Вэй Усянь стремится на запад, пытаясь обогнать солнце.
Дни проносятся друг за другом, яркие, жаркие и сладкие, как имбирные конфеты, которые перед уходом сунул ему в руку Цин-эр. Они подтаяли по краям. Вечер перед ночной охотой: шумное веселье и болтовня пьющих вокруг постояльцев гостиницы, привкус ячменного вина на собственном языке; тишина и покой в тени плакучей ивы, скрывающей его под своими тонкими ветвями; в руке цзунзцы (1) от доброго торговца с праздника Драконьих лодок – начинка завернута в бамбуковые листья и подслащена пастой из красной фасоли и мягких, маслянистых каштанов.
Обжигающий летний зной становится все невыносимей, укутывая каждый день в красно-рыжую дымку, но однажды смягчается и он.
Последние дни лета Вэй Усянь проводит высоко в горах, охотясь на огромную змею, которая вот уже три года изводит окрестные деревни. Когда ему наконец удается прижать ее к земле, змея отчаянно корчится, пытаясь освободиться и оставляя глубокие борозды в лесной подстилке. Длинное тело толщиной со ствол дерева извивается кольцами, из огромной пасти торчат острые, капающие ядом клыки, сверкают ярко-красные глаза, но Вэй Усянь нисколько не боится – даже без золотого ядра такая нечисть для него не представляет сложностей.
Он ловко уворачивается, когда змея плюется ядом, и уклоняется от просвистевшего прямо над головой хвоста. Через десять минут мертвая тварь лежит на развороченной земле, истекая черной кровью под сенью густых деревьев. Может быть, сработал он не слишком чисто – представители клана Гусу Лань наверняка именно так и подумали бы, – но, в конце концов, просто так он, что ли, носит черные одеяния?
Когда работа закончена, он возвращается на окраину деревни. Жители близко не подходят, но не потому, что боятся его самого или того, как он выглядит, – в сельской глуши люди не воротят нос, если ты слегка заляпался, да и не заботятся особо о почтении к заклинателям, как это бывает в городах, где строгие правила приличий требуют отстраненного уважения. Просто от Вэй Усяня ужасно разит дохлой нечистью. Так воняет из мясной лавки, где обрезки мяса гнили на жарком солнце несколько дней. Поэтому сельчане не подходят близко, не хлопают одобрительно по плечу, а стоят поодаль широким кругом, тепло и приветливо улыбаясь, и, несмотря на его окровавленный вид, бурно выражают благодарность с расстояния в чжан (2) и изо всех пытаются не зажимать носы.
В свою очередь Вэй Усянь сдерживает желание перевести в шутку их похвалы и еще целый фэнь (3) слушает благодарности, а потом его спасает старая бабушка, предлагающая приютить его у себя на то время, пока он останется в деревне. Он тут же соглашается, стремясь избежать неудобного внимания жителей. За время своего путешествия он множество раз слышал хвалебные речи от людей, которым довелось помочь, но от этих слов по-прежнему бегут мурашки по коже. Еще несколько месяцев назад люди разбегались при одном упоминании Старейшины Илина, а теперь горят желанием его благодарить и, сколько бы он ни отказывался от платы, продолжают совать ему деньги.
Лань Чжань написал в своем последнем письме:
«Доброта Вэй Ина не имеет границ. Люди, которым ты помог, искренне выражают свою благодарность и считают это правильным. Ты достоин того, чтобы тебе говорили, насколько ты хорош».
Вэй Усянь сомневается, что когда-нибудь к этому привыкнет.
Он наконец выбирается из улыбающейся толпы и идет следом за старушкой, но тут порыв ветра заставляет его снова почувствовать омерзительный запах, исходящий от него самого. Он прочищает горло.
– Прежде чем я принесу эту вонь в дом, может быть, бабушка укажет мне дорогу к ближайшей речке, где я смогу ополоснуться?
Вэй Усянь оказывается на берегу широкого извилистого ручья в нескольких фэнях ходьбы от деревни. Он раздевается и приседает у кромки воды, чтобы постирать верхнее одеяние, и когда кровь смывается с ткани, вода становится мутной и темной. Его одежды изготовлены по особому заказу из специальных плотно сплетенных волокон, которые не позволяют грязи набиться внутрь ткани, но при этом дают коже дышать. «Поразительно, что можно купить за деньги Верховного Заклинателя», – думает Вэй Усянь, поражаясь скорости, с которой очищается его одежда. Оставшись довольным результатом, он вытаскивает одеяние из воды, отжимает его и кладет на горячий камень для просушки.
Стопы приятно погружаются в черную грязь у кромки ручья, и Вэй Усянь хлюпает в ней пальцами, наслаждаясь ощущением. Он входит в текущую воду, поднимая на дне маленькие облачка ила. Веселья ради он пинает их, но потом вспоминает, как в прошлом месяце порезал ногу об острый речной камень и как тяжко потом было добираться до ближайшего города. Лучше так не рисковать.
Вода доходит до середины бедра, и он наклоняется, опуская лицо в ручей – вода прохладная, и по коже разливается долгожданное облегчение, когда уходит зуд от засохшей на лице змеиной крови. Он держит голову под водой сколько позволяет дыхание (его рекорд – два фэня), выныривает и трет щеки. Он проверял возможности своего нового тела, изучая его мало-помалу, конечно же, в пределах разумного. Было бы неловко Старейшине Илина умереть во второй раз, захлебнушись в ручье глубиной в три чи (4). Но чтобы заставить сердце биться чаще – этого вполне достаточно.
Он поднимается из воды; волосы мокрые, тяжелые и липнут к лицу. Они и в прежней жизни казались ему непослушными, но, вернувшись из мертвых, он понял, что с ними теперь и вовсе не совладать. Он отжимает их руками, как тряпку, чтобы так сильно не тянули шею своим мокрым весом.
Убрав пряди с лица, он вдруг замечает какой-то блеск в воде.
В этом ручье водится рыба, несколько штук плавают вокруг его лодыжек. Они извиваются и мерцают в солнечных лучах, что пробиваются сквозь густую листву деревьев, заставляя щуриться от ярких бликов. Теперь, присмотревшись, он видит, что здесь есть юркие мальки и рыбешки покрупней, наверняка отъелись на насекомых и падающих в реку листьях. Одна смелая рыбина подплывает совсем близко и задевает ногу Вэй Усяня, и размером она с его предплечье.
Он усмехается. Кто-то менее опытный посетовал бы на отсутствие рыболовных снастей, но только не Вэй Усянь, проведший детство и юность за охотой на жирных карпов в теплых озерах Юньмэна. Однажды, когда ему было тринадцать, он просидел в воде целый час, укрытый от глаз лотосовыми листьями, и умудрился поймать здоровенного карпа голыми руками. Эти глупые горные рыбешки тому карпу не чета!
Вскоре он уже идет к дому гостеприимной бабушки, заткнув Чэньцин на пояс, потому что в руках у него серебристая рыба.
Яблочко уже стоит снаружи, видимо, кто-то ее сюда привел. Перед ней лежит охапка свежего сена. В ответ на его стук бабушка распахивает дверь и торопит войти, промакивает полотенцем его по-прежнему мокрые волосы и забирает влажную одежду. Увидев рыбу, она восклицает:
– Ох, дорогой гость поймал рыбу для никчемной старухи! Ты слишком добрый! Ох, не стоило так утруждаться!
Но тем не менее, рыбу она забирает и предлагает приготовить ее на ужин.
Морщинистые руки нажимают на плечи, заставляя сесть. Бабушка наливает Вэй Усяню некрепкого чая и отправляется на кухню, по пути закатывая рукава.
С того места, где сидит Вэй Усянь, через широкий проем отлично видно всю кухню. Сушеные травы пучками свисают со стропил на петлях шпагата; на бамбуковом сите в углу лежат свежевымытые кочаны капусты, с них капает вода. Дым и пар мягко поднимаются, образуя серебристую дымку в свете, проникающем в кухонное окно.
Он наблюдает, как бабушка берет крупную рыбину, кладет ее на видавшую виды разделочную доску, вскрывает бледное брюхо и вычищает внутренности, а потом делает по три надреза с каждой стороны. Вэй Усянь вспоминает, что так делали торговцы в Пристани Лотоса, быстрота ножей которых была естественным следствием многолетнего опыта. В воздухе пахнет рыбой, и он будто возвращается в детство, скользит через толпу кричащих торговцев и болтающих женщин, что пришли на рынок пораньше, чтобы сделать самые лучшие покупки.
Бабушка кладет рыбу в сковороду с растительным маслом и, обернувшись через плечо, извиняется, что гостю приходится скучать.
– Не беспокойтесь, – весело отвечает Вэй Усянь, – у бабушки такие потрясающие кулинарные таланты, что наблюдать за ними – уже развлечение!
– Сладкоречивый молодой господин, – смеется бабушка.
Здесь, на юге, местные жители в своей любви к острой еде могли бы посоперничать с Вэй Усянем. Рядом со сковородой стоит плошка с маслом чили, бабушка добавляет в нее горстку мелко нарезанного чеснока и имбиря и отправляет это в сковороду, выпуская из-под крышки клубы пара. Смешивает темный соевый соус с уксусом и поливает готовящуюся рыбу. Потом она достает небольшой глиняный горшок, в котором оказывается бобовая паста, почти красная от добавленного в нее перца чили.
Соус густеет и пузырится, бабушка снимает сковороду с огня и добавляет полную пригоршню зеленого лука. Рыба стоит на столе, красная от специй и полыхающая жаром, и Вэй Усянь собирается предложить свою помощь и накрыть на стол, но бабушка снова возвращается в кухню и продолжает готовку.
Тем временем наступает пора ужина, и бабушка наготовила еды, которой хватит на две семьи, не говоря уже об одной старушке и одном бродячем заклинателе. Вэй Усянь прикидывает, сколько же ему придется съесть, чтобы не обидеть хозяйку, как вдруг раздается стук в дверь. Он осторожно ее открывает, и в дом вваливается толпа соседей.
– Мы приходим к ней на ужин всякий раз, когда можем, – объясняет седовласый мужчина, увидев озадаченное выражение лица Вэй Усяня. У него добрые глаза и усы, которые напоминают Вэй Усяню четвертого дядюшку. – Ее сын уехал работать в большой город много лет назад, а муж был одним из первых, кого убила змея. Было бы неправильно оставлять ее одну.
Все берут тарелки и несут их на большой деревянный стол снаружи, и только в этот момент Вэй Усянь понимает, насколько в доме душно из-за разведенного в кухне огня. На улице прохладно, он подставляет лицо вечернему ветерку и спешит обратно в дом, чтобы помочь бабушке принести поднос, на котором стоят чашки с дымящимся белым рисом.
Яблочко наблюдает за ними оттуда, где привязана, и обиженно раздувает ноздри, ужасаясь происходящей несправедливости – тут такое пиршество, а ей досталось только сено! Она пыхтит все громче и вот-вот начнет кричать; Вэй Усянь вздыхает, называет ее неблагодарной скотиной и дает что-то из остатков еды, которые бабушка принесла с кухни.
Дерево шуршит о камень – все придвигают табуреты и устраиваются за столом.
Рыба как главное блюдо стоит посередине и все еще исходит паром, потому что бабушка предусмотрительно накрыла блюдо плетеной крышкой. Рыба мягкая и легко отслаивается. Бабушка вынимает мелкие косточки и кладет их на край тарелки, они такие тонкие и прозрачные, что почти не видны. Еще на столе есть жареные зеленые бобы, они приятно хрустят у Вэй Усяня на зубах, идеально приготовленные: тонкая кожица потемнела и сморщилась на огне, но не расползлась и не стала мягкой.
Напротив зеленых бобов стоит тарелка баклажанов с разрезанной темно-фиолетовой кожурой, обнажающей бледную мякоть, залитую сладко-острым соусом; кто-то добавляет его в миску Вэй Усяня, и густая жидкость впитывается в рис. Молодой человек с широкими бровями передает ему мапо тофу – мягкие белые кубики, тушеные до коричневого цвета и смешанные с фаршем из свинины и перца. Все это щедро покрыто маслом чили.
Бабушка выдергивает жемчужно-белый рыбий глаз и протягивает его самому младшему из сидящих за столом.
– Возьми это, дитя. Глаз очень полезный. Съешь, чтобы стать еще выше, вот!
Мальчик морщит нос, но все равно берет глаз и нехотя сует в рот. Он трижды медленно, неуверенно жует его, а потом передергивается от отвращения, когда жидкое содержимое попадает на язык, и все разражаются смехом.
– У него драконий язык, он даже острый перец ест сам по себе, – удивляется мать мальчика, сидящая напротив. И действительно, все в миске мальчика залито дополнительной порцией масла чили. – Но когда дело доходит до рыбьего глаза, ох! Такое поражение!
Щеки у нее краснеют от удовольствия, и она хлопает мужа по руке, хихикая. С другой стороны от нее седовласый мужчина наливает себе еще одну чашку чая, чтобы смочить горло, когда его громкий ухающий смех превращается в хрип. Бабушка тоже выглядит довольной и нисколько не обижена, что ребенок усиленно трет свой язык.
Они сидят за столом в мягком свете закатного солнца и смеются, глядя друг на друга и шлепая ладонями по коленям, будто делали так всю жизнь. Будто для них нет ничего привычней ужина, разделенного с соседями.
Вэй Усянь все еще смеется, когда бабушка поворачивается уже к нему, держа палочками нежную рыбью щеку.
– Самая вкусная часть рыбы нашему почетному гостю! Держи, дитя. Тебе нужно больше есть. – Она гладит его тонкие запястья, и ее губы расплываются в улыбке.
Глядя на смеющиеся лица вокруг, Вэй Усянь берет кусок рыбы. Как и все остальное, тот идеально острый.
* * *
На Могильных Холмах не было специй, они попросту там не могли расти. Не то чтобы Вэй Усянь не пытался – однажды он даже выменял на редис пачку семян острого перца, посадил их, и даже Вэнь Цин не стала распекать его за ненужные траты и не огрела ничем по голове. Но ничего не взошло, и Вэй Усяню пришлось смириться с безвкусной жизнью. Разве мог он жаловаться на отсутствие пряностей, когда у людей вокруг щеки с каждым днем становились все более впалыми, и почти все они ложились спать, терзаемые голодом. Но все же он скучал по специям.
Когда Вэнь Цин спросила, почему он вообще вздумал выращивать перец чили, он лишь пожал плечами.
– Мне нравится, когда у еды есть вкус. Мы в клане Юньмэн Цзян… в смысле люди из Юньмэна кладут в еду много приправ, я к этому привык, вот и все.
Он не стал смотреть Вэнь Цин в глаза и принялся снова ковыряться в своем лотосовом пруду. На этом тема была исчерпана.
Поэтому, когда они в очередной раз спустились в Илин продавать редиску, Вэй Усянь не придал значения тому, что Вэнь Нин, уже собираясь обратно, поставил в тележку небольшой горшочек. Вэй Усяня гораздо больше занимал лже-Старейшина Илина, продающий талисманы на углу. Он тогда подумал, может, заняться тем же самым – какой-никакой, а заработок.
На кухне тот самый горшочек Вэй Усянь тоже не заметил, в основном потому, что Вэнь Цин строго-настрого запретила ему готовить после того, как к ней прибежал заплаканный А-Юань, попробовавший отвратное на вкус рагу из редиски авторства Вэй Усяня.
Он ничего не подозревал до тех самых пор, пока на следующий день не сел ужинать, обнаружив в тарелке непривычно красную жареную редиску. Даже когда Вэнь Цин нахмурилась, глядя в его изумленное лицо – «Вэй Усянь, ты есть собираешься или так и будешь пялиться?» – взгляд у нее был теплый.
Пряность была слабей, чем те, к которым он привык, но он уплетал угощение с таким аппетитом, будто оно было приправлено лучшим на свете маслом с перцем чили. Вэни так прониклись его воодушевлением, что некоторые даже решили попробовать его редиску, а потом жаловались на горящие языки и губы. Даже бабуля Вэнь взяла кусочек с его тарелки, но после пары укусов передумала и вытерла выступивший на лбу пот. Они так развеселились в тот вечер, что четвертый дядюшка даже достал из запасов кувшин фруктового вина. Все смеялись и было очень хорошо.
Неделю спустя все Вэни были мертвы.
* * *
Солнце всходит и заходит, дни становятся короче.
Соседи часто заглядывают в гости, приносят свежесобранные травы и спелые фрукты, заходят на чай, залатывают прохудившуюся крышу бабушкиного дома. Она готовит соленые яйца и курицу на пару, отварную рыбу с дикой зеленью. По вечерам, после того как соседи прощаются, спеша вернуться в свои дома, а шум и суета сменяются покоем, Вэй Усянь, еще чувствуя покалывание в онемевшем от съеденных специй языке, сидит на улице с бабушкой и смотрит, как тени становятся все длинней. Окружающие горы будто просыпаются и гудят; земля под ногами изобилует жизнью. «Я сейчас здесь, – часто думает он. – Я здесь, дышу этим воздухом, чувствую этот ветерок. Я здесь, живая плоть и душа».
Каждую ночь над их головами вьются комары, и он постоянно от них отбивается. Они кружат и вокруг бабушки, но редко кусают ее; она говорит со смехом:
– Эти старые кости им не по вкусу!
Однажды вечером, когда бледная луна поднимается над линией деревьев, Вэй Усянь пишет еще одно письмо Лань Чжаню, описывая все новые острые блюда, которые он успел попробовать.
Я хорошо ем и хорошо сплю, Лань Чжань, и надеюсь, что ты тоже. Вся эта тихая жизнь среди зеленых гор, должно быть, идет мне на пользу!
Он получает ответное письмо через несколько дней, уже отправившись в путь, – гораздо быстрей, чем ожидал. Лань Чжань пишет о своих рутинных обязанностях, о том, что родившиеся весной кролики уже выросли и что юные адепты клана Лань очень по нему скучают. Еще он пишет:
«Со мной тоже все в порядке, Вэй Ин. Настолько, насколько это возможно, когда тебя нет рядом». Щеки Вэй Усяня вспыхивают румянцем, когда он это читает, снова и снова обводя пальцем эти слова.
Утро перед его отъездом выдается солнечным и ясным. Бабушка говорит, что идет на деревенское кладбище, чтобы навестить мужа, и спрашивает, не хочет ли Вэй Усянь сходить с ней перед отъездом.
Кладбище самое простое, как и следовало ожидать от небольшой горной деревни. Вэй Усянь краем глаза видел показную роскошь обители предков клана Цзинь, где все было затянуто белым шелком и залито золотистым светом свечей; даже в Пристани Лотоса зал предков был впечатляющим и очень ухоженным. Здесь нет ничего подобного, а единственный памятник бабушкиному мужу – это грубо отесанный серый камень, который можно было бы принять за обычный валун, если бы не вырезанные на лицевой части символы.
– Его тела здесь нет, – говорит бабушка, поглаживая камень морщинистой ладонью. – Эта тварь проглотила его целиком. Сколько мы ни искали, даже костей не нашли. – Она сильней прижимает руку к камню, отчего пальцы бледнеют и становятся заметней старческие пятна на коже. – Хоронить было нечего.
Вэй Усянь вспоминает вонючую жижу, что хлынула из брюха твари, когда он распорол его, и мелкие кусочки чего-то, что он счел плотью и костями ее жертв.
Он предлагает помочь почистить надгробие. Оно покрыто грязью, а у изножья слегка заросло мхом. Приходится приложить усилия, чтобы его очистить, но теперь камень выглядит довольно ухоженным.
– Я навещаю его всякий раз, когда есть возможность. Не хочу, чтобы он скучал, – говорит бабушка, ловя взгляд Вэй Усяня.
– Он наверняка этому очень рад, – отвечает тот, продолжая скрести. Палящее солнце еще не успело высоко подняться, поэтому камень прохладный и вскоре оказывается начищен до блеска.
Пока Вэй Усянь в последний раз тщательно промывает надгробие водой, бабушка достает из корзинки фрукты и сладости, раскладывает их по тарелкам на земле. Потом достает вино и наливает немного в треснувшую чашку.
Вэй Усянь достает огненный талисман – «Ох, какая полезная вещь!» – и собирает хворост, чтобы развести костер и сжечь ритуальные деньги. Бабушка поджигает три палочки благовоний, совершает поклоны, усаживается на землю напротив камня, скрипя костями и отмахиваясь от попыток Вэй Усяня помочь, и складывает руки на коленях.
– Ян-гэ, – тихо говорит она, – я пришла тебя проведать.
Вэй Усянь отворачивается, оставляя ее один на один с мужем. На кладбище больше никого нет, и, кроме негромкого бабушкиного голоса, тишину нарушают лишь звуки шелестящего листьями утреннего ветра да пение птиц в ветвях деревьев. Он смотрит на другие могилы, на ровные линии серых камней, и думает, что вскоре сюда придут еще люди: погибших по воле проклятой змеи навестят их родственники и расскажут, что они наконец отомщены.
Вэй Усянь только однажды позволил себе скорбеть после событий в храме Гуаньинь. Это была очередная одинокая ночь в дороге, никого не было вокруг, и даже Яблочко давным-давно уснула. Он сжег бумажные деньги и вылил немного воды из своего бурдюка, потому что вина у него не было, и трижды поклонился перед огнем. А на третьем поклоне не смог поднять голову, упал на колени и прижался лбом к земле. «Простите, я подвел вас, простите, простите», – повторял он в темноту. Гордой, сильной Вэнь Цин, сожженной дотла и развеянной по ветру, истерзанной сапогами своих убийц; Вэнь Нину, черноглазому, застывшему во времени и неспособному присоединиться к своей семье в следующей жизни; полусотне беженцев, молодых, старых и больных, повешенных на городских стенах, с безвольно болтающимися на ветру головами и конечностями.
Он лежал на земле, сотрясаясь плечами, вдыхая пыль и песок, пока костер не прогорел до тлеющих углей. Когда он наконец поднял голову, первые лучи рассвета уже тронули небо.
* * *
Все пожитки собраны, и бабушка в последний раз гладит Яблочко по носу. Они стоят на краю деревни. Вэй Усянь извиняется, что уезжает так скоро.
– Надеюсь, бабушка не будет слишком скучать без меня!
– Ох, дитя, я давно уже привыкла, не говори глупостей! – И когда он смеется в ответ на ее возмущение, она улыбается. – Последние три года я живу без мужа и сына, но я вовсе не одна. У меня всегда есть с кем выпить чаю и разделить обед. Семья – это не только кровь, понимаешь?
Он спускается по горной тропе, а бабушка смотрит ему вслед и машет рукой, а потом к ней подходит один из соседей, тот, с широкими бровями, и они медленно возвращаются в деревню. Вэй Усянь улыбается, проводив их взглядом, и дальше смотрит лишь вперед, подгоняя Яблочко.
Когда наступает ночь и Вэй Усянь засыпает под усыпанным звездами небом, ему снятся красные фонарики в пыли Могильных Холмов и собравшаяся вокруг него потерянная семья.
