Хайтан никогда не опадет

      «Мо-цзунши, сукин ты сын, в этот раз у тебя не получится урвать все внимание Ваньнина себе», — с удовлетворением замечает про себя Тасянь-цзюнь, возвращаясь в их общий дом на склоне горы.       Год назад этому недостойному досталась возможность отметить их день рождения с Чу Ваньнином, а он, Тасянь-цзюнь, смог проявить себя только на следующий день. И пусть на столе ещё оставались лакомства, а дом все ещё был украшен — тот самый день уже прошёл и момент был упущен.       С тех пор Тасянь-цзюнь затаил в своём сердце колючее недовольство и желание переиграть своего соперника на следующий год, и хотя сейчас ситуация между ними значительно улучшилась — уступать он все ещё решительно не намерен.       И этот день он сам проведёт с Чу Ваньнином, использовав все привилегии, полагающиеся имениннику.       В порывах весеннего ветра мантия за его плечами колыхалась, подобно драконьим крыльям — наступающий на бессмертных император выложил за неё все накопления, заработанные за год непосильным и недостойным этого достопочтенного — по его мнению — трудом. Тонкие золотые нити украшали тяжёлую черную ткань драконами, чьи головы ложились на плечи, а к полам спускались их длинные тела и широкие расправленные крылья. Когда ветер дул слишком сильно и мантия взметалась в воздух, эти крылья взмывали вверх вместе с ней, расправляясь в полную свою ширину — иным словом, достопочтенный был крайне доволен своим праздничным нарядом и чувствовал себя в нем гораздо комфортнее.       Чу Ваньнин ожидал его у порога.       Тасянь-цзюнь заметно приосанивается на подходе к дому и расправляет плечи, всем собой излучая ауру самолюбования и возмутительной уверенности в собственной неотразимости. Он скользит взглядом по красивому лицу, на котором не отражается даже намёка на эмоцию восхищения, и поворачивается чуть боком, чтобы подставить взгляду красивый узор — возможно, Чу Ваньнин его не увидел и не смог в полной мере оценить роскошь и красоту его обновки.       — Мой учитель потерял дар речи от восхищения? — Мо Вэйюй широко ухмыляется, нагло сгребая Чу Ваньнина в охапку и прижимая к своей крепкой груди, зарываясь носом в чужие волосы возле виска. — Этот достопочтенный так хорош собой, что затуманил твой взор?       На самом деле Тасянь-цзюнь не планировал так явно рисоваться с порога, но открыв рот, уже не смог его закрыть.       Настроение у него было замечательное, а сердито что-то пыхтящий и копошащийся в его объятиях Чу Ваньнин напоминал о том, что этот день полностью принадлежит им двоим.       — Ты собираешься дальше болтать или все-таки зайдёшь в дом? — Чу Ваньнину, наконец, удаётся выбраться из этих крепких рук, и он отступает в натопленную комнату, недовольно оправляя появившиеся складки на одежде.       По новой мантии его взгляд все же скользит — Тасянь-цзюню и правда идёт сочетание этих цветов.       В комнате пахнет вином, выпечкой и чем-то пряным: Тасянь-цзюнь позаботился о том, чтобы приготовить желаемое и дать всему настояться. Он закрывает дверь и вновь сгребает Чу Ваньнина в объятия, обхватывая его со спины и вдыхая яблоневый запах кожи.       — Ваньнин… — шепчет он, с удовольствием водя носом по открытому шейному изгибу, а руки уже начинают рефлекторно тянуться к поясу чужого ханьфу, явно не желая оттягивать момент получения и распаковки главного подарка.       — Мо Жань! — Чу Ваньнин шипит, затрепыхавшись в его руках, и несильно бьёт по его ладоням чем-то гибким и лёгким, сложенным в форме трубки. Только сейчас Тасянь-цзюнь замечает, что в руках у Чу Ваньнина какой-то рулон бумаги, кончики пальцев измазаны тушью, а взгляд слегка опущен и выражает волнение.       Мо Вэйюй приподнимает брови, и живой интерес стремительно берет свое, перетягивая его внимание в другое русло:       — Что там у тебя? Ты приготовил что-то этому достопочтенному?       В его голосе лёгкое недоверие мешается с любопытством и — затаенной любовью, а сердце от мысли, что Чу Ваньнин действительно мог сделать что-то специально для него, начинает стучать сильней.       Когда Чу Ваньнин направляется вглубь комнаты, Мо Жань тут же следует за ним. По пути Тасянь-цзюнь пытается придумать, что же такого может ему подарить Чу Ваньнин, и взгляд сам собой мажет по заправленной постели — может, какая-то особая радость в постели, ошейник, лента для связывания или гибкая плеть? Может, это будет наряд из летящей ткани с открытым верхом и бусами, спускающимися по груди и открывающие взору соблазнительно изгибающееся в развратном танце тело? Или, может быть…       Влажные фантазии Тасянь-цзюня сохнут подобно пустыне под палящим солнцем: кровать оказывается чиста и ничего не указывает на то, что там есть нечто особое. Зато Чу Ваньнин достаёт что-то из припрятанного в уголке каллиграфии, а затем разворачивается — и протягивает ему ладонь.       В его ладони зажата небольшая коробочка, аккуратно оформленная тонкой бумагой и расписанная идеально каллиграфическим почерком: поздравление и подпись.       Упаковочная бумага шуршит, открывая взгляду содержимое коробки: в ней, в самом центре из древесного наполнителя лежит небольшой парчовый мешочек, который, судя по форме, был явно чем-то наполнен.       Любопытство подталкивает Тасянь-цзюня собачьим носом, и он торопливо вытаскивает на парчовый мешочек на свет. Чу Ваньнин все это время смотрит куда-то в сторону, бросая редкие мгновенные взгляды на чужое лицо.       Когда завязки, не поддающиеся с первого раза, наконец, распускаются, на руку Тасянь-цзюню падает то, что заставляет его изумленно и недоверчиво уставиться в свою ладонь: красные цветки хайтана — один полностью раскрытый, один раскрывающийся и один замерший бутоном — окутаны сияющими тонкими нитями золотой энергии, что была подобно пыльце, летящей по воздуху, и все это находилось заточенным в небольшой и плоский кристально чистый сосуд шестигранной формы.       — Это цветы с хайтана у пагоды Тунтянь, — поясняет Чу Ваньнин, пока Мо Жань ошеломленно разглядывает невероятно красивую вещь у него в руке. — Я решил, что нет смысла дарить тебе парчовый мешочек с ещё одной прядью моих волос, — тут Чу Ваньнин заливается краской по самые кончики ушей и хмурится, избегая смотреть на него, но все же заканчивает предложение. — Поэтому я решил, что подарю тебе то, что ты сможешь хранить у себя и что не потребует никаких дополнительных церемоний.       Чу Ваньнин едва успевает закончить — Тасянь-цзюнь обнимает его порывисто и крепко, сжимая в своих руках, в пальцах одной из которых зажат подаренный парчовый мешочек, и резко выдыхает:       — Ваньнин… Мой Ваньнин.       Ваньнин, решивший подарить ему то, что Тасянь-цзюнь всегда будет носить у сердца. Тасянь-цзюнь резко выдыхает, чувствуя, как это самое сердце срывается на бешеный бег: тук-тук (Вань-нин), тук-тук (Вань-нин), тук-тук (Вань-нин, Вань-нин, Вань-нин).       Чу Ваньнин.       Чу Ваньнин поднимает руки, и его ладони мягко ложатся на чужие плечи, поглаживающим движением прижимая его чуть ближе к себе. Хайтан, под которым они впервые увидели друг друга, теперь всегда будет рядом. Будет цвести и никогда не опадет.       — С днем рождения, Мо Жань.