Вишневая косточка

Аой Тодо уважал женщин, но еще сильнее женщин он — любил. А своему типажу Тодо, как настоящий мужчина благородного вкуса, следовал неукоснительно. До определенного времени. Никаких коротышек, в лучшем случае достающих ему до ключиц, если напрягутся и привстанут на цыпочки, а в худшем — дышащих в лобок. Партнерше следовало быть равной, хотя бы в такой мелочи, как в длине трубчатых костей конечностей. Вы могли бы спросить: Тодо-семпай, а как же девушки с недостатком соматотропного гормона? Они же ни в чем не повинны! Ясен хрен. Но если вы приходите вечером в комбини из-за острой нехватки витаминов в крови, рано или поздно дилемма встанет своим туповатым ракурсом: отдающие кислятиной яблоки или сладкая, нежная хурма? И дело только в одном — в наличии вкуса. А жалкое зрелище среднестатического японца, неуверенно перебирающего и хватающегося то за зеленые бока, то бездарно мнущие сочно-спелую плоть, Тодо подбешивало всегда. Выбери ты уже что-нибудь одно, чувак, в чем твоя проблема? Ты либо на правильной стороне (к ним Тодо приписывал таких же блестяще-сильных и головастых парней, как и он сам, то есть, понимающих — она должна быть высокой и с роскошной жопой), либо смотришь грустными глазками через металлическую проволоку с другого бережка, довольствуясь невысокой, плоской и непременно отдающей запахом замшелого консервативного воспитания. Во главе угла у них всегда стоял муж, следом неторопливо ползли дети, а после уже — готовка, уборка, стирка, глажка. Проблема не женщины, но никудышного мужчины, неспособного сделать свою спутницу жизни королевой. Нет, именно что — Королевой. С этими-то утырками все было ясно с самого начала — слабовольные, чей пожизненный диагноз: недостаток вкуса. Но были еще и вот эти, среднестатические японцы — боязливые, робкие и сомневающиеся. Если они не в состоянии ответить на четкий и предельно ясный вопрос «Какой типаж женщин тебе нравится?», а только жалко блеяли, стыдливо отводили глазки и терли вспотевшие ладошки, чего, спрашивается, можно ожидать? Уж точно не выдающейся силы или гибкого ума. Вот Тодо не ждал ничего, и алюминиевая лоза еще ни-ког-да не подводила, точно указывая на достойных, а сомневающихся не удостаивая и движением, как давно высохший колодец, не содержащий в себе и капли влаги. Задница. Разумеется, рано или поздно все начиналось с наличия (или заканчивалось ввиду тотального отсутствия) — жопы. Если любишь длинные ноги с крутыми и роскошными бедрами, то взгляд неизменно должен схватываться за вид сзади, он ведь тоже — должен соответствовать. А если взор не цепляется, а лишь равнодушно скользит выше, к спине и торчащим лопаткам, где-то кроется подлая гнильца. / Тодо таких, если по-честному говорить, не переваривал. Ну вставали они в подвздошье случайно проглоченной вишневой косточкой, и ты, как дурак, суеверно сидел и размышлял, ковыряясь в носу: прорастет в животе цветочное дерево или нет? А именно такой Фушигуро и была — неопределившейся. То ли к умным, то ли к красивым. Металась от одной грани к другой. Красота в ней определенно была, зениновские гены все-таки брали свое — четкий контур лица, изящный разрез глаз, тонкие вздернутые брови, но при этом губы, вечно сжатые в недовольную нитку, все портили. И лицо сразу же уродовалось снуло-скучным выражением, от которого не ровен час и словишь несварение. Не было в Фушигуро той живой мимики, которой могли похвастаться ее родственницы. Май не улыбалась, она жалила ядовитыми усмешками, с достоинством нахохливаясь, и сыпала завуалированными оскорблениями через раз — легко порезаться. Близняшку из Токио Тодо почти не помнил — только прямоугольная оправа, тренированные руки и гордо выпрямленную спину; дряхлые старики из Зенин ее не погнули, хотя наверняка старались, так что Тодо мог одно: мысленно преисполниться уважением. Такие девушки приходились ему по душе, они знали свою цену и уверенно не шли, а перепрыгивали через головы к поставленной цели. Загляденье. Фушигуро же выглядела так, словно была хреново прописанным персонажем без функции, по нелепой случайности попавшей в мир шаманов. Но держалась хорошо, умничала, правда, чересчур много. Он и запомнил ее с того первого обмена между школами только благодаря проявленной выдержке и тоскливым нравоучениям. Тодо, не долго мучаясь муками совести, а точнее — не мучаясь вовсе, проломил ей голову (влажный звук треснувшего черепа звучал отчетливо в пустой пещере, куда он ее закинул), переломал, наверное, все ребра и швырял, как тряпичную куклу, еще несколько долгих минут. А Фушигуро все равно вставала. Складывала изломанные пальцы, призывая плотные тени, еле стояла на подрагивающих ногах, ее шатало из стороны в сторону, сказывалась потеря крови, но — упрямо держалась. Могла ведь заскулить, захныкать жалобно цветком с обломанным стеблем и помятыми лепестками. Никто бы не упрекнул, все ведь понимали: между ними слишком большая пропасть, Фушигуро еле ноги унесла, впервые столкнувшись с особым рангом, а Тодо таких как семечки лузгал; бери дальше — Фушигуро на его фоне выглядела тростинкой, все-таки девушка, и разница в физической подготовке бросилась бы и незрячему в глаза. Харкала кровью, иногда у нее получалось увернуться, а иногда — ловила удар всем телом. Могла ведь сказать: хватит, я сдаюсь! Никто и слова бы осуждающего не сказал, за исключением, может, Годжо. Могла протянуть оливковую ветвь. Тодо ведь не зверь какой. Он умел останавливаться, кто бы что ни говорил. Но — не стала. Фушигуро Мегуми оказалась не проданной куклой, завернутой в богатый шелк, а стойким оловянным солдатиком. Этим и запомнилась, скорее всего. / Тодо вообще-то не имел ничего против умных девушек, его наставница была самой умной женщиной во всей стране (по его скромному мнению). Но Фушигуро и выдавать разумные вещи умудрялась с такой невыносимой скукой, как будто вслух зачитывала последний выпуск некролога с очень длинным списком имен, а не объясняла новичкам будоражащую разницу между проклятием первого и особого ранга. Так и подмывало каждый раз зевнуть до хрусткого щелчка в челюсти. В чем Тодо себя не ограничивал; Фушигуро непреклонно на него не смотрела, но Тодо все равно всей кожей чувствовал сгустившееся негодование, и потому зевал с еще большим удовольствием. Их сталкивало с какой-то пугающей раздражительностью, и никакие пятьсот тринадцать километров от Киото к Токио не вставали этому помехой. Сначала на ежегодном обмене между школами, но то было неизбежно, а вот дальше можно было обойтись. Разные префектуры, разные прикрепления. Когда Тодо был на последнем году обучения, кому-то из старперов ударила моча в голову — все вдруг срочно решили уделять повышенное внимание командной работе, а то шаманы как-то подозрительно быстро принялись дохнуть; и Тодо зачем-то поставили в связку с Инумаки и Фушигуро. Инумаки был нормальным и сильным, хотя его ответ на «Твой типаж в женщинах?» все еще оставался туманно-расплывчатым и не поддающимся никакой расшифровке. Странный малый. Командная работа в итоге скоропостижно полетела в пизду, потому что Аой Тодо всегда был и оставался одиночным игроком. Но опыт вышел…забавный даже? Фушигуро за год еще сильнее вытянулась, и разница в росте между ними резко сократилась, оставляя где-то пять-шесть сантиметров; выучила еще какие-то стремные техники, так что в тот раз отделалась лишь синяками во всю спину, да разбитой губой (Тодо вообще-то собирался разбить ей лицо, но проворно уворачиваться, видимо, она тоже наловчилась). Проклятия рассеяли — каждый собственное, и даже никто не сдох в процессе. Результатом был доволен весь старперский совет, да и преподы ходили с посветлевшими лицами. Годжо так вообще светился, чуть ли не облизывая от восторга своих второгодок — Фушигуро ловко притворялась мебелью, а рыжая, кажется, ту звали Кугисаки, стояла со сложным лицом, которое можно было интерпретировать от «устала» до «меня вырвет, если он не заткнется». Самому Тодо из-за отказа кооперироваться в зачетку в итоге влепили «Слабо», а за несанкционированный спарринг с товарищем по команде грозила муторная отработка. Не то чтобы его это заботило, но Утахимэ-сенсей почти что плакала и была крайне близка к тому, чтобы начать рвать волосы на голове: у нас школа со столетней историей, Тодо; почему ты каждый раз выкидываешь такое, от чего наша репутация опускается на несколько пролетов вниз, Тодо; как же меня задолбала рожа Годжо. И все в этом духе. Он, как прилежный ученик, терпеливо выслушал первые три минуты слезливой лекции и успешно слинял. Учеба учебой, но новая серия третьесортного сериала, в котором внезапно начала сниматься Такада-чан (и одним только присутствием и улыбкой она привнесла в это паршивое шоу свежесть и новую жизнь), сама себя не посмотрит. / Он рассчитывал, что с выпуском перестанет видеть унылую рожу Фушигуро, разные префектуры, разные прикрепления, в конце-то концов. Но, как говорится, закатай губу пошире, Аой Тодо. Сталкивались они на охотах теперь почаще, чем случалось в студенческие времена. Фушигуро была заучкой и незаконнорожденным дарованием, помните? Вот и проскочила третий год быстро, почти что гребаным экстерном. Кто повинен в том, что им выдавали наводки примерно в одних и тех же округах, Тодо не знал. Но готов был поставить постер лимитированной коллекции 2014 года, что без Годжо здесь не обошлось. Нутром чувствовал. Да и похоже это на его манеру: толкать ученицу к заданиям, которые ей пока что не по зубам — но если хочет стать сильнее, пусть учится выживать в самых разных условиях. Было в ней что-то такое, что цепляло его рыбьей костью за нежные стенки горла: то ли то, как она закатывала глаза, когда думала, что никто не видит, то ли — как недовольно поджимала губы на тодовские пошлости (Фушигуро называла это пошлостями, а Тодо — уроками жизни), то ли манера вечно ходить со встрепанной головой, пережившей атомный взрыв, как будто Фушигуро жила в каком-то своем, особенном мире, где не существовало понятия «расческа». Тодо помнил их полноценный диалог, впервые случившийся за три или четыре года шапочного знакомства. Он с удивлением обнаружил, что за все время они перекинулись, дай боже, сотней односложных предложений, и парой сотен взглядов молчаливого презрения. Все произошло в Цу, не самом большом городе на берегу залива Исе. Много грязной воды, морского ветра, бьющего прямо в лицо, внезапные косяки Фушигуро (то были совсем уж стыдные ошибки, свойственные начинающим, а не тем, кто считается квалифицированным шаманом первого ранга, мать твою) и несколько неудачливых обстоятельств вынудили к этому вымученному диалогу. Фушигуро сидела почти у самой кромки воды, восходящие волны облизывали ботинки, и натужно сопела, едва слышно матерясь. Одно из проклятий цапнуло ее за лодыжку и почти утащило за собой в соленую толщу. Больно, наверное. Тодо на это очень рассчитывал, по крайней мере. Потому что разгребать последствия чужих ошибок пришлось именно ему, как старшему. Но лицо — все еще ровная зеркальная гладь, по которой хотелось-хотелось садануть крепко кулаком и посмотреть — а что будет? Выдержит? Или брызнет осколочное стекло? — Мертвая рыба и то поприятнее тебя выглядит. Смотреть тошно. — Он не понимал, что конкретно его так разозлило. Но этот сраный крюк — его импульсивно дергали за леску. То, что Фушигуро забыла поставить сраную завесу, или то, что она так по-тупому подставилась и выставила себя самой настоящей дамой в беде? Не похоже на ту, которую он знал. Той, стремной Фушигуро, с которой Тодо как раз успелось познакомиться — ей проще разбиться десять раз, удавиться вместе с проклятием, но — победить. Эта же была почти безвольной и…сдавшейся. С низко опущенным руками, как будто уже приготовившейся к смерти. Она и очнулась-то, только когда Тодо рявкнул, стоял бы рядом — встряхнул за плечи или отвесил отрезвительную пощечину, а так, пришлось уповать, что мощи выкрикнутых слов хватит, чтобы вывести ее из этого никчемного транса. Потом уже, когда злоба прекратила с такой силой давить на солнечное сплетение, что не хватало дыхания на нормальные вздохи, а в голове прекратил сквозить только нелицеприятный мат, тогда-то, наверное, Тодо и заметил первые проблески жизни, хотя Фушигуро и сидела к нему спиной. Плечи вдруг стали каменной твердью, жилка на шее бешено забилась, и даже обычный ядерный взрыв на голове вдруг заострился злыми иглами. Ей надо было просто сказать «Ну так не смотри» в своей безразличной манере, чтобы Тодо разом потерял интерес и пошел искать что-то более любопытное, чем Фушигуро Мегуми, которая до сих пор не знала, кто она такая. Но она продолжала неуклонно молчать, а Тодо уже несло дальше. — Меня не колышет, что случилось, но будь добра оставлять личное дерьмо дома и нормально выполнять свои обязанности. Ты подставилась. Тупо подставилась. — Рационально объяснить, чем было продиктовано желание уколоть, не получалось. Но та самая пресловутая интуиция, не раз спасавшая шкуру, тонко-тонко намекала: надо надавить побольнее. Интуиции в их работе следовало доверять, так что Тодо по-подлому надавил. — Как девчонка. Тодо с восторгом, как мальчишка, дергающий девчонок-одноклассниц за волосы, выжидал. Интуиция не до сих пор не подводила, и он все тем же нутром чувствовал: что-то будет. Не такое грандиозно-напыщенное, как провалившаяся атака на Сибуя, но — новое. Фушигуро резко вскочила на ноги, почти падая обратно на жопу из-за неустойчиво-мокрого песка, и с такой яростной злобой сверлила в нем дырку, что Тодо едва удержался от того, чтобы не потрогать пальцами лоб: а вдруг. — У тебя что, какие-то проблемы? Какого хрена ты постоянно ко мне цепляешься? — голос Фушигуро почти скатилась в грозный рык, по ней отчетливо читалось: еще секунда, еще одно неверное слово, и она первой сделает все, что в ее силах, чтобы утопить его в заливе Исе. Он мог бы ответить: твоя снулая рожа — преступление против остального человечества, способного к эмпатии и сочувствию. Или: ты меня бесишь. Или: я чувствую в тебе скол, уязвимую грань, и мне страшно интересно, что ты прячешь. Или: ты могла сегодня сдохнуть, вот так просто и бесславно; из-за тебя мог кто-то пострадать; вместо тебя — мог кто-то сдохнуть. И все это было бы правдой. Тодо вообще-то честный малый, не привыкший к вранью и увиливанию. Но вместо этого сказал: — Ты мне нравишься. Собственное изумление, шумной пеной зазвучавшее где-то в легких, тут же сменилось быстрым принятием: и правда — нравится. Ноги длиннющие, стройные, он и раньше это знал, но сейчас… Сейчас мокрая ткань брюк облепила крепкие икры и бедра, становясь почти второй кожей. Любопытно, что же сделает? Все-таки предпримет попытку вцепиться ему в горло? Или шарахнется? Тодо внимательно наблюдал за чужой реакцией и подмечал: как дернулись и опустились руки, готовые вот-вот призвать какую-нибудь зверюшку, как плавной дугой откинулась шея, и как Фушигуро расхохоталась оглушительным смехом на все побережье, залитое хмурым дождевым светом. Это, вообще-то, вполне способно разбить сердце кому угодно. Но не Тодо. Аой Тодо сердце разбить могла только Такада-чан, но она никогда бы не совершила нечто настолько бесчеловечное. И даже если! Ее отказ бы не растоптал, а подарил только одно — благодарность и награду. Фушигуро Мегуми не выглядела привыкшей к вечерним ваннам из слез тех несчастливых парней, кому грубо отказала. Предпосылки были — и горделивая красота, и ма-а-а-ленькая такая капля стервозности в характере. Фушигуро Мегуми больше походила на ту девушку, к которой боялись подходить из-за окружающего ореола холодящего безразличия. Другими словами — совершенно не типаж Тодо, в корне мимо. Ему всегда нравились открытые и непосредственные, мало знакомые со стеснением, зато с лихвой — с раскрепощенностью. Его завораживал женский язык тела — небрежно заправленная за ухо прядь, плавные движения бедер, смелая и широкая улыбка, во время которой слегка приподнимались уши, сморщенный носик, пальцы, теребящие то сережку, то аккуратную цепочку на шее, покачивание ножкой, яркие и чистые эмоции, не отравленные «девушка не должна». Но вот она, случайно проглоченная косточка вишни, не было в ней острого и опасного — одна сплошная округлая пластичность, малоспособная навредить. И вот он, ребяческий и совершенно суеверный страх: а вдруг, внутри — и дерево прорастет? И ты ворочаешься с этим страхом всю ночь на родном футоне, который враз стал неудобным, то слишком жарко, то слишком холодно, подушка лежит как-то не так, а одеяло только мешает; из открытого окна слышно, как вдалеке гудят фуры, и ночным безумием выплескивается караоке-клуб. У смеющейся Фушигуро ярко блестят губы, и резко двигается кадык из-за задыхающегося смеха. Скажи вы Тодо еще вчера, что у Фушигуро не атрофировано правое полушарие мозга и те области, отвечающие за способность к радости и смеху, Тодо бы не поверил. Но смотри же. Сто лет живи — сто лет учись. Тот взрыв, которого Тодо и ждал, наконец-то случился. Но, как это и бывает, сначала настигает ударная волна сжатого воздуха, который и не видишь вовсе, а просто ощущаешь — собой. — Ну какой каламбур выдал. — И никакого разбитого зеркала нет вовсе, одни только горящие щеки и подрагивающие губы. — Кто бы мог подумать, что ты такой шутник, Тодо. В Фушигуро наконец-то закончилась внезапная мини-истерика, воплотившаяся в лающем веселье. Лицо ее выглядело по-другому, но Тодо не понимал причину изменений. Блестящие глаза? Непривычный угол рта? Опущенная линия бровей? — Что, совсем без шансов? — Он успел заметить тень улыбки до того, как все вернулось в свои центрические круги. И перед ним предстала старая-добрая Фушигуро Мегуми со скучающе-непонятливым видом, размышляющая: приготовить ужин или воспользоваться услугами доставки. Фушигуро утешающе похлопала его по плечу: — Тодо, с такой рожей до конца жизни тебе светит только дрочка. — Грубиянка. Чтоб ты знала — девушкам нравятся мужчины со шрамами. — В какой манге ты это вычитал? — И видя, что он уже собирается ответить со всей серьезностью, резким взмахом руки оборвала. — Нет, молчи. Не хочу ничего знать об этом. В следующий раз перед тем, как авторитетно заявлять, кому что нравится, а что — нет, ты попробуй у живой девушки поинтересоваться: так ли это. Получился и правда странный диалог, неожиданно-длинный и с внезапным (да и не к месту) признанием. Тодо смотрел в спину уходящей Фушигуро, которая даже не удосужилась махнуть на прощание, но все же крикнул: — Эй, Фушигуро. — На ее вопросительный оборот головы он поинтересовался. — А тебе? Тебе нравятся — со шрамами? К счастью, Тодо находился в третьей зоне, взрывная волна не могла разорвать тело на части, а внутренние органы не сминались в липкую кашу. Но перед разлетевшимися осколками он оказался беззащитен. — Нравятся. / Если бы Тодо попросили в трех словах описать их отношения, он бы обошелся всего двумя: затянувшаяся шутка. К тому же не самая удачная и смешная. При первой встрече Фушигуро ему ведь совсем не понравилась. Вялая в обычной жизни, двигается, как будто делает всем великое одолжение или совершает огромное усилие над собой, чтобы просто — совершать поступательные движения, а не стоять на месте и не липнуть к телефону. Ярким контрастом — Фушигуро в действии. Слаженная, четкая работа, выверенные долгими годами тренировок движения, порывистые жесты, абсолютное игнорирование инстинкта самосохранения, бой до победного, безжалостная к противнику, но сочувствующая, пускай это сочувствие и чахлое, к простым людям. Тот самый подвох, который первое время подбешивал — ее неопределенность. Умная и холодная тактика могла запросто смениться смелыми выкрутасами, напоминающие редкостное безумие, стоило вспомнить ту же призванную Махорагу. Сдержанность и вежливость в речи, если знать, на какие болевые точки жать, тут же лопалась — и наружу сочились едкие, а зачастую и гнойные, подковырки. Она так и не определилась — то ли ей оставаться пай-девочкой, знающий ответы на все каверзные вопросы учителей, то ли бунтаркой, по приколу выбивающей дерьмо из одноклассников в средней школе. У Тодо ушло много времени на понимание-принятие факта, что Фушигуро просто не обязана, как персонаж без функции, действовать в рамках заданного образа. Ровное выражение лица, по которому не отследить ни эмоции, и кровяная улыбка-оскал — все это не противоречило друг другу, на самом-то деле. Все придуманные противоречия и раздражающая неопределенность были только в одной конкретной голове Аой Тодо. / Не то чтобы Тодо на полном серьезе рассматривал такой вариант, как отношения с Фушигуро. Слишком разные, им бы пришлось переиначивать собственные привычки для взаимного удобства (и банально для того, чтобы не задушить подушкой), а на это ни один из них явно готов не был. Слишком эгоистичные. Так вот: на полном серьезе — неа. А как интригующая возможность с однопроцентным шансом на успех — вероятно. Они продолжали периодически сталкиваться, но оба оказались достаточно умными для того, чтобы не испытывать никакого стеснения, не играя при этом в детскую игру «Давай сделаем вид, будто твое признание не звучало примерно никогда». Их взаимодействие и общение осталось примерно на том же уровне, что и раньше: просто выполняли свою работу. С одним только исключением: Фушигуро будто тоже открыла для себя новое, разблокировав тайный путь. Если настроение было хорошим — позволяла усмешку, если плохим — ограничивалась неодобрительным мычанием. А Тодо (снова) с удивлением обнаружил, что, оказывается, научился различать оттенки ее эмоций в скудных и коротких репликах, да считывать мимику. Дернувшийся уголок губ выражал одобрение. Взлетевшие брови — не удивление, как у нормальных людей, а состояние, близкое к злости. Если обычно люди от ярости сжимались и схлопывались, Фушигуро же наоборот — ее лицо неожиданно-искренне раскрывалось и представало чистым листом. / Май, отчего-то считавшая себя единственной во всей вселенной, которая способна вынести тодовское присутствие, и на этих правах заявившая как-то: я твоя подруга; потащила его в свое поместье. Точнее, не свое, а все так же принадлежащее Зенинам. Им надо было слетать в Самуи и с чем-то помочь тамошним шаманам, но Тодо так и не удосужился даже ради приличия пролистать папку, а вникание в тонкости-трудности оставил для самолетного безделья. Благо, впереди ждал семичасовой перелет с пересадкой в Бангкоке, и у него оставалась еще куча времени, чтобы со всем ознакомиться и придумать — как и всегда — блестящий план. Шли за какими-то документами, и Тодо вообще не вдуплял, нахрена он здесь нужен. Могли и в аэропорту встретиться. Может, Май просто нравилось ловить заинтересованные взгляды, которыми их непрестанно одаривали. Может, она считала его подобием амулета, который убережет ее от мерзкого бубнежа Наои. Так, кстати и вышло. Слащавая улыбочка самого неприятного из их семейки, тут же слезла старой штукатуркой, как только Наоя завидел, с кем пришла сегодня его дражайшая родственница. Эта встреча даже приятно встряхнула от скуки и дорогого однообразия, которое царило в этих стенах. — Как нога, не беспокоит? — Тодо сделал все возможное, чтобы вопрос прозвучал максимально любезно, но громко фыркнувшая Май все тут же испортила. Эй, он пытается быть вежливым! — Благодарю за волнение, Тодо. Я полностью здоров. — Ну-ну, а говорит так, словно все еще кочевряжится и сжимает зубы от боли. — Славно. Настроение поднялось, так что Тодо тут же принялся насвистывать мотивчик последнего сингла Такады-чан. Ла-ла-ла, лу-лу-лу, я тебя сейчас убью. Или там было люблю? Надо послушать внимательней. Сейчас он даже благодарен Май за то, что притащила сюда в качестве карманной собачки. Один только вид холеных именитых шаманов, расхаживающих со скисшими минами, стоил того. Он не питал горячей симпатии к Зенин Наобито, но дедок и после смерти умудрился отчебучить несколько охренительных приколов: сделать возможной наследницей Фушигуро — ну чем не фокус? И пускай она оставалась лишь запасной закорючкой иероглифов в завещании, один только факт, что Наоя оказался не единственным в своем роде, должно быть, доводил этого хлыща до режима оголтевшей кликуши. Зенин Наоя был из числа тех людей, которые находились по другую сторону лагеря. С дерьмовым вкусом в женщинах. И вид его тщательно сдерживаемого бешенства лечебным бальзамом лился на израненную душу. Тодо черт знает сколько бродил по бесконечным террасам и от однообразных прудиков с карпами уже начинало порядком подташнивать. Он не успел моргнуть и глазом, как Май таинственным образом пропала. Неудивительно, в этих-то хитросплетениях седзи. Не поместье, а целый сраный лабиринт. Ну и кто в здравом уме пожелает замуровать себя в подобном месте? Тодо свернул за угол, надеясь выловить какую-нибудь из служанок и выспросить, как отсюда выбраться да коротким путем, когда наткнулся на Фушигуро. Ну конечно. Вот и фигура, вызвавшаяся добровольно. Она стояла прямо посреди тренировочного полигона (хоть что-то нормальное), в свободных шортах и майке. Солнце забралось с кряхтением на самую высокую точку, отбрасывая от всех предметов жирные и плотные тени. Обладай Тодо схожими техниками — тоже не захотел терять время даром. — Уже придумала, как убьешь Годжо? Фушигуро заметила его появление сразу, но с ответом торопиться не спешила, продолжая удерживать призванных шикигами. Лягушки. Слон. Химера. И, разумеется, гончие. Куда же без этих псин. — Зачем мне его убивать? За все хорошее или?.. Тодо хмыкнул. Годжо Сатору — сильнейший из живущих шаманов, факт. И все ненавидели его, по своим причинам. И это тоже — факт. Каково быть воспитанницей и ученицей самого безалаберного придурка, Тодо представлять себе во избежание ночных кошмаров, не хотел. — Неужели не льстит идея стать двадцать седьмой главой могущественного клана? — Тодо вышел из-под деревянного навеса, сразу ощущая, как солнце нестерпимо жалит в макушку. Захотелось последовать примеру Фушигуро и оставить на себе минимум темной ткани. Но Фушигуро бы прикола не оценила, начни Тодо рвать на себе одежду, так что он поостерегся. — Сколько уже держишь? — Три часа и… — она бросила взгляд на руку с часами — четырнадцать минут. Не льстит. — Без использования своих зверушек спарринг осилишь? Это всегда было гиблым делом — брать Фушигуро на слабо. Никогда не поддавалась, чертовка. Смотрела только внимательными глазами, а Тодо почти слышал неозвученное «Серьезно?». Да будь даже она парнем, сомневалось, что стало бы по-другому. Скуч-на-я. И как он вообще мог помыслить об отношениях с ней? Можно, конечно, воспользоваться грубой силой, заставляя принять пассивное участие в поединке, но сейчас у них выстроилось что-то вроде дружелюбного нейтралитета, который не хотелось разбивать. Поэтому он принялся с ленцой прохаживаться взад-вперед, надеясь помешать концентрации и тем самым выбесить и помешать «правильным» тренировкам. Прекрасный в своей простоте план, обязательно сработавший с кем-нибудь, кроме Фушигуро. Даже если ее это и раздражало — раздражало, конечно! Тодо видел, как у той пару раз дернулось веко, и поиграли желваки на лице — Фушигуро хранила скорбное молчание. В молчанку и гляделки играть с ней — тоже самое, что и на слабо брать. Бесполезное до отчаяния занятие. — Мне кажется, у тебя какая-то фиксация на размере. — Тодо движением головы указал в сторону призывных зверушек. Подначка на уровне младшеклассника, но отчего-то попавшая в цель. Фушигуро тут же ответила, как будто не услышала (или не захотела слышать) прозвучавшего двусмыслия: — Я не выбираю их размер, и ты об этом в курсе. Не коси под тупого качка, Тодо. — Центр тяжести смести, из-за него неправильные стойки принимаешь и устаешь в рукопашке быстрее. — Учить ее, наверное, было в одно удовольствие. Токийская гордость. Схватывала быстро, обходясь сухой теорией и не требуя наглядной практики. Тодо и сам таким был, но все об этом как-то забывали из-за его поведения и внешности. Зато по Фушигуро сразу видно — умная, и готовишься к хитростям-уловкам. — Ну ты и душная. А если бы выбирала? Она таким скептичным взглядом окинула его с головы до ног, задерживаясь на лишнюю секунду в районе пояса, что Тодо стало почти неловко. — А если бы выбирала: то точно не твой. — Это еще почему? — Я слышала, что у накачанных парней не все такое большое, как они утверждают. — И в какой дораме, позволь спросить, ты это услышала? — И снова взгляд полудохлой рыбины, который неизвестно, как считывать. Вежливое недоумение? — В следующий раз перед тем, как авторитетно заявлять, у кого что есть, а что — нет, ты попробуй у живого парня поинтересоваться: так ли это. Была в ней и нормальная, как у нормальных людей, реакция — от удивления рот слегка приоткрывался. Вот как сейчас. И следом возвела глаза к чистому, без единого облачка, небу, безмолвно спрашивая: за что мне все это, Господи, неужели в прошлой жизни я топила котят. — Слово в слово. Говорила же — не коси под идиота, тебе не идет. Предвкушение, чем закончится словесное прощупывание почвы, приятно разливалось по телу, разгоняя кровь. Фушигуро явно собиралась дополнить ответ еще одной из своих колкостей — или вопросом, на который рассчитывал Тодо, но возмущенный возглас Май оглушил ближайшую округу секунд на десять. — Хватит флиртовать с моим другом! В ушах продолжало звенеть. Ну и голосок. — Ты о карьере айдола не задумывалась? С таким писком…тебе точно сулит успех и слава. — Фушигуро с показательным недовольством прижала руки к ушам, как будто там все еще продолжал захлебываться тоненький звон. — Без обид, Тодо, но друзей ты выбирать не умеешь. — Единственный вкус, который должен быть у мужчины, это вкус в женщинах. А на него я не жалуюсь. — Я же сказала: немедленно прекратите этот отвратительный флирт! Я хочу вымыть глаза с мылом и отрезать уши. Фу, какая мерзость. И подтверждая опасения относительно карманной собачки, Май предприимчиво схватилась за локоть Тодо цепкой ладошкой, и потащила его за собой на буксире. Женщины. — А ты не могла вспомнить о моем существовании, ну не знаю, минут на пять позже? У нас как раз в разгаре была спорная богословская риторика, и мы никак не могли сойтись мнениями. Май фыркнула, выражая все свое презрение этому бреду. — Не заливай, видела я, как ты ее глазами жрешь. И вообще — будь благодарен, ради тебя же старалась! — О, спасибо, великодушная Май из всемогущего клана Зенин, что так нагло вмешалась в мои попытки наладить с твоей родственницей нормальные отношения, без тебя я был бы потерян и разбит. Спасибо за это. — Он даже не может вспомнить конкретную пересеченную линию, за которой ждала новая реальность, где Тодо дружит с Май, острой на язык, за словом в карман та никогда не лезла, и с такими мстительными повадками, что пиздец. — Или за то, что уберегаешь от сомнительной связи с вашей семейкой? — Напомни, почему ты все еще не обзавелся девушкой? Ах да, именно поэтому. — Не тебе критиковать меня за отсутствие девушки, эй. Несмотря на то, что Май давно жила отдельно, и в поместье предпочитала лишний раз не возвращаться, ориентировалась она здесь все еще чертовски хорошо и через все повороты-стыки провела Тодо с уверенностью коренного жителя. — Так вот, возвращаясь к изначальной теме — будь благодарен. Теперь Фушигуро станет сомневаться: неужели я с ним правда флиртовала? Нет, этого не может быть! Или все-таки флиртовала?.. Ну разве я не молодец, а? Они стояли у безлюдного пешехода, а светофор с заторможенным миганием искрился. Тодо вообще-то собирался плюнуть и перейти, но с подозрением замер. — А мы точно про одну и ту же Фушигуро Мегуми говорим? О той, которую ты не выносишь на дух, и с которой несколько лет не общалась? Май поджала губы, как от кислого напитка. Наверное, за это качество Тодо ее и ценил — за искренние и чистые эмоции. Понять мотивацию поступков было сложнее, но он в чужие потемки лезть не намеревался, оставаясь за безопасной чертой. — Мы не задушевные сестры, но кровь одна. А Фушигуро не такая и сложная книжка, какой хочет казаться. Если поживешь с ней какое-то время — поймешь, что она простая, как пятийеновая монетка. Светофор с радостной истеричностью замигал зеленым, а Май двинулась вперед, считая тему исчерпанной. Тодо наблюдательный, и помнил, что когда она так неуверенно поводила плечами, то не собиралась развивать мысль дальше, оставляя ее висеть в пространстве. — То есть не собираешься строить свои обыкновенные козни, как бы отравить всем жизнь? — Никаких козней. — Зенин Май задумчиво приложила палец с накрашенным ноготочком к губам, а в следующую секунду уже расплылась в кровожадной усмешке. — В этот раз. Но если дражайшая сестрица посмеет разбить сердце такого здоровяка, я просто отстрелю ей лицо. Тодо посмеялся, прекрасно понимая, что иронии в том утверждении не было ни грамма. И правда ведь отстрелит. Ну, или очень сильно постарается. Фушигуро была права в одном: он совершенно не умел выбирать друзей. / Тодо умел красиво ухаживать. Цветы, конфеты, милые безделушки, слюнявые посиделки в заднем ряду кинотеатра — все это он проделывал по велению сердца, а не по канонам выстраивания отношений. Матушка учила: будь обходителен. Она была женщиной со слабостью к романтическим псевдо-историческим книжкам, бравшим за основу реально существующий японский период (а иногда и личностей), и строившим в этих тухлых декорациях слезливую любовную историю. Она была женой сегуна, а он — преданным самураем своего господина. Их любовь обречена, сами они — обречены, в последней главе все сдохли. Конец. И поэтому матушка воспитывала в Тодо бусидовские принципы. Не все из них прижились, но что-то проросло и дало плоды. Горячей любви к подобной литературе он не питал, но завораживающая изящность в них присутствовала, этого отрицать нельзя. О том, как важно доверять интуиции в их профессии, Тодо не забывал. И вот она-то шептала: с Фушигуро тебя ждет только обреченность. Не был он никаким самураем, а она уж точно не походила на трагичную жену сегуна, которому прислуживал сам Тодо. Но вот этот червячок сомнений не разжимал кольца. А на чудо рассчитывать не приходилось. Ей бы подошел простецкий парень, по-наивному добрый и открытый, сглаживающий резкость характера, умеющий в нужное время подобрать правильные слова, способный одним присутствием вселить если не надежду, то спокойствие. Все это было не про Тодо. Как и сама Фушигуро, совершенно не похожая на образ женщины из сладкой дремы. Не было никакой всепоглощающей, в своей безответности, любви. Интерес — он был, и щекотливый вопрос: а что, если?.. / Он краем уха слышал о случившейся заварушке, но в детали вникать не стал. Чего попусту сожалеть об упущенном зрелище? Сарафанным радио донесло: у Фушигуро из родственников кто-то лежал в коме, потом кома закончилась, а стремная хрень — только началась. Пока они с Май обрастали дипломатическими пластинами в Самуи, в Токио снова что-то приключилось. Ничего нового в отеле Эль-Рояль. Вроде как обошлось без искореженных трупов и знатной разрухи в центральных узлах. Впору вписывать в отчет: миссия прошла без потерь среди гражданских, гешефт удался, шапки не погорели, а семья — вновь воссоединилась. Хэппи энд, в котором все непременно плачут и обнимаются, прося прощения за прошлые ошибки. Сам бы Тодо радовался, если кто из ближних оказался нежданно-негаданно жив, за исключением папаши, конечно. Его рожу он не хотел снова лицезреть ни в одной из параллельных вселенных. А вот Фушигуро радостной не выглядела. Он слыхал, что с той самой родственницей у них были хорошие и доверительные отношения, и ждал если не лучезарного благодушия, то — малюсенькой, крохотной такой улыбки. Ладно, к черту раздутое воображение, он бы обошелся и слегка приподнятым уголком губ. Но с Фушигуро всегда следовало оставаться настороже, хрен знает в какую сторону перевесит чаша. К умным, к красивым или — безумным? Тодо щелкает пальцами, стараясь подыскать подходящее словцо, которое бы втиснулось без всяких оборонительных нюансов. Щелкает — истеричная? Нет, не то. Щелкает — взволнованная? Теплее, уже теплее. Это точно должно начинаться с покусанной «вэ», щас-щас, он почти нащупал. — Тебе обязательно любое действие звуковым подражанием сопровождать? — будь рядом какой-нибудь валун, и Фушигуро бы с удовольствием размозжила бы голову Тодо. Но к счастью, для здоровья и благополучия головы Тодо, никаких опасных предметов на поблизости не оказалось. Взвинченной. Стальной расшатанный винтик вот-вот выпадет, крепеж совсем расшатался. Или наоборот? От осязаемой злости, которую Фушигуро продолжала источать не видом даже, а дергаными и нервными движениями, начинала подныкивать голова переставала — работать. Уж лучше б камнем, чесслово. Она продолжала злиться, что Тодо перехватил ее проклятие — не специально вообще-то, так получилось случайно. И теперь исходила раздражением и пустыми домыслами: якобы Тодо повсюду ее преследует. Здравое замечание, что они виделись в последний раз четыре месяца назад, до отъезда на Самуи, осталось проигнорированным. И где-то в этому промежутке он понял: да ей же просто надо выговориться, выплеснуться желчью на постороннего человека. Тодо не был добряком и грушей для битья, но увидеть это сторону Фушигуро он не ожидал. Вот теперь с первого ряда и наблюдал за разворачивающимся представление: приходите все! Акция невиданной щедрости долго не продлится! Успеть воочию лицезреть наконец-то слетевшую с катушек Фушигуро Мегуми! — Какого хрена ты все еще прешься за мной? Тодо — водная гладь ручья. — Я прусь не за тобой, а в ближайший отель, который показывает навигатор. Если тебя не устраивает, ищи другую ночлежку или вали обратно в Токио. Матушка учила: будь галантен. Но с Фушигуро вся горстка деликатных манер отчего-то стремительно улетучивалась. Он ждал, что вот сейчас-то Фушигуро круто развернется и в действительности последует совету, но нет, она продолжила чеканить шаг и упрямо разводить плечи, выпрямляя спину. Злилась. Вон как раскрыла корпус и дышала сквозь стиснутые зубы — как будто готовилась к неожиданным неприятностям, которые не смогла предвидеть. Отель — слишком громкий термин для четырехэтажного здания, к которому они в итоге пришли, сохраняя полнейшее молчание. Старое здание, построенное явно еще в прошлом тысячелетии, выглядело так, словно могло грузно осесть прохудившейся крышей прямо на постояльцев. Тодо на зрение никогда не жаловался, поэтому даже со своего места видел, как облупилась белая (когда-то она явно была таковой) краска на деревянных рамах. Будь окна крошечными, он бы тут же развернулся, следуя зову навигатора. Но окна широкие, почти во всю стену. Оставь нараспашку — и даже душное варево Нагоя не устоит, лопнет мыльным пузырем. — Не уверен, что столичным леди положено ночевать в подобном месте. — Я ничего не говорила. — Да у тебя на лице так и написано: «Что за дыра». Фушигуро, соблюдая все прелестные условности их взаимоотношений, молча показала, что Тодо может делать со своим безумно ценным мнением — оттопырила средний палец. Выдергивать ее из степенного круга поклонов и безлико-вежливых фраз все еще трудновато. Но не невозможно, так что Тодо остался польщенным. За стойкой регистрации никого не оказалось. Пришлось с настойчивым упорством нажимать на серебристый хромированный «Брауберг», пока из служебного помещения не вынырнул какой-то плюгавый студентишка болезненного вида. И как только ветром не сносит, удивлялся Тодо, кожа да кости. Май бы уже сморщила свой крохотный носик от такого сервиса. Зазвучало требование позвать администратора, случился короткий разговор, напоминающий больше выволчку от богатенькой девочки, чем диалог двух взрослых людей, а ее колючее недовольство уже выбило им несколько шикарных номеров. Был у нее странный какой-то бзик на отелях. Во всем остальном не привередничала, а в отелях ей крышу сносило. А Фушигуро вон стоит с видом полнейшей незаинтересованности. Всучи ей студентишка подсобку со спальным мешком — и бровью не поведет. Только скрипнула зубами на предложение взять номер для молодоженов, да так зыркнула, что студент тут же перестал заливаться соловьем о неизмеримых преимуществах брачного ложе. Тодо посмеивался (про себя, конечно, устраивать кровавое побоище на глазах цивилов строжайше запрещалось), пока Фушигуро заполняла регистрационную карточку. Ее искреннее возмущение почему-то не обижало, а только забавляло. Они не пара, и никакой брачный номер им не требовался. Какой ж дурак станет обижаться на правду? На заикающиеся попытки студента узнать о его предпочтениях (и денежном статусе) Тодо ответил просто: западная теневая сторона и чтоб кабельное было. Ему больше ничего и не нужно. Утром все равно ждет обратный поезд. Хреновое начало дня, включавшее в себя выводок проклятий и раздражающую стычку с Фушигуро — все осталось позади. / Тодо никогда не мог похвастаться крепким сном. Наоборот, спал чутко, постоянно просыпаясь посреди ночи от шуршаний, дребезжания стекла и шума журчащего водопровода. Сегодня было также — то просыпался от шороха раздуваемого занавесочного тюля (окна на ночь он всегда оставлял открытыми), то сквозь дрему проникали реплики ведущего из местного ток-шоу. Здоровый сон — это не про Аой Тодо. Поэтому когда посреди ночи на него вдруг навалилась чужеродная тяжесть — Тодо сразу же среагировал, крепко сжимая руку на шейных позвонках смельчака, который влез в его номер. Ночник выключен, луна скромно пряталась за облаками, а света от бормочущего телевизора не хватало, чтобы рассмотреть лицо. — Ну и стремные у тебя фетиши. Он тут же разжал руку, отдергивая, будто схватился за вскипевший чайник голыми руками. Хотелось рявкнуть: идиотка, я тебе чуть шею не сломал, ты что творишь? Но каким-то чудом ему удалось сдержаться и даже выдать отстраненно-спокойное: — Какого черта, Фушигуро? Сдохнуть захотелось? Вместо ответа та хрипло откашлялась. Черт подери, если бы она не заговорила, если бы предпочла молчать, как делала это примерно всегда, он и правда мог ее убить. С легкостью. — Типо того. — Вот совсем не смешно. Ты что, влезла сюда через окно? Глаза наконец-то привыкли к царящему полумраку, и Тодо смог различить не только общие контуры предметов, но и ту часть лица девушки, на которую не падали ночные тени. Остатки сна тут же испарились, когда он понял, что все это время Фушигуро сидела на нем. Блядь. — Тодо, ты за кого меня принимаешь? — Эта реплика прозвучала подозрительно обиженно. Как будто Фушигуро и впрямь могла взять и обидеться. На Тодо. — Дверь была не заперта. — Потому что долбанные половицы у входа скрипят, это старое здание. Может, слезешь? — И отговорки, что Фушигуро никак не вписывалась в родной типаж, вообще не спасали. Вытянутая, с длинными ногами и маленькой грудью, жилистая, противный характер — все это Тодо лихорадочно прокручивал в голове. Но бесполезно. Тодо уже несколько лет смиренно жил со знанием, что Фушигуро Мегуми ему нравилась. — Я что-то не улавливаю связи между незапертой дверью и половицами. Он мог бы объяснить: половицы скрипят, и я бы проснулся от этого противного звука, если кто-нибудь безрассудный (ты, например) решился влезть в мой номер. Он мог бы объяснить: у меня чуткий сон. Но Фушигуро всегда была умной и внимательной к неозвученным деталям. И она с легкостью могла прочесть между строк: я знаю вкус твоей проклятой энергии, я тебе доверяю, даже спящий мозг не воспринял твое наглое вторжение как угрозу. Поэтому Тодо благоразумно промолчал. Некоторые слова следовало держать при себе, и что-то подсказывало: это именно такой случай. Ситуация получалась нелепая и несуразная. Еще шесть часов назад Фушигуро одним только усилием воли сдерживалась, чтобы не перейти на взвинченные крики, а сейчас — безмятежно сидит и даже моргать забывает. Тодо всегда чувствовал в ней скол — грубый, с неровными краями и острыми гранями, полезешь — и останешься без пальцев, откусит ведь без капли сомнений. Но сейчас скол показался совершенно отчетливо, вдруг выступая оголенным и потревоженным нервом. Тодо — не в той категории людей, добреньких и всегда находивших точечно-нужные слова, успокаивающе гладивших по макушке, и приправляющих сыпкой щепоткой «Все будет хорошо». Спокойствие древнего монолита — не про него, неа, мимо. Поэтому когда Фушигуро начинает ерзать, Тодо сдавленно выругивается и резким движением поднимается. От того, чтобы не завалиться навзничь, Фушигуро спасают только вовремя поднятые колени Тодо и то, что он придерживает ее за бедра. — Ты либо прекрати вертеться, либо встань. Не то чтобы новое положение, в котором они находятся, стало безопаснее, но беспомощное чувство пришпиленной иголкой бабочки, бесследно исчезает. Между их лицами — едва ли наберется сантиметров десять свободного пространства, и Тодо прекрасно видно, несмотря на царящий мрак, каким багрянцем полыхают чужие щеки. И уши. Мочки темные-темные от прилившей крови. Наверняка горячие. Фушигуро моргает, и на щеки падает мягкая тень ресниц. Он и не замечал, что у нее такие длинные и пушистые ресницы. Прикоснуться бы пальцами. Осторожно погладить. — Иначе встанет кое-что другое. — И хихикает. Святой Будда. Фушигуро Мегуми — хихикает! От абсурда диалога Тодо не может целую секунду подобрать слов. Это сон. Наверняка сон. Или он все же попал в параллельную вселенную, где Фушигуро из клана Зенин пробралась, как кошка, к спящему Тодо, уселась верхом и теперь выдавала фразы, которые присущи легкомысленным девчонкам, но никак не той Фушигуро, которая ходила вечно с постным лицом. Но догадка брезжит и оседает медовым дыханием на губах. — Да ты же пьяная. — Ну и что? — Фушигуро медленно моргает, потом кривится. — Если скажешь что-то навроде «Женский алкоголизм не лечится», я тебя ударю. — Это угроза? — Пре-ду-преж-де-ни-е. — И только теперь Тодо слышит, с какой четкостью и старательностью она выговаривает слова. Как человек, у которого заплетается язык, но он всеми силами пытается этого не показать. Охренеть. Что за безумный день. — Уже боюсь. Лучше скажи, где ты в этой дыре алкоголь нашла? — У меня номер с мини-баром. — Фушигуро отвечает на автомате почти, на такие безопасные вопросы как и всегда — прямо и честно. Он видит, как она сглатывает, как порывисто двигается кадык, и как мелькает кончик языка между влажных губ. В комнате прохладно, ветер все еще бьется в распахнутые окна, и тюль испуганно трепещет. И внутри Тодо также — что-то в растерянности колотится. Он отчего-то знает, что дальше скажет Фушигуро. И на одну трусливую секунду хочется оглохнуть. — Но что важнее, может мы… Тодо осторожно кладет ладонь ей на губы, не давая продолжить, не давая вязкости окончательно повиснуть. Он думал: будет неприятно, шершавые и тонкие. Но губы у Фушигуро оказались мягкие. — Нет. Его широкая грубая ладонь на девичьем лице смотрится по-глупому уродливо. Как неосторожный мазок ребенка дешевой гуашью на масляном портрете от голландского художника. Фушигуро вопросительно поднимает брови, всем своим видом спрашивая «Почему?». — Потому что ты пьяна, Фушигуро. И этанол в крови, а особенно — в голове, активировал дофаминовые рецепторы в прилежащем ядре и вентральных областях покрышки мозга. Вот чем вызвана твоя эйфория, и ты… Обычно Фушигуро славилась терпением и умением внимательно слушать, но не сейчас. Сейчас она не дает ему объяснить все химическое воздействия алкоголя на человеческий организм. Фушигуро прерывает бесцеремонно — кусает за пальцы. Тодо опускает руку даже не от боли, сколько от изумления. — Ты же говорил, что я нравлюсь тебе? Так это или нет? Ему бы ответить с отрицанием, придумать ладную отмазку: все в прошлом, ты не в моем вкусе, это было временное помутнение рассудка, забудь. Но Тодо вообще-то честный малый. Всегда был. И сейчас это играло с ним злую штуку. — Нравишься. — Тогда прекрати зажиматься, словно стеснительная девчонка. Я же здесь — прямо перед тобой. И говорю прямым текстом: я хочу с тобой переспать. В чем проблема? А правда ведь, в чем проблема? Что его так смущает? От того, что они разок трахнутся, ничего не изменится, а вселенная не схлопнется в ужасе. Может, Тодо и попустит. — Ладно, хорошо. — Тодо кладет руки на плечи Фушигуро. Холодная, как лягушка, вылезшая из болота. Это сравнение должно отталкивать, но почему случается с точностью наоборот — в солнечном сплетении разливается нежность. Палец кладет на сонную артерию. Это интимное, но тревожное движение. Шея — уязвимое место любого человека. Но в темных, блестящих глазах Фушигуро страха нет. Только пульс бешено бьется, да ток жизни и ополоумевшая гонка крови ощущается кожей. Буквально. Тодо медленно наклоняется, как бы давая время на передумать и оставляя еще несколько спасительных миллиметров. Давай, ты все еще можешь резко отшатнуться. Путь к отступлению не перекрыт. Еще не поздно свести все к шутке. Ну же. Он продолжает пристально вглядываться, но Фушигуро только глубоко вдыхает, как перед высоким прыжком на глубину, и закрывает глаза. Наверное, это и служит спусковым крючком. Кто бы мог подумать: просто глубокий вдох и сомкнутые веки. У Тодо не маленький опыт в поцелуях, он уже давно не похож на несмышленого ребенка, который с отвращением наблюдал, как лижутся взрослые. За плечами у него — определенный багаж знаний. И он знает, как выглядят девушки перед первым поцелуем. И это не та вещь, которую можно так просто разменять по пьяни с человеком, который тебе даже не нравится. Над ним все время смеялись — грубоватый гигант Тодо на проверку оказывался конченым романтиком. Он был готов украсть третий, четвертый и даже десятый поцелуй Фушигуро. Но только не первый. Тодо отворачивается в самый последний момент, и губы Фушигуро всего лишь неловко соприкасаются с его щекой. Она сразу же открывает глаза, и в них успевает мелькнуть сначала удивление, потом возмущение, но когда появляется понимание и негодование, уже поздно. Самый обыкновенный шаманов фокус, которому он научился на снежных равнинах Хоккайдо. Если влить небольшое количество проклятой энергии прямо в сонную артерию, человек просто заснет. Глубоким и крепким сном. У Фушигуро замечательные рефлексы, но сейчас они притуплены алкоголем, так что отдернуться не успевает. Тодо чувствует, как она обмякает и как сразу же расслабляются мышцы. Тело наливается сонной тяжестью, а голова — опускается на плечо Тодо. Он ждет еще несколько секунд прежде чем дыхание станет глубоким, а затем встает, поднимая Фушигуро на руки. Потом уже укладывает в кровать. На полу находит упавший плед и накрывает им по плечи, выше не получается — у длинной каланчи Фушигуро будут торчать пятки. Деревянные ставни с визгливой натугой скрипят, пока она пытается их закрыть. Лучше так, чем заболеет. Это закаленному Тодо холод нипочем. Хорошо, что он не стал разбирать спортивную сумку со стартовым набором бродячего шамана. Иначе пришлось бы сейчас ползать в потемках по комнате, пытаясь отыскать все разбросанные футболки-носки. Ключ от номера он оставляет на прикроватной тумбочке. Даже во сне у Фушигуро лицо напряженное. Как будто и там — решает вопросы чрезвычайной важности. Выбирает, кем можно пожертвовать, а кого спасти. Глазные яблоки под веками беспокойно шевелятся, а брови острым углом хмурятся. Вот же мятежная. Даже спать нормально не умеет. Тодо качает головой и, крепко притворив за собой дверь, уходит. / Жизнь стала бы проще и милее, если б некоторые идеи поддавались прополке. Нахлобучить соломенную шляпу, вооружиться защитными перчатками и — корчевать. Обязательно по старинке, руками, отделяя сорную траву от культурных растений. Обезопасить правильное от губительного. С корнем выдернуть белену, не давая прорасти слишком глубоко, на ранних стадиях развития. Оставить привычное и кроткое: невинный флирт с малознакомыми девушками, раззадоренное здесь и сейчас, сплошной момент, пронизанный жизнью. Удалить проблемное и подвешенное: хочу тебя понять. По классике жанра, с этого-то все и началось. С безобидной и невзрачной идеи. Репейник такой же с виду — неприглядный. Одно случайное движение, и все штаны в этих рыхло пурпурных колючках. Сразу и не приметишь. Зато после обязательно провозишься с нелицеприятной бранью, пытаясь отодрать от себя прилипчивую дрянь. Так и с идеями. Даже при всем желании — не выкинешь за борт, полностью не выдернешь. По весне все тот же сорняк проклюнется на прежнем месте. / Тодо не любил все эти эпизоды с принудительным линчеванием, подразумевающие, что надо рвать волосы на голове, метаться загнанным животным, заламывать пальцы и непеременно душераздирающе подвывать. Тьфу. Ну влюбился. Ну не совсем удачно. Ну что теперь, построить подмосток, повесить красный занавес и выйти с пылким монологом? Была б благодарная публика, например, понимающие братаны, все это и могло возыметь красочный эффект. А так — напрасная трата собственного актерского таланта. Не влюбись он, и изменилась бы всего лишь наполненность, но не отношение. Фушигуро все еще оставалась — неопределившейся, с надломленным сколом где-то между ребрами, упрямой до бараньей тупости и, конечно же, плохо вписывающей в типаж. Острая, длинная, колючая. Ни нежности, ни мягких форм — одна горькая кислятина. Но тем не менее угораздило ж его вляпаться. / Кто придумал все эти ежегодные собрания — тот знатный мудак. У Тодо еще получалось с завидной регулярностью пропускать квартальные встречи, больше напоминающие сходку одногруппников, чем шаманью повестку, где обсуждались важные вопросы, но вот от годовой встречи никак не выходило нормально откосить. Точнее, все шансы и карты у него находились в руках, но где-то на подкорке попискивала мысль: а что, если появится юное дарование, кто-то достойный, а ты — и не узнаешь? Май подмечала стремную школоту, предпочитающую брать хитростью и изворотливостью. Про кого-то сильного (по тодовским меркам), она бы ни за что не рассказала, не приметила бы просто. Камо щурился снисходительно, уходя в пространную и расплывчатую полемику, Мива — ну, то была Мива. На нее рассчитывать в таких вопросах не приходилось. Вот Тодо и приходилось брать на себя ответственность (потому что ни на кого нельзя положиться) и посещать это шоу, скрепя сердце. Но год вышел неурожайный, то ли новички еще не проклюнулись нормально, то ли не осознали в полной мере, какой мир им придется подстраивать под себя. Старики поочереди что-то бормотали в микрофон, старшие пытались не зевать (кроме Годжо, по тому нельзя было сказать, и правда спит или прикидывается), а все остальные — расселись по скамьям как можно дальше от сцены. Невиданный случай коллективного единодушия — все эти помпезно-напыщенные собрания не переносил никто, за исключением дряхлой мебели, уже как несколько десятилетий вышедших на пенсию. Тодо сидел почти у самого входа, обзор отсюда открывался нормальный, да и дверь была в двух шагах, свалит отсюда он точно самым первым. В четырех рядах от него сидела какая-то незнакомая горстка шаманов с западного побережья, навскидку — мелочевка, но кто-то с мощной аурой точно был, вот только определить в этом многообразии сложновато. Тодо как раз пытался определить кто — лысый в косухе или та, что с моднявым каре и жемчужными сережками, когда рядом опустилась Фушигуро. — Знаешь, это первый случай, когда девчонка за мной бегает. Мне почти неловко. — Пусть это будет лысый мужик. Если он нападет на богатенькую, а та окажется из знатной и уважаемой семьи, скандального воя не оберешься. Не то чтобы это его останавливало, но как же муторно потом разбираться с последствиями. Фушигуро рядом тихо фыркнула. Ого, ну надо же, посмотрите, кто это в хорошем настроении. Что за акция невиданной щедрости. — Обычно бывает наоборот? — Как ты и говорила — с моей-то рожей нормальные отношения мне не светят. — Тодо лениво повернул голову, но Фушигуро в его сторону не смотрела. Щурилась подслеповато, глядя на экран проектора, там были какие-то цифры, столбцы, диаграммы. Цвет лица нормальный, да и аура от нее исходила спокойная — волны не скручивались в тугие кольца, а так, слегка возбужденно подрагивали. — Так что да, обычно это я бегаю. — Не помню, когда я такое говорила. Но на всякий случай прошу прощения. Конечно, она не помнила. Ну конечно. Умная — это еще не значит, что обязана держать в голове каждую фразу из диалога однолетней давности. Как же все-таки хорошо, что Фушигуро полностью не осознавала, какой силой и властью обладала над Тодо, иначе обязательно разверзлась угрожающая неловкость. И как же все-таки хреново, что Тодо угораздило в нее влюбиться. Ну почему, почему хотя бы не в одну из ее сестер? Да в ту же Май. Это было бы слишком тупо и предсказуемо, но обошлось без надрывов. Тодо подумал: надо бы отвернуться, а то вон, вся уже напряглась от пристального внимания, сейчас опять схлопнется, а странное и неуютное молчание, прерываемое еле слышным бубнежом старика Иваки — разольется. Но Тодо зачем-то продолжал смотреть и чем дольше смотрел — тем больше подмечал. Уже поджившую ссадину на челюсти, руки, растерянно складывающие какую-то из фигур. Потрепанную одежду. Явно только из заварушки. Тодо бы на ее месте плюнул и не стал бы приходить, сказался бы смертельно больным. Но Фушигуро любила, когда все по порядку и по правилам. Подумал: сейчас она спросит, переспали они или нет. Алкоголь — штука такая, хитрая, любившая прятать нужные воспоминания в темный уголочек. Чтоб ты судорожно пытался вспомнить, а что, собственно, было прошлой ночью. — Тогда, в Нагоя, у нас было что-то или… — Фушигуро замолкла, как стыдливая девственница, боящаяся произнести слово «секс» и «член», но выкрутилась — или нет? — Пьяный секс — сомнительное удовольствие. Расслабься, ничего не было. А сейчас, если Тодо не изменяла логика, она должна с облегчение выдохнуть и расслабиться. Но с Фушигуро так нельзя — быть уверенным в чем-то на сто процентов, обязательно ведь выкинет дурной фокус, с ног на голову переворачивающий всю игру. Как сейчас, к примеру, вместо облегченного вздоха, она развернулась к нему лицом, требуя объяснений. Это что, женская уязвленная гордость так себя проявляла? — Почему? Тодо закрыл на мгновение глаза, чувствуя, как в горле легко и свободно. Никаких инородных предметов. Никаких крючков и никаких косточек. Даже непривычно теперь без них. — Потому что ты из тех людей, кто наутро, проснувшись в одной кровати с человеком, которого не любишь, станешь непременно жалеть о совершенном. Или я не прав? Тодо даже не обязательно было смотреть Фушигуро в глаза, он итак знал, что не ошибся. Тодо всегда был головастый парень, к тому же еще и внимательный. У него была даже припасена специальная фраза. Нейтральная, к такой не подберешься, с какой стороны ни рассматривай — ничего личного не проклюнется. Он мог бы сказать: «Мы с тобой не друзья и не враги, чтобы ты меня жалела». Сохранить почтительную дистанцию, но при этом оставить место для удобных маневров. Фушигуро еще какое-то время посидела, пристально вглядываясь в Тодо, как будто и правда верила, что он сейчас возьмет и расклеится на ее глазах, но Тодо не врал. Все и правда было — нормально. Она наконец встала, нерешительно переминаясь с носков на пятки и сказала: — Спасибо. Тодо еле сдержался, чтобы не начать паясничать. Хотя хотелось. Впервые за пять лет их знакомства Фушигуро в один день умудрилась и извиниться, и поблагодарить. Этот день определенно стоит отметить в календаре. Жирным, красным маркером. Или черным. Какой дома окажется. Фушигуро могла бы обойти с другой, правой стороны, откуда изначально пришла, но вместо этого полезла через Тодо, грубо пихнув его коленками. Боже, ну вот что происходит у нее в черепной коробке. Хрен поймешь. То извиняется, а потом требует объяснений, то благодарит, а после — пинается с такой нарочитой суровостью, как будто он ее дражайших собачек на пустыре закопал, а не с предельной вежливостью (это крайне сложно, эй!) подбирал реплики. На них уже начали оборачиваться те, кто был в курсе о сложной специфике их взаимоотношений, обычно включавшей в себя дюжину разрушенных тренировочных полигонов и вдвое меньше — сломанных костей, разделенных напополам. Мива так вообще чуть ли не раскрытым от удивления ртом смотрела, пока ее не одернул Мехамару. По лицу Фушигуро не понять, что за процессы происходили там в подкорке мозга. — Да когда ж определишься, к умным ты или к красивым. — Не то чтобы Тодо не нравился вид возвышающейся над ним Фушигуро. Вся проблема в том, что слишком нравился. Если долго смотреть, то можно и пагубной привычкой обзавестись. И как потом от нее избавляться, вот скажите? — К тупым, Тодо, я — к тупым. Наклонилась резко, как будто не оставляла себе времени и права на раздумья. Тодо только и успел, что уловить слабый запах дезодоранта, и как волосы щекотливым эхом мазнули по челюсти, а в следующее мгновение до сознания уже запоздало доплелось понимание. Поцелуй вышел невинный и целомудренный, самое безобидное прикосновение сухих губ. Тодо мог припомнить и получше — влажных и пылких, но от тех поцелуев с опытными и раскованными девушками, не бросало в дрожь, а по спине — не разбегалась непослушная волна мурашек. На то, чтобы не схватить за руку отстранившуюся Фушигуро, от Тодо потребовалось примерно вся его чертова выдержка. Встреча и нудные лекции, затянувшиеся на добрых три часа, наконец-то подходили к завершению. Он понял это только той крохотной частью мозга, которая все еще продолжала анализировать происходящее — люди в зале жиденько похлопали и принялись поспешно вставать, устремляясь к выходу. Тодо предпочел бы, чтобы Фушигуро тоже ушла, но куда там. Она молча смотрела с каким-то ожиданием. Но что он мог сейчас из себя выдавить, кроме «Что это было?». — В следующий раз я не буду пьяной. - Фушигуро ограничилась скупым кивком на прощание и стремительно скрылась в толпе выходящих шаманов. У нее что, как у Инумаки, стоит ограничение на количество слов? Он не двигался, стряхивая оцепенения с непослушного тела и слушая, как гулко бьется сердце в груди. Тодо с убежденностью теперь мог заявлять, что фраза «в следующий раз» — лучшая фраза в мире. Всего лишь набор горловых звуков и слов, но ты ж посмотри, как сразу оказываешься в центре яркого луча путеводного маяка. Прелестная фраза. Замечательная. Тодо задумчиво опустил руку на живот. А что, если и вдруг — дерево. Нет. Тут уже без всяких расплывчатых союзов. И так все понятно. Проросло. Встал и пружинистым шагом направился к мужику, продолжавшему тихо беседовать со спутницей. — Эй, лысый, какой тип женщин тебе нравится?..