Алгоритм пути к заблуждению.

      Это был самый уродливый день, представляющий собой слишком необаятельные, растрепанные чувства этих двух героев — Торда и Тома. Две персоны орали на друг друга целый день до красноты лиц, дрожи в конечностях, пока это все не довело до страшной драки, увечий по всему телу до синих, даже чуть ли не чёрных синяков. Сейчас же они сидели на диване, на небольшом расстоянии от себя к врагу. Уставшие, потные, но примирившиеся сидели и думали, что бы сказать, дабы заключить ссору, приводя к истине ситуацию. Но язык уже не вертелся, а прочёсанное горло излияниями прошлых криков выдавал хрип при каждом звуке, да и нечего было сказать. Нужно было убедиться о перемирии этой ссоры, забыть её.       — Ты дебил, — монотонно сказал Томас, подчеркивая этой фразой одну из характеристик Торда.       — Если так говорить, то ты не лучше, Том, — устало и лениво мужчина перевёл взгляд на Томаса, медленно повернув к нему голову. Он не выглядел злым, а даже чуть довольным — посидеть спокойно с Томасом всегда было хорошо. Несмотря на идиосинкразию по отношению к друг другу, они обожали посидеть вместе, в тишине, одни, это излучало какую-то теплоту и уверенность в примиренности.       — Рот свой замолчи, — парень уперся затылком о плечо коммуниста, сверля взглядом чёрных глаз потолок. Он это сказал с каким-то шаловливым тоном, с какой-то доброй, несильной усмешкой.       — Ну, как ты хоть?.. — Торд чуть подтянулся вверх, прямо сделав спину, чтобы Томасу было удобнее лежать на нем. Парень чуть не свалился с него от неожиданности, пристроился поудобнее. Он посмотрел на мужчину с непониманием, как бы поднял брови, сдвигая их взаимно одной к другой на какое-то расстояние, образовывая этим морщинки на лбу.       — Имею в виду физически. Травмы есть? — пояснил тот.       — Ты слишком нежно, так скажем, ко мне относишься в драках. Есть небольшие фонари, конечно… — черноглазый с неуверенностью пожаловался, хотя, стыдился — нытиком не хочется показаться в серых глазах человека за спиной.       — Пройдё-ё-о-ёт, — ласково заявил Торд внезапно для парнишки. Томаса это щекотало слух.       — Не пройдёт — очень больно, — уже намеренно сказал это чёрноглазый, пытаясь показать свою беспомощность и ранимость. Торд же пытался вытащить из Томаса всё доверие, наивность, доступность своим подлизыванием.       — А ты заметил, что пока нет посторонних, мы полностью доверяем друг другу?       — Что?       — Когда нет других рядом, мы почему-то не ссоримся, а даже наоборот… — Торд чего-то добивался, хотя сам не понимал, чего, —…Как будто самые лучшие друзья.       — Может, тогда нам надо быть вместе одними?       — Вместе? — в груди Торда что-то кольнуло.       — Имею ввиду друзьями.       И Торд бы жалобно, грустно протянул «Аааауув.», но это очень сильно б показало что Торду мало обычной дружбы, поточнее — подумал сначала о другом, более высоком, чем то, что оказалось в самом деле. Так что, он просто кивнул, показывая свою положительность к этому. Торд латентно скрывал то, что представлял под ключевым словом «вместе», и честно, сам даже удивился тому, что ему пришло в мысль.

***

      Вообще, Томас хоть и относился к Торду слишком агрессивно, но если рядом никого, помимо самого Торда и Томаса нет, то он становился каким-то другим, и именно наедине он уже был не тем пофигистом, а человеком, который ценит молчание и тишину, или спокойный разговор. Именно тогда Торд мог увидеть, что Том не какой-то хитрый, легкий парнишка со своими замыслами и проказами, которого почему-то ассоциируют с воинственной девушкой в обтягивающем костюме в каком-то экшн-пост-апокалипсисе, одновременно с полным ленивым похуизмом, как на подобии какого-нибудь Санса из андертейла, только уже с какой-то немного другой характеристикой, а более родная кровь, семья, женственная особа, которая будет ласкать, если притереться к ней намного ближе… и Томас правда был не каким-то пидорасом с крашенными ногтями и неистовой, раздражающей харизматичностью, а ласковой тихоней с умеренными желаниями, без характеристики, как выделяться чем-то в виде одежды, крашенных волос (это было не оскорбление тех, кто красит волосы), аксессуарами. Его «женственность» выделяла особенность нежности, её количество и её тайна, как что-то дурманящее, еле уловимое, ревнивое, тонкое и привлекательное. Ну, про тело сказать тоже можно многое, он был стройным, бедра выделялись чуть больше максимума у мужского пола. Но женщиной парня было очень больно называть — прибавить ему грудь, длинные волосы и убрать член точно тоже самое, что просто испортить это искусство природы, творение его родителей. Томаса нельзя было назвать пидорасом, его нельзя было называть женщиной, но к нему нельзя было не относится более нежно, даже хотя бы просто подать руку, дабы тот слез осторожненько, аккуратненько, чтобы не испачкал свои лилейные ручки с тонкими, цепкими пальцами.       По крайней мере, Торд относился к Томасу именно так, пока они наедине. И как только вдруг добавить лишнюю особь в комнату — все быстро прекращалось, будто ничего и не было. Может, Томас конечно и вправду быстро забывал и отлучался от того, что произошло, то Торду же это запоминалось сильно, и пока не пройдёт достаточно времени, когда уже может, начнется реминисценция — невольное частичное воспоминание, отголосок, отзвук бессознательного, смутное воспоминание о когда-то произошедшем. От этого у него сильно пылало в груди, ныло, скребло, и даже вытесняло все вокруг внутри тела мужчины. Он что-то чувствовал, но сам не знал, что это такое. Появилось привыкание к совместному одиночеству со свидетелем Иеговы, и что-то правда внутри таяло, когда они одни. Что-то заставляло глупеть, рассудок мутнел в пучи какого-то расслабления.