Танец.

Не хочу ничего видеть. Не хочу ничего слышать. Не хочу ничего знать. Юноша надевает наушники, не способный более терпеть громкие голоса и вечные недовольства. Он не поднимает головы — не желает видеть лиц, искаженных осуждением и разочарованием. Он изображает дурачка, смеющегося с простых вещей, не знающего ничего о жизни, даже если о ней думает больше, чем кто-либо еще. Слишком нерешительный, слишком осторожный, слишком трусливый. — Мне самому с себя противно, у меня нет ни сил, ни желания что-либо менять, я просто продолжаю грезить о смерти, неважно, моей или чужой, — парень жалуется ночному небу, горько усмехаясь и втягивая в себя никотин. Все ещё холодный ветер взлохмачивает слишком длинные для парня волосы, проходится льдом по коже, забирая табачный дым, — Черт, холодно! Юноша ворчит, но уходить с крыши многоэтажки не спешит. Сознание кричит: «Прыгай вниз! Дома тебя ждут лишь упреки и унижения! А проснувшись завтра и вовсе придётся терпеть всё, отчего человечество не научилось избавляться!» — Разве я могу всех их бросить? — спрашивает он у себя, пялясь на лифт, — И какой к чертовой матери «дом»? У меня его нет. Громкий вздох уносится ветром, куда-то далеко, где никто его никогда не услышит. Он медленно спускается по лестнице, тянет время, чтобы побыть в одиночестве, а сердце колотится сильнее, словно вот-вот взорвется. За дверью в квартиру его ждёт семья, висящая на его шее словно цепь на собаке. «Семья, которая никогда не отвернётся и будет поддержкой для тебя», — говорят ему, — «Семью нужно любить и уважать.» Ему вбивают в голову семейные ценности, учат морали, пихают нравоучения, а в воспоминаниях всплывают лишь одиночество и обида, безразличие и страх. Его вновь отчитывают ни за что, вновь вешают на него какую-то работу, вновь виноват лишь он один. И тем не менее, от него требуют того, чего он сам не хочет. «Ты — единственная наша надежда на беззаботную старость, ты — единственный, кто будет поддержкой твоим племянникам, ты — единственный, кто продолжит наш род, ты — тот, кто будет жить без страданий.» Вот только… Он не может возразить, не может сказать, что устал. У него нет права так говорить, после всего, что для него сделали. Парень засыпает, стараясь не уронить ни единой слезы, он проглатывает все обидные слова брошенные в его сторону, молчит о чувствах, сжигающих его душу. И лишь во сне становится спокойно. И лишь кошмары греют его. Там мир, погрязший в хаосе, там властвуют злодеи и мерзавцы, там герои более ничего не значат. Там мужчина, протягивающий руку, покрытую шрамами и ожогами, он улыбается кровожадно и с нотками безумия. Там синее пламя пожирающее людей и разрушающее все на своём пути. Там юноша покрыт кровью невинных, но все ещё мерзких людей. Там он свободен. Но сон кончается, взгляд вновь падает вниз, не видные никому цепи вновь сковывают его по рукам и ногам, а ком в глотке не даёт дышать. Все так же, как и было всегда. Ничего не вижу. Ничего не слышу. Ничего не знаю. Неважно, как и в чем его обвиняют. Неважно, что его старания никто не видит. Он примет любой результат с улыбкой на лице, не позволив кому-либо увидеть его настоящего. Слишком долго он терпел, чтобы разрушить все в один миг. Парень смотрит на нож, что лежит на кухонной стойке, ухмыляется сам себе и сжимая руки в кулаках, выходит из квартиры. Не сегодня. Нет, он не сделает того, что разрушит его образ примерного сына и хорошего работника. Не разрушит образ принца-шута. Юноша вновь радостно улыбается, приветствует всех и глупо шутит, на потеху всем и зарабатывает очки респекта. И видит перед глазами то, как все эти люди кричат в агонии, моля о пощаде и проклиная в своих бедах, как текут ручьем их кровь и слезы. Только поэтому фальшивая улыбка обращается искренней. Может ли он назвать крышу многоэтажного здания своим домом? Только там он поднимает взгляд к небу, только там он дышит, только там хоть и немного, но раскрывает свои чувства в пустоту. — Как же шумно, — парень достает из-за угла пачку сигарет, которую еще, на удивление, никто не нашел и не стащил. Никотин успокаивает, хотя зависимости не вызывает у парня не вызывает вообще ни разу. А может именно это и называют зависимостью, — Надоело. Сейчас бы потанцевать с кем-нибудь или потрахаться. А, точно, я же неудачник, ха-ха. — Ну, то, что ты, ушлепок, был обделен фортуной, мы поняли еще при нашей первой встрече. Что чувствовал парень, когда услышал человека, протянувшего ему руку? Как он реагировал, когда тот, кого в реальности существовать не должно — сейчас стоит перед ним? — Ну здравствуй, злодей Каин, наконец, я понял, куда ты вечно пропадаешь. Даби ставший ему отцом и братом, другом и возлюбленным, такой далекий и самый близкий сердцу, тот, что жил за гранью мира, где-то далеко в подсознании, стоял здесь перед ним, вновь протягивая ему свою руку: — Не ты ли хотел потанцевать? Не думаю, что трахаться в таком месте было бы хорошей идеей, — смеется он, притягивая к себе юношу. Большая, теплая ладонь ложится на талию, другая крепко сжимает руку поменьше, — Теперь я понял, почему ты называешь себя Каином. Страдалец, чьи заслуги никто не желает признавать. — Я слишком приукрасил свои страдания? Или может… — Ты все еще пытаешься защитить людей, что довели тебя до такой никчемной жизни? Ты правда думаешь, что виноват в этом ты один? Шум города под ними, холодный ветер, носящийся по свету — музыка оказалась не нужна. Даби ведет мальчишку за собой, кружа в танце слишком…профессионально. — Как ты научился так танцевать? — Когда ты свободен, можно научиться чему угодно, — горячий шепот обжигает ухо, — Но что важнее, что ты готов променять на эту свободу? Два парня вальсировавших на крыше вдруг остановились, но друг друга не отпустили. Они смотрят друг другу в глаза, пытаясь разглядеть в бесконечном сумасшествии ответ. — Если ты не… — Тогда начнем? Улыбка расползается по лицам. — Вон из дома, — кричит мать, увидев как нежданный гость целует его сына. Даби отрывается от чужих губ, облизывается, словно только что испробовал лучшее блюдо мира и ухмыляется в лицо старой женщине. — Эй, эй, эта квартира записана на имя Каина, разве нет? — спрашивает злодей, строя из себя невинную овечку, — Раз вам всем так неприятно, просим на выход! Всегда смотревший вниз сын впервые смотрел на семью с гордо поднятой головой, впервые показал им свой взгляд преисполненный кровожадности и любви. Любви такой извращенной и ненормальной, что дети, наблюдавшие за столь неприятной сценой расплакались. — Ну, не надо плакать! Дядя вас в обиду не даст, — улыбаясь шепчет он, принимая в свои объятия племянников, — Вы будете жить в мире, где никто и ничто не будет сковывать ваши желания! Даби разваливается на диване, подзывая к себе детей, его большая рука падает на макушку старшего сына, ероша волосы: — Повезло тебе иметь хотя бы одного нормального в своей семье. Будь благодарен. Сериал, который уже никто не смотрит прерывается экстренными новостями, Каин хватает пульт и увеличивает звук. Массовое убийство в центре города, полиция не в состоянии задержать преступников, люди в панике. — Они не на шутку разошлись, — бурчит парень, — Эй, Каин, пойдем к ним?.. Вижу. Слышу. Знаю. Оскал расползается по лицу, покрытому шрамами — вид мальчишки, смущенного и раскрасневшегося, обнимающего свои плечи в томительном предвкушении был слишком мил, слишком безумен. Даби встает с насиженного места, чтобы прижать чужие бёдра к своим и ухмыльнуться в лицо: — Или ты предпочтешь потрахаться на глазах у своей семьи? — Не думаю, что это будет так весело, но почему бы и нет, — отвечает юноша, перед тем как утонуть в поцелуе. Люди кричат и шумят, но теперь надевать наушники совсем не хочется. Люди смотрят с презрением и ненавистью, однако теперь вниз смотреть хочется не столько, чтобы спрятать свои чувства, сколько показать ниже стоящим людям свое превосходство. Клоун снял маску, показав миру безумца. Принц снял корону, чтобы стать королем. Мир горящий синим пламенем — его дом.