для него искусством. Насколько глубоко он обосновался в ее душе, что она больше не чувствует его незримого присутствия, как раньше? Почему так тоскливо, если его долго нет рядом?… Не думать об этом, черт возьми. Вечера же Гермиона просиживала в библиотеке, изучая подробности магических формул, зелий, историю упомянутых Лордом артефактов и локаций. Она счастлива была отвлечься. Она была искренне увлечена, и сама не заметила, как освоила целый пласт такой магии, к которой еще полгода назад боялась даже прикоснуться. Теперь это казалось таким естественным… Только не думать, не погружаться снова в этот туман: что видел он в ее бреду, когда она в беспамятстве металась на малфоевских шелковых простынях? Гермиона, несмотря ни на что, разумеется, скучала о свободе и о прошлой жизни. Едва она получила палочку, едва осознала, что никто не собирается отнимать ее, то снова непроизвольно задумалась о побеге, однако, Темный Лорд — проницательность или легилименция? — пригрозил, что уничтожит все, что ей дорого, если она совершит хоть одну подобную попытку, и начать обещал, конечно же, «со всей семейки предателей крови». Грейнджер тогда едва сдержалась от того, чтобы хмыкнуть с сомнением: он давным-давно уже сделал бы это и так, если бы знал, где они. Она искренне надеялась, что они в безопасности. Пользуясь дарованной свободой, она все же несколько раз попробовала осмотреть высокие кованые ворота, проверить антиаппарационный периметр. Но — и вот он, парадокс — теперь от мысли о побеге ей становилось почему-то не по себе, и дело было вовсе не в страхе быть пойманной. Гермиона возвращалась в особняк, никем, кажется, не замеченная. Она не могла не думать об этом. Все, что она могла, — это отвлекаться, но не думать было невозможно. Дело было вовсе не в искусном мастерстве колдомедика. Она ведь знала, что спасло ее. Осталось только сформулировать. Гермиона Грейнджер больше не пыталась закрывать сознание в отсутствие Темного Лорда — не видела в этом смысла. Все равно он узнает обо всем, узнает, как и всегда — или от кого-нибудь из Пожирателей Смерти (вот как теперь — от Долохова), либо от нее самой: как несколько дней назад, когда заставил ее замереть у яркого камина, приподнимая кончиком палочки ее подбородок и аккуратно проникая в мысли, когда она ответила на какой-то его вопрос недостаточно четко. Неизъяснимая печаль иногда тревожила сознание и душу, и в такие моменты Гермионе очень хотелось его компании, как будто в нем и были ответы на ее вопросы, будто только так и можно было утолить эту щемящую тоску. Он знал об этом, но его это не трогало. Иногда, как и прежде, во сне она видела знакомые белые скалы Дувра. И они дарили ей забытую надежду: она вспоминала тогда о Малфое, а затем — о сбежавших пленниках, о друзьях и Ордене, и сердце наполнялось теплом. Она не знала, что в этих скалах было Волдеморту. Для нее они имели свой смысл. Все шло своим чередом. Казалось, что после странных событий, произошедших в этом же доме меньше месяца назад, все слишком кардинально изменилось, и, в то же время, было как будто совершенно прежним. Темный Лорд больше ни разу не появлялся в ее спальне (по крайней мере, она его больше не видела). Иногда после тренировок, когда за окном уже мерцали синие сумерки, он зажигал камин и садился в кресло с высокой спинкой: просто смотрел в огонь, задумавшись о чем-то, так привычно пальцами поглаживая палочку, и Гермиона в какой-то момент поймала себя на том, что этот его жест действует на нее умиротворяюще. Она не решалась спросить, можно ли ей остаться. В той самой гостиной она больше его не видела. И сама туда не заходила. Гермиона уговаривала себя не думать, но это было противно ее натуре. Тренировками Лорд загонял ее до смертельной усталости, и у нее просто не хватало времени на свои обычные самокопания и чувство вины. Она не рефлексировала, заставляла себя забыть: но если перед мысленным взором случайно восставало ужасающее белое лицо в тусклом свете рдеющих углей и длинные пальцы, сжимающие ее запястья до боли, если кожа снова покрывалась мурашками от живого воспоминания о свершившемся, о поцелуе, всколыхнувшем душу, то образ этот заставлял ее обмирать и трепетать, сводил с ума знакомым неясным томлением, и она, пугаясь, мгновенно прогоняла его усилием воли. Гермиона искренне старалась жить сегодняшним днем. Но многое отдала бы за то, чтобы знать, о чем он все-таки думает. Он — ее личное чудовище — больше никогда не прикасался к ней и пальцем, и даже когда отстраивал очередную ее дуэльную позицию, то действовал только при помощи волшебной палочки. Сам Лорд вообще не подавал виду, что между ними что-то происходило или могло происходить или что его хоть каплю волновало ее присутствие. Но иногда она ловила на себе его странный, испытующий взгляд, и отчего-то начинала волноваться. Время текло. Утекало сквозь пальцы. Магия помогла ей выжить. Магия. Та, что возникала из-за присутствия того, без кого теперь так сложно было представить саму себя, та же магия, что поразила ее тогда, в темной гостиной, незадолго до ее ранения. Та, что в нужной концентрации… могла бы объединить оставшиеся осколки?... — Грнджр, — вырвал ее из размышлений чей-то надрывный шепот. — Гр…рейнджер! Она открыла глаза и выпрямилась, стискивая в пальцах книгу и палочку. Перед ней стоял — снова, снова, она даже испытала ощущение дежавю — Теодор Нотт, в последнее время появлявшийся в поле ее зрения подозрительно часто. Лицо он старался сохранять бесстрастным, но выходило из рук вон плохо, и Гермиона без усилий считывала его беспокойство. — Да? — Слушай, Грейнджер… — начал он, но почему-то сбился. — Э-э… у тебя кровь. — А, да, забыла, — Гермиона, не поднимая руки, сделала легкое движение палочкой, приводя в порядок разбитую на тренировке губу. Надо же, так устала, что даже не вспомнила об этой мелочи. Тео топтался на месте, не приближаясь и не зная, как начать разговор. Непривычно было видеть обычно надменного слизеринца таким: по всей видимости, его терзали какие-то мысли относительно нее, налицо был очевидный внутренний разлад или же он, как и остальные, внезапно стал ее опасаться, видя, сколько времени она проводит с Темным Лордом. Но Гермиона наблюдала за его потугами удивительно равнодушно. Ей и вправду было все равно. — Я подумал, что тебе захочется это знать, — выдал Нотт, наконец, — Малфой спрашивал о тебе. Девушка слегка подалась вперед. — Да? И что же ты ему ответил? — Правду. Что ты… э-э… вроде, пришла в себя. — Прекрасно, — голос ее прозвучал прохладно. — Это все, что ты хотел мне сказать? Гермиона встала и, намеренно игнорируя Тео, что следил за каждым ее движением, подошла к полке, куда вознамерилась положить книгу, которую все еще держала в руках. Ей хотелось спросить, как там Драко, в безопасности ли, почему не торопится исчезнуть — ведь это то, соплохвост его задери, что он должен был бы сделать уже давно, вместо того, чтобы шляться, скрываясь неизвестно где. А главное, какого черта Нотт вообще поддерживает с ним контакт, подвергая Малфоя опасности?! Но Гермиона промолчала. Ей не хотелось говорить с однокурсником, но тот почему-то совершенно не торопился уходить. — Слушай, ты в порядке? — бросил он ей в спину. — Как ты вообще… после всего? Гермиона резко развернулась и сжала в пальцах древко, а Пожиратель покосился на нее с опаской. — В порядке ли я, Нотт? — ей вдруг показалось, что она может не сдержаться и проклясть его чем-то неприятным, но все же справилась с захлестнувшими на мгновение эмоциями. — В полном. Знаешь, извини меня, но… пошел ты, — да, кажется стало чуть легче. — В порядке ли я… Тео казался шокированным. — Да что на тебя на… он хочет вытащить тебя, ясно? Малфой хочет спасти тебя. — Меня уже… спасли, — она сама поразилась тому, какой смысл на самом деле был заложен в эту простую фразу. Ведь это же было правдой. И она теперь точно знала, как именно это произошло! — Не надо рисковать собой ради меня. Я прекрасно справлюсь сама. — Что-то не очень-то ты справляешься, Грейнджер, — голос его дрогнул. — Ты себя видела? Ты же… Нет, ты прекрасно выглядишь. Но ты… Гермиона стиснула палочку. — Видела. И мне наплевать. Все это не в последнюю очередь благодаря тебе, Нотт. Надеюсь, твоя совесть спит спокойно. — Что? — он отшатнулся, как от пощечины, и лицо его посерело. — Если бы ты дал мне уйти со всеми остальными, — прошипела она, поняв вдруг, откуда эта неприязнь к бывшему однокурснику, — все могло бы быть совсем иначе. — Я не мог, и ты прекрасно это знаешь! — практически взмолился Тео. — О, я знаю, — усмехнулась она. О, нет, она ведь и вправду не могла винить его. Если бы он дал ей уйти вместе со всеми, она никогда бы не пережила того, что пережила. Она бы никогда не узнала этой тайны, переворачивающей все вверх тормашками, никогда бы не почувствовала на себе и не догадалась, что вместо того, чтобы уничтожать осколок чужой души, можно было бы просто… попытаться вновь сделать ее чуточку целее? Но как? И что ей делать теперь с этим знанием? Что-то вертелось в мыслях, назойливое, не дающее покоя. Что-то, что она упускала. И знает ли что-нибудь обо всем этом Темный Лорд?.. — Мне жаль, ясно? Что с тобой это произошло! Я не ожидал. Я не думал, что так будет. Но ты же в порядке, Грейнджер! И скоро тебе по… помогут! — Ложка, как известно, дорога к обеду, — отрезала она. — А теперь извини, мне нужно идти. Я… кажется, кое-что поняла. Доброго вечера, Тео. Гермиона выбежала из библиотеки, оставив Теодора стоять в полном недоумении. Что-то ныло в груди воспоминанием прошлой жизни. Она остановилась только у дверей спальни и сжала в руках палочку. Кое в чем Нотт был прав. Она действительно изменилась.