Умение прощать

Придя в себя после очередного забытья, Чандрагупта обнаружил, что Чанакья не только очнулся, но и успел познакомиться с обитателями колодца. В заброшенной тюрьме, кроме Чандры и Чанакьи, коротали свой век пятеро. Самым старшим был Махиша — мужчина с грубыми чертами лица, чей возраст, судя по количеству седины в волосах, перевалил за пятый десяток. Махиша точно не помнил свой возраст и не признавался, по какой причине попал в колодец, пасмурно отвечая: «Было за что». Больше ничего добиться от него Чанакье не удалось. Махиша не признавался, сидел ли всё время один, или с ним ранее присутствовал ещё кто-то. О своём прошлом — был ли женат, имел ли детей, — молчал, как рыба, да и вообще говорил редко и мало. Зато бил коротко, больно и без предупреждения. Об этой его особенности Чанакья узнал несколько позже, понаблюдав за взаимоотношениями Махиши с остальными узниками. Трое других заключённых, попавших сюда немного позже Махиши, выглядели как дасью и, по сути, ими же и являлись. Они вели себя дерзко и не скрывали, что очутились в колодце за попытку увести лучших коней Амбхираджа из царской конюшни. Их план провалился, они попали в руки стражи, и их бросили сюда. Разбойников звали Васу, Гаутам и Девдас. Вскоре выяснилось, что с ними сюда попал и четвёртый сообщник, но он почти сразу умер от загноившейся раны. Точный возраст преступной троицы Чанакье определить не удалось, как и возраст Махиши, однако на вид все трое, несмотря на свалявшиеся волосы и заросшие щетиной немытые лица, казались довольно молодыми парнями, всего лет на пять старше Чандрагупты. Самым тихим и скромным являлся большеглазый семилетний мальчик. Он выглядел настолько тощим и бледным, что оставалось только удивляться, в чём держится душа. Мальчик почти не разговаривал и постоянно жался к стене колодца, стараясь выглядеть как можно более незаметным. Ребёнок не знал своего имени, а остальные звали его попросту — Малец. Когда Чанакья с интересом попытался выспросить, в чём причина отсутствия имени у ребёнка, то ему поведали любопытную историю о том, как в колодец однажды спустили на верёвке женщину неопределённого возраста, одетую в лохмотья, с младенцем на руках. Женщина дрожала от страха и почти постоянно плакала. На все расспросы о том, кто она и откуда, невнятно мычала. Потом обнаружилось, что у неё отрезан язык. Женщина исправно кормила своего ребёнка грудью, и это продолжалось пять или шесть месяцев подряд, потом она начала кашлять кровью, а однажды утром её нашли остывшей и бездыханной. Ребёнок ползал по ней и орал от голода. — Лучше было его сразу съесть, — как ни в чём не бывало продолжал историю Девдас, недавно точно так же сокрушавшийся о том, что Чандрагупта с Чанакьей живы, и их нельзя употребить в пищу, — но Махиша сказал не трогать мальца. Вроде грех это большой, в Паталу попадём, и мы его послушали, так как здесь он самый старший, да и дерётся хорошо. Впрочем, еды тогда давали поболе, чем ныне. Раз в пять-шесть дней провизию спускали. Не самую лучшую, конечно: подгнившие овощи, раздавленные фрукты, чёрствые лепёшки, но посланцы Селевка заботились о нас. Иногда кислой брагой потчевали по праздникам. А вода сама в лужу посередь колодца набиралась. Мутная, грязная, но пить было можно. Сейчас эта лужа пересохла почти, только со стен можно тряпками капли собрать. Мы тем стражам, помню, когда они пищу принесли, проорали, что баба-то ваша заболела и померла, а малец жив… Они сделали вид, что не слышали, но тело покойной забрали. Целый год после этого регулярно спускали сыр и молоко. И лепёшки стали свежими! И воду чистую давать стали. Ну, мы и мальца кормили, и сами ели, чего греха таить. А потом через год опять годной еды не стало. Одни роти чёрствые, слипшийся рис и прогорклая чечевица. Сыр пропал, молоко исчезло. — Какое там молоко! — пробасил Васу. — От пролетающих птиц сверху больше пищи падало, чем лепёшек давали. Я древесные корни жевать начал и улиток жрать. Сначала живот крутило, а потом привык. Обнаглели наши стражи, совсем обнаглели! — Ага, — присовокупил и свою реплку Гаутам. — Видать, сочли, что ребёнок вырос, а значит нечего баловать. Девдас опять предложил съесть мальца, ведь тот подрос, округлился, но Махиша нос Девдасу сломал и два пальца. На том мы и успокоились. Живём теперь мирно. «Малец», забившись в глубокую нишу, образовавшуюся из-за частичного разрушения стены колодца, с ужасом слушал историю своего спасения. Похоже было, что такие мельчайшие подробности о своём прошлом он узнал впервые. — Интересно, а от вас толк будет? — задумался вдруг Девдас. — Может, и после вашего появления хоть некоторое время сытно жрать получится? Не успел он договорить, как сверху тяжело плюхнулся мешок, внутри которого что-то слабо звякнуло. Следом на верёвке осторожно спустился кувшин с плотно завязанным белой тряпицей горлышком. Откинув тряпицу, Махиша обнаружил в ёмкости свежий йогурт. Гаутам, Девдас и Васу радостно засмеялись, обнялись и затанцевали, но приступать к трапезе не решились раньше, чем насытится Махиша. Старший заключённый уселся возле кувшина и некоторое время ел с достоинством, неторопливо, а, наевшись, стал похож на сытого кота. Потом он отошёл в сторону, давая понять, что ему хватит. Дасью набросились на угощение. Они жадно пожирали йогурт, откровенно наслаждаясь и громко чавкая, а Чандрагупта, наблюдая за ними, не испытывал ничего, кроме глубокого отвращения. Мельком взглянув в угол и увидев там безымянного пацана, он понял, что пришла пора действовать. Подхватив испуганного мальчишку под мышки, он решительно подтащил его к значительно опустевшему кувшину. — Ешь, — обратился он к нему, указывая на редчайший в подобном месте деликатес. — Нечего ждать, а то тебе ничего не оставят. И, знаешь, пора тебя как-то назвать, — Чандрагупта задумался. — Хочешь быть Индраджаликом или просто Индрой в честь одного моего храброго друга? Мальчишка радостно кивнул. Кажется, ему было всё равно, как его назовут, лишь бы покормили. Чандрагупта смело зачерпнул полную ладонь йогурта, съел сам и предложил Индре попробовать с его руки, чтобы доказать: бояться нечего. — А чего это ты раскомандовался? — возмутился вдруг Девдас, глотая очередную пригоршню ароматного угощения. — Сказано: Махиша здесь главный! Если надо, он и имя мальцу придумает, а ты будешь молчать и слушать. — Нет, — раздался вдруг позади всех спокойный голос Чанакьи. — Слушать теперь все будут меня. Дасью и Махиша в изумлении уставились на осмелевшего брамина. Девдас хотел съязвить, но проглотил язык, заметив в правой руке у Чанакьи неизвестно откуда взявшийся острый меч с чёрной рукоятью, а в левой — внушительных размеров кинжал. Примерившись, брамин перекинул кинжал Чандрагупте. Тот ловко поймал оружие. — Это Селевк прислал, — сообщил Чанакья так, чтобы слышно было всем, но обращаясь исключительно к Чандрагупте. — А заодно в мешок бросил записку для нас. Я её еле прочёл, так как здесь мало света. Помогло только острое зрение, которое я некогда хорошо натренировал — и вот пригодилось! Селевк в записке выражает сожаление, что пришлось так жестоко обойтись с нами, но у него не осталось другого выхода. Амбхирадж, которому донесли о разгроме в Хава Мехел, поклялся поймать нас и сдать Дхана Нанду, если мы вдруг случайно выжили, придём и попросим убежища в Таксиле. Он хотел выслужиться перед этим ракшасом. Узнав о его планах, Селевк первым предложил Амбхираджу нас никому не сдавать, а вместо этого убить, чтобы избежать проблем, и обещал прикончить своими руками. На такой вариант Амбхирадж согласился. Но Селевк на самом деле собрался нас спасти, лишь убедив Амбхираджа в нашей гибели. Он нарочно сделал вид, будто запорол нас, а сам отправил сюда и приказал укрыть в колодце. Так что мы сейчас в убежище, друг мой, а не в плену. В записке Селевк обещал, что будет каждые три дня присылать свежую воду и пищу. Вернул наше оружие, чтобы доказать свои намерения. А ещё написал, что в благоприятное время непременно выпустит нас. Видишь, Чандра? Никогда не стоит отчаиваться. Если кто-то делает праведное дело, даже враг по воле Триады проявит благородство по отношению к нему. Значит, мы, без сомнения, совершаем праведные дела, раз дэвы нам помогают! Впрочем, не будем рассчитывать на благородство Селевка, он может говорить одно, а потом передумать, поэтому, сидя здесь, начнём сами искать выход. И, возможно, вскоре покинем это место. Сердце Чандрагупты колотилось тяжело и часто. Известие о том, что Селевк даровал им жизнь и собирается их кормить и поить, почему-то не обрадовало. — Да уж, надо признать, от новичков есть толк! — Девдас грубовато ткнул Васу кулаком в бок и расхохотался. — Пока они будут здесь жить, и мы выживем. А если придумают, как сбежать, и мы освободимся. Наконец-то, у нас появилась надежда! Жаль Амир до этого дня не дожил… Все дасью мигом погрустнели. — Так что, Махиша? — демонстративно потрогав кончиком пальца лезвие меча, Чанакья с вызовом посмотрел на бывшего предводителя колодезной общины, казалось, всё ещё никак не способного осознать, что впервые за семь лет бразды правления перешли в чужие руки. — По вашему мнению, кто теперь тут главный? Махиша пробубнил что-то невнятное, махнул рукой и отвернулся. Лишь Чандрагупта, стоявший поблизости от своего учителя, разглядел торжествующую улыбку Чанакьи. *** Как Селевк и обещал, в колодец каждые три дня исправно доставляли набитый доверху мешок с едой и четыре больших кувшина воды. Этого вполне хватало, чтобы наедаться досыта и чувствовать себя сносно в ожидании следующей порции пищи. Следуя своему любимому мудрому изречению о том, что маленькая капля, падая с большой высоты, постепенно разбивает прочный камень, Чанакья, утвердив своё главенство, начал заводить речи о том, как несправедливо устроен мир, где цари угнетают подданых, а подданные вынуждены становиться разбойниками, лишь бы выжить. Он явно вознамерился превратить картских заключённых в своих учеников. — Родители Чандрагупты тоже встали на непростой путь дасью, — без зазрения совести сочинял Чанакья, указывая глазами на своего ученика и одновременно давая тому понять мимикой и жестами, чтобы не возражал. — Стремясь прокормить свой народ, махарадж Пиппаливана погиб. Император Дхана Нанд разрушил их крепость и убил всех, а махарани Муру взял в плен. Этот юноша, пришедший со мной, лишённый отца, матери и родной земли, тоже жертва, как и вы. Только его жизнь разрушил не Амбхирадж и не Селевк, а Дхана Нанд, но суть не меняется. Все мы — борцы с неправедными царями, убивающими простой народ! Сначала Чандрагупта, глядя на кривые усмешки дасью, думал, будто у Чанакьи ничего не выйдет. Однако метафорическая капля потихоньку падала на камень каждое утро и вечер, и вскоре Васу, Девдас и Гаутам начали сначала робко, а потом всё смелее именовать себя последователями Каутильи. Махиша отмалчивался до последнего, не желая даже приближаться к новоявленному учителю. Однако вода продолжала падать с высоты, и через некоторое время сдался и Махиша, подсев ближе к остальным и начав слушать, как Чанакья учить владеть духом и телом ради победы дхармы, объединения народов и будущего блага Бхараты. Чандрагупта не всегда участвовал в просветительских беседах. Куда чаще он приходил в полуразрушенную нишу, чтобы рассказать бывшему безымянному мальцу и нынешнему Индраджалику о том, как прекрасно ясное небо и чист воздух снаружи, как много животных и птиц обитает за пределами колодца, как чудесно гулять в лесу и купаться в реке. А ещё — как здорово нестись стрелой на спине скакуна по берегу реки, обгоняя ветер. — Всё это будет у тебя, когда мы выберемся, — обещал Чандрагупта. — Я стану твоим братом и буду заботиться о тебе, если, конечно, захочешь. «Ведь своих прежних названных братьев я потерял», — мысленно добавил он, но вслух не сказал ничего, лишь бы не огорчать Индру. Мальчик робко улыбался, всё ещё боясь поверить, что впервые в жизни обрёл семью, и слабо сжимал худыми пальчиками ладонь Чандрагупты. *** Однажды в колодец упало семя баньяна. Возможно, его выронила птица или занесло ветром. Заметив это, Чанакья посоветовал скорее закопать семя в землю и тщательно поливать. — Не знаю, как скоро выпустит нас Селевк, — сказал брамин. — Время идёт, а он, как вижу, не торопится. Но это семечко, если не погибнет, через несколько лет превратится в достаточно высокое дерево, и мы по его веткам выберемся на свободу. Поливать росток необходимо лишь поначалу. Когда корни укрепятся, оно само добудет себе влагу, и нам останется только терпеливо ждать. Васу, Девдас и Гаутам бросились исполнять приказ ачарьи так рьяно, что чуть не вылили разом всю оставшуюся воду в ямку с семечком. Наблюдая за ними, Чандрагупта ощущал, как сердце сжимается от тоски. Когда-то Чанакья вот так же использовал преданность Индраджалика, Дхумкету и Стхулбхадры, и друзья Чандры с такой же охотой бросались исполнять каждый каприз ачарьи. За эти дни, проведённые в колодце, Чандрагупта узнал самое главное, наблюдая за учителем: Чанакья, если пожелает, даже из кровожадных разбойников, глухих к голосу совести, способен вылепить своих преданных учеников, умело играя на нужных струнах человеческих сердец. В искусстве манипулирования людьми Каутилье не было равных, Чандрагупта вдруг так ясно понял это! *** Прошло ещё несколько дней. Сны стали беспокойными. В ледяном поту Чандрагупта лихорадочно метался по набитому хлопком мягкому матрацу, любезно предоставленному Селевком для него и ачарьи, видя в кошмарах, как снова и снова погибают его друзья и наивный влюблённый Мартанд. Он просыпался с криками, в слезах и долго отказывался говорить о том, почему у него опять нет аппетита и возникает желание, не дожидаясь освобождения, покончить с собой. Чанакья просыпался тоже, ибо спал рядом, хватал его за локоть или обнимал за плечи и просто держал, не отпуская. Чандрагупта всегда хотел стряхнуть с себя пальцы учителя, ему не нравились эти жёсткие, требовательные прикосновения, но потом он вспоминал о том, что кроме этого брамина в его жизни никого не осталось, и позволял Чанакье успокаивать себя. Вскоре, обдумав сложившуюся ситуацию, Чанакья заявил, что причина кошмаров Чандрагупты — вынужденное безделье, пустые сожаления и бесплодные фантазии. — И то, и другое, и третье, — глубокомысленно изрёк Чанакья, — не принесёт никому из нас пользы. Это опасный признак. Очень скоро не только Чандрагупта, а все мы впадём в уныние, потому что время тянется, но ничего не происходит. Безделье подобно смерти. Значит, надо начинать не только беседовать о будущих свершениях, но и тренироваться. Оружия на всех не хватает, однако можно использовать в поединках бамбуковые палки вместо мечей. Если попросить пять не слишком длинных палок, Селевк вряд ли насторожится и скорее всего выполнит просьбу. Тренировки необходимы, чтобы наши тела оставались крепкими, а разум сохранял здоровье. Места в колодце, конечно, маловато для тренировок всех сразу, но опять же выход найти можно. Например, двое сражаются — остальные стоят и наблюдают, потом пара меняется. Мы сделаем это. Ведь когда выберемся из Карта, что может случиться в любой момент, нас ждут серьёзные битвы! Произнеся свою вдохновенную речь брамин благородно согласился обучать правилам сражения на мечах и врукопашную всех, кто пожелает в этом участвовать. Разумеется, согласились все, включая маленького Индру, и Чанакья занялся подготовкой. Как он и предполагал, уже в следующем мешке после того, как записка с просьбой была получена Селевком, прислали пять палок из бамбука подходящей длины, и тренировки начались. *** Занятия длились довольно долго, но так и не помогли Чандрагупте. Несмотря на пребывание в замкнутом пространстве, отсутствие свежего воздуха и дурной сон, юноша снова ощутил, как начинает просыпаться тело, уже давно не получавшее того самого снадобья. Теперь по ночам он вскакивал и задыхался не только оттого, что ему привиделся погибающий от царского меча Мартанд или умирающий от ядовитых стрел Индра, а совсем от иного. Ему снилось то, чего никогда теперь не может быть. Дхана Нанд входил в его прежнюю комнату, садился на край ложа и, пробравшись рукой под покрывало, с тихой улыбкой на лице, ласкал его напряжённый лингам. Пальцы царя были такими же, как наяву: нежными, горячими, умелыми. Они знали без слов, чего именно хочет Чандрагупта, прикасаясь там, где нужно, и так, как надо. — Хороший мой, золотой… mera khajaana*, — повторял Дхана Нанд, а затем, откинув мешающую ткань, склонялся и приникал горячим, влажным ртом к лингаму, уже готовому извергнуть семя. Мир исчезал в сладком водовороте. — Дхана, — самозабвенно шептал Чандрагупта. — Дхана… Тем горше становилось пробуждение. Ласки во сне ни разу не довели его до полного удовлетворения. Вернувшись в реальный мир, в следующий миг он уже не чувствовал ничего, кроме злости на собственную несдержанность и отвращения к себе. Однако куда чаще сон прерывался намного раньше, чем ему удавалось взойти на вершину блаженства. Чандрагупта просыпался, словно в огне, ощущая ноющую тяжесть внизу, от которой хотелось немедленно избавиться, но он намеренно не прикасался к себе и не потому, что боялся разбудить остальных. Он по-прежнему считал, что осквернённое тело не заслуживает счастья. Обливаясь водой вместо сладостных прикосновений, тем самым он жестоко наказывал себя. Однажды Чанакья проснулся раньше, чем вода была вылита. — Что ты делаешь? — строго спросил ачарья, заметив, что Чандрагупта стоит в центре колодца и собирается израсходовать ценную влагу не по назначению. — Следующая доставка пищи послезавтра, а это — предпоследний сосуд. Зачем ты пытаешься лишить нас питья? — Я собирался полить баньян, — не моргнув глазом, солгал Чандрагупта. — Врёшь! — резко оборвал его Чанакья. Приблизившись к юноше, он отобрал у него кувшин и аккуратно поставил на пол, медленно зашёл за спину своего ученика, а затем — у Чандрагупты прервалось дыхание, — ладонь Чанакьи решительно обхватила его восставший лингам, поднырнув под ткань дхоти. — Я, по-твоему, дурак и не понимаю, что происходит? Ты твёрдый. И не отрицай, своей собственной руке я доверяю безусловно. В голове у Чандрагупты метались обрывки мыслей, но ни одна не задерживалась достаточно надолго, чтобы парень мог осознать её. Душа наполнилась ужасом и смятением. Он ожидал от Чанакьи чего угодно, только не этого. — Учитель… Что вы делаете? — едва смог выдохнуть он. — То, что давно следовало, — пальцы Чанакьи, разжавшись, неохотно выползли наружу. Чандрагупта заметил, что рука ачарьи, впервые дерзнувшая коснуться сокровенной части его тела, мелко дрожит. — Думаешь, ты цел и в безопасности по воле дэвов? — спросил он яростно, заглядывая в лицо обомлевшему Чандрагупте. — Тысячу раз нет! Девдас и Гаутам нацелились на твою задницу с первого дня, как мы загремели в Карт. Я сразу заметил, с какой алчностью они глядят в твою сторону, но ты был совершенно слеп. Потом, когда все эти пишачи стали хорошо питаться благодаря Селевку, желающих пристроиться меж твоих ягодиц стало уже четверо. Да, Махиша тоже не прочь поживиться, поверь мне! Я даже не хочу думать, пользовались ли они Индрой с той же целью до нашего появления здесь… Надеюсь, до подобной гнусности дело не дошло, ведь он — совсем ребёнок. Кроме того, я вижу, Махиша по неизвестной мне причине защищает пацана от остальных, а значит, возможно, его не тронули. Но теперь здесь очутился ты. И ты достаточно взрослый и хорошо понимаешь, что бывает, когда несколько мужчин, испытывающих естественное томление плоти, вынуждены находиться наедине друг с другом в замкнутом пространстве, и один из мужчин — юн и красив, словно благородная дэви? Чандра ошалело тряхнул головой. Этот беспомощный жест мог означать лишь «нет». — Так выслушай, — зашипел ему Чанакья в самое ухо. — Три дня назад эти пишачи — все четверо! — разбудили меня посреди ночи и потребовали, чтобы я «поделился тобой». Так и сказали: «Учитель, нехорошо жадничать. Еду мы делим поровну, значит, и Чандрагупта не только твой». Я озверел и пообещал, что проткну их всех и съем, разделив мясо между Индрой и тобой. Они знают, что я не преувеличиваю, по крайней мере, насчёт первого пункта. Я вполне способен справиться с ними всеми. Ещё пришлось заявить, что в отличие от еды ты — только мой и ничей больше. Да, это ложь, но я её сказал с единственной целью: защитить тебя, однако, — взгляд Чанакьи стал хищным, ноздри его начали раздуваться, — я не каменный, и у меня тоже есть свои потребности. Ты никогда не думал, каково мне каждую ночь утешать тебя, чувствовать твоё тело так близко, вдыхать твой аромат, зная, что дальше этого заходить не позволено? Я не давал обет воздержания и не обязан контролировать себя перед лицом Триады. Если я и сдерживался прежде, то лишь ради тебя. До сего момента… Чандрагупта неловко попятился, споткнулся о матрац, едва не упал, упёршись спиной в сырую стену колодца. От возбуждения давно не осталось и следа. Его сердцем и разумом владел невыразимый ужас. Чанакья, недолго думая, приблизился и навис над ним, упираясь руками в каменную кладку по обе стороны от головы своего до смерти перепуганного ученика, прекрасно осознававшего, что бежать некуда, а Чанакья физически намного крепче, чем он сам. — Думаешь, почему я принял тебя обратно после того, как ты сбежал к Дхана Нанду? Ты ведь не просто инструмент для свержения жестокого тирана, а единственный, кого я готов возвести на престол, кому готов служить и подчиняться! Ты — смысл всей моей жизни. Если бы твой взгляд искал красивых женщин, любая была бы привезена и брошена к твоим ногам. Я бы добыл для тебя даже вавилонскую царевну, пожелай ты её. Но ты всегда смотрел с огнём в глазах только на мужчин… На всех, кроме меня. Это было больно, но как разумный человек я понимал: нельзя заставить желать себя против воли. Забыв о жажде ласк и объятий, я готов был отойти в сторону и уступить тебя любому, понимая, как важно для юноши твоего возраста телесное удовлетворение. Я бы позволил тебе выбрать кого угодно, но только не Дхана Нанда! — глаза Чанакьи засверкали, словно у кобры, раздувшей капюшон и готовящейся к броску. — Я бы позволил тебе тешиться с Амбхикумаром, с Бхайравом, с Лубдхаком, с кем-то из твоих друзей или с абсолютно незнакомым мужчиной — пусть, я бы всё перенёс, но тебе понадобился именно этот ракшас… Единственный, кого я не могу вытерпеть рядом с тобой! К счастью, ваша связь давно в прошлом, — Чанакья снова понизил голос до едва различимого бормотания, а взгляд его вдруг стал заискивающим и умоляющим, что пугало Чандру ещё больше. — Никто из этой уродливой, умственно неполноценной живности, окружающей нас и посмевшей претендовать на тебя, не достоин твоей благосклонности! Так почему бы тебе хоть сейчас не ответить мне согласием? Когда освободимся, всё будет забыто. Ты выберешь кого-то другого, я слова не скажу, но в эти дни я помогу тебе хорошо спать и чувствовать блаженство, сделаю всё, что тебе нравится, — ладонь Чанакьи снова вернулась на покинутое ею место, будто невзначай поглаживая юношу сквозь ткань. — Не бойся и не смущайся, — шептал Чанакья. — Если другие проснутся и увидят — к лучшему. Убедятся, что тебя трогать нельзя никому, ведь ты — мой. А пренебрегать потребностями тела так глупо, если рядом есть кто-то любящий, способный помочь… Резкая боль в бедре заставила Чанакью охнуть и заткнуться. В удивлении ачарья медленно перевёл взгляд на ногу. Будь в ту ночь снаружи абсолютно темно, он не разглядел бы ничего. Однако сквозь ветви деревьев в устье колодца заглядывала половина луны, заливая всё мертвенно-бледным светом, и Чанакья сразу заметил, что из его тела торчит, слегка покачиваясь, рукоять кинжала. Брамин снова поднял голову и перевёл тяжёлый взгляд на своего ученика. Глаза Чандрагупты были расширены, и в них ачарья читал только гадливость и отвращение. — Вон, значит, как, — негромко проговорил Чанакья, рывком вынимая кинжал из раны и зажимая глубокий порез краем накидки. — Значит, я тебе не нужен, — и после короткой паузы, уронив кинжал на пол, добавил. — Теперь ясно, кто продырявил Селевка, — злая усмешка зазмеилась на губах Чанакьи. — Выходит, и македонец сделал попытку, но не преуспел. Любопытно, повезло бы магадхскому ракшасу, окажись он здесь? Тебе ведь по-прежнему снится, что он берёт тебя, словно девку. Думаешь, я не слышу, как ты стонешь и зовёшь его по имени во сне почти каждую ночь? Надо же, какая странная щепетильность! Проклятому отцеубийце, изгнавшему тебя, ты готов отдаться, не задумываясь, а любящим учителем брезгуешь после всех благ, полученных от него? — неожиданно осмелев, Чанакья вдруг обхватил юношу за шею и приблизил его лицо к себе, пытаясь поцеловать. На сей раз боль пронзила всё тело брамина, и он согнулся пополам после меткого удара в пах. — Неблагодарный засранец, — прохрипел Чанакья. — Что у вас случилось? — недовольно спросил Девдас, завозившись на своей подстилке из гнилой соломы и протирая заспанные глаза. — Мне показалось, будто враг напал, — кое-как выдавил Чандрагупта. — Но уже всё в порядке, я понял, что ошибся. Взглянув на скрюченного Чанакью, продолжающего инстинктивно прикрывать одной рукой пах, а второй зажимать кровоточащий порез на ноге, Девдас по-разбойничьи ухмыльнулся. — Ага, — весело ответил он, — ну, желаю удачи. Развлекайтесь, — он снова завалился на своё нехитрое ложе, отвернулся к стене и захрапел.