За счёт заведения

      Бутылка откупоривается с характерным звуком, заставляя Антона вздрогнуть.       Продукты убраны в холодильник, смс о наевшемся коте прочитано, а бармен ходит переодетый в домашнее. Шастун на все это смотрит с удовольствием, ему нравится то, что находится перед его глазами: чистая квартира, начинающее уходить в сон солнце, выставленная на стол для готовки посуда, пара идеально натертых бокалов на столе. Такие вещи вызывают у Антона удовольствие, возбуждение и наслаждение одновременно, и он не пытается сделать с этим хоть что-то. — Так, и с чего ты начнёшь? — спрашивает Арс, разливая вино. — Я же говорю, я профан. — Ну, начнём мы, вообще-то. И с подготовки всего, чтобы не проебаться в чем-либо. Ща все порежем, потрём, специи замешаем и жизнь удалась. — Ну, я думал, моя задача — алкоголь.       Арсений как будто мнётся, прокручивая в руках бутылку, потом ставит ее на стол, но снова берет и начинает ковырять этикетку. Антону по роду деятельности положено в людях разбираться, но он понимает, что океановый не хочет показаться неуклюжим просто потому, что и сам себя так иногда чувствует. Волнение Попова оказывается вполне реальным, но легче от этого не становится. Даже какое-то дурацкое переживание ему идёт.       Антон поступает так же, как и всегда. Он не задумывается, а просто действует, следуя за собственной головой, но не успевая догнать его. — Арс, — рука аккуратно обхватывает чужое предплечье, — я нихуя не умею, забей, будет весело.       Шастун лукавит. Он готовил именно карбонару раз семь, не меньше, но такая обманка кажется правильной именно сейчас. — Ща начнём выпивать, и станем поварами мирового уровня, я тебе это обещаю, — продолжает Антон, наглаживая руку океанового.       Арсений от этого действия как будто плавится, на губах образовывается полуулыбка, а мышцы расслабляются. — Ну, окей, если что, всегда есть доставки.       Шаст свою руку убирает нехотя. Он запомнил про тактильность бармена, будто выбил это на коре головного мозга, и планирует пользоваться этим до победного — уж очень он любит трогать людей и сам. — За тебя, — кивает головой Попов, а после слегка касается своим бокалом чужого. — Спасибо, что ты пришёл в мой бар. — Спасибо, что ты делаешь все, что делаешь, — в тон отвечает Антон после первого глотка.       Вино оказывается чертовски вкусным, и сложно не отметить, что бармен как всегда оказался прав. Сложно в принципе не отмечать всех его плюсов, совершенно не обнаруживая минусов, но Антона такая картина более, чем устраивает.       Шастун начинает с самого простого — нарезки бекона. Он долго мучается с пачкой (кто вообще придумал эту чёртову вакуумацию упаковок и пайку швов?), а после выкладывает все полоски разом, начиная их нарезать. — Ох, ну ты не так держишь нож, — Арсений внезапно оказывается очень близко, закидывает руку на плечо Шаста и дыханием вызывает мурашки на шее, — осуждаю.       Попов чужих границ не чувствует, а поэтому берет чужую руку в свою собственную и наклоняет нож. — Под таким углом лезвие будет лучше проходить через текстуру, и ты не будешь прикладывать усилий, Тош. — Я тебе уже говорил, да, что ненавижу это обращение? — Антон смущается, вспоминая, что и сам делал так несколько раз с Ирой.       Подобные действия для него всегда были отличным способом быть ближе. Он использовал любые предлоги для прикосновений к когда-то своей девушке, и точно помнит, что Кузнецова в такие моменты начинала краснеть и хихикать. Теперь Антон и сам готов вести себя как она. — Да и вообще, разве ты не жаловался, что ничего не умеешь? — Я не умею готовить, — Арсений управляет ножом через чужую руку и прекращать кажется не планирует, — но я бармен, и очень хороший. Для множества рецептов необходимо что-то резать и измельчать, моя жизнь не заканчивается на одних алкогольных коктейлях. Режу я как профессионал. — А с яйцами у тебя дела как обстоят? Нам нужно разбить три яйца и добавить дополнительно ещё два желтка, справишься? Только взболтать не забудь. — Да, думаю, это мне подойдёт. Вполне себе ответственное задание, — говорит Попов, отстраняясь.       Они заканчивают с первой бутылкой вина ещё до того, как заканчивают готовить пасту, но никто из них, кажется, не огорчён этим. Вино не пьянит, лишь расслабляет, и Антон будто отпускает себя окончательно.       Поздний обед проходит в уютном молчании, а после океановый утаскивает Шастуна поваляться в кровати и посмотреть какой-нибудь фильм. — У тебя реально есть проектор, а мы все это время тусовались в гостиной? — Антон возмущается скорее для вида, падая с Арсением на кровать практически синхронно, а после — уже лёжа — цепляет две пачки чипсов с пола. — Объяснись! — Я постоянно забываю про него! — Попов открывает штопором третью бутылку, делая глоток прямо из горла. — Надеюсь, ты не брезглив.       Бутылка отстаёт от губ с характерным чпоком, и от этого звука у Антона сердце останавливается. Ебаная эстетика бармена и его идеальность продолжают разбивать стены.       Шастун бутылку ловко перехватывает, будто специально облизывая все горлышко языком, а после делает пару глотков. — Надеюсь, ты тоже.       Комната наполняется смехом. — Я так сильно обожаю тебя, — произносит Арсений с серьёзным лицом. — Ты, блять, даже не представляешь, как сильно я убеждён в том, что ты предначертан мне.       У Антона ответных слов не находится. По правде говоря, у него вообще слова будто перестали существовать. Он словно забыл сколько в алфавите букв (тридцать три), как их между собой складывать, и что такое, в целом, русский язык. Лучшим решением в такой ситуации кажутся действия, поэтому Антон протягивает бутылку обратно, а после ложится головой на барменовский живот. — Давай, включай что-нибудь.       Проходит около половины фильма прежде, чем они снова начинают разговаривать между собой.       Шастун провалился в собственные мысли, да так глубоко, что не может сказать какое кино они вообще решили посмотреть, зато почти разобрался в себе внутреннем окончательно.       Антону двадцать шесть, он не дурак, но происходящее сейчас его несколько пугает и расслабляет одновременно.       Он раскладывает события, встречи и диалоги по картонным коробкам своего сознания, формирует их в связанные между собой блоки и пытается найти что-то общее во всем, но каждая новая мысль пугает ещё сильнее предыдущей.       Арсеньевский живот приятно греет затылок, и Шастун ни разу не сдвинулся с него за все это время, а сам Попов просто медленно делает глотки из бутылки, заставляя кадык подниматься и опускаться по горлу.       Антон думает, что Арсений для него — магнит. Около него жить хочется, смеяться, плакать, тормозить, позориться и бессмысленно существовать. Но он также думает о том, что Позов таких эмоций не вызывает и это можно свести к случайной влюблённости. Однако и с Кузнецовой такого не было. — Я так в одиночестве сопьюсь, — полушепотом шутит бармен. — Тогда попридержи коней, и займи свои руки чем-нибудь кроме алкоголя, — язвительно отвечает ему Шастун.       Для Попова реплика оказывается чуть ли не призывом к действию, поэтому он ставит вино на пол, громко ударяя дном о ламинат, а после руками лезет к чужим волосам, начиная их по-дурацки аккуратно перебирать. — Я, вообще-то… — Антону возмутиться хочется, но приятные ощущения во всем теле заставляют остановиться, — ладно, не прекращай.       Они досматривают (номинально) фильм в появившейся вновь тишине, и это даёт Антону ещё немного времени на размышления.       Ему соприкасаться с Арсением во всех смыслах нравится. Нравится ощущать тепло его тела, нравится хватать секундный контакт «глаза-в-глаза» и нравится то, что бармен собственных эмоций совсем не стесняется, он по-настоящему живой среди других давно мертвых людей.       Шастун уходит по тропе памяти в родной город и понимает, что никакого отвращения ко всему происходящему не испытывает и не испытывал. Никогда. Для него такое взаимодействие странное и непривычное, но точно не отвращающее. И он впервые в жизни задумывается о том, что, в теории, мог бы встречаться с мужчиной, если бы мужчина действительно ему в душу запал.       Эта мысль бьет сильно, как деревянной ложкой по лбу, но никуда не исчезает. И Антон поворачивает голову, внимательно смотря на Арсения. — Что? — А мы сходим погулять? У тебя же тут рядом Рождественский бульвар, а с другой стороны Маросейка и Китай-город. Там всегда весело и красиво, — Шаст зажевывает губу, размышляя над собственными словами, — да и на улице сегодня тепло. — Сходим. Может, тогда, поедим где-нибудь вне дома? — На Маросейке есть Джонджоли с грузинской кухней, а у тебя здесь недалеко Маркет Плейс. Питерские ребята.       Антон ещё несколько секунд думает, вспоминая о местах поблизости, в которых ему доводилось бывать. Разочаровываться в выборе рядом с Арсением совсем не хочется. — О! И на рождественке есть Китайская грамота, там тоже очень вкусно! — добавляет он после молчания.       Попов соглашается на Маркет Плейс, аргументируя тем, что бывал в нем еще в Питере и ему интересно их сравнивать. Они разговаривают ещё несколько минут, а после океановый снимает фильм с паузы, говоря, что последние пятнадцать минут необходимо досмотреть из уважения.       Антон ворочается на чужом животе, потом вовсе с него слезает и ложится параллельно с барменом. Ему кажется, что после своих рассуждений так себя вести — так неоднозначно — не совсем верно. И предпочтения друг друга они ни разу не обсуждали. А ещё самого Шастуна недавно бросили, предварительно изменив, и, даже если он отпустил ситуацию, доверять людям слишком сильно не хочется.       Сам же Попов, видимо, смотрит на ситуацию иначе, поэтому начинает кончиками пальцев водить по чужому предплечью и плечу с внутренней стороны, вызывая такими действиями множество мурашек. Антону щекотно, но он держится.       «Держится» оказывается отличным общим словом для всего происходящего в последнее время в принципе. Он держится, чтобы не вывалить всю историю на Арса; держится, чтобы не начать серьезно спиваться, как недавно; держится, чтобы не позволить себе внезапно расплакаться от недавней обиды.       Океановый будто замечает это, переставая гулять своими пальцами и замирая на несколько секунд, а потом хватает чужую ладонь своей собственной, сжимая обе в замок. — Все хорошо? — слишком близко в ухо и слишком встревоженно, — Тош? — Не всегда, но однажды точно будет, — отвечает Шаст каким-то пространственным тоном, а после резко выдыхает. — Мне, блять, начинает нравиться это обращение. Ненавижу тебя.       Фильм наконец-то заканчивается, и они встают с кровати, медленно собираясь на улицу. Арсений долго роется в гардеробе, подбирая Шастуну нормальные по посадке штаны и футболку, а сам Антон в это время сбегает в ванну для прохладного и бодрящего душа.       Остатки алкоголя выветриваются под струями воды колоссально быстро. Антон моет волосы чужим шампунем, потом чистит зубы уже своей собственной детской пастой и заворачивается в полотенце, позволяя себе прошлёпать босыми и мокрыми ступнями по кремовому полу квартиры.       Арсений находится на кухне с кружкой кофе на столе и взбитыми сливками в руках. — Будешь? — Неа, только зубы почистил, — бросает в ответ Антон, проходя мимо.       Он быстро одевается, и выходит к Попову с носками в руках. — Цветные? А белых у тебя из принципа не нашлось? — возмущается играючи. — То есть, я весь такой в чёрном и в цветных носках? — А тебе, что, сорок восемь? Или это слишком экс-тра-ва-ган-тно для тебя? — Попов слово по слогам произносит специально, будто издевается. — Да нет, я просто… Ой, все, блять. Можно хотя бы не с креветками? — Есть ещё с авокадо, спанч бобом, бургерами, членами и граффити. Тебе какие? — Креветки, так креветки, блять.       Океановый очень быстро выпивает свой кофе, они накидывают куртки на себя, даже не засовывая руки в рукава, и Арсений достаёт две пары очков — одни себе, и одни для Антона.       «Солнце светит идентично всем, но ебанутым больше» всплывает в голове строчка из-за происходящего, но ничего против Шастун не имеет и надевает аксессуар сразу на глаза, думая о том, что бармен будто специально оделся ему подстать. Они слишком похожи, и это так по-дурацки мило, что хочется улыбаться. Снова и снова. Опять.       Дверь захлопывается громко, и оба бегут вниз по лестнице наперегонки, а за следующей дверью — подъезда — обнаруживается залитая оранжево-лиловым от заката улица. И остатки солнечных лучей действительно попадают, больно ударяя, по глазам. Антон думает о том, что жест с очками — самая неявная, но плавящая в его жизни забота. И он ненадолго сжимает плечо Арсения в знак благодарности.       Вероятно, завтра ему необходимо поговорить с Позовым.