Тигриная поступь, волчий след

Чимин слишком поздно узнает, что у Юнги ничего не вышло. Проходит несколько дней с момента, когда до него доходит эта новость, и разрушительная контрастность чувств больше не оставляет его ни на секунду. Страх от мысли, каким пыткам могли подвергнуть Юнги в заточении, и одновременно с этим спокойствие, что он все еще жив, все еще где-то там, а значит, он представляет какую-то важность — держат его в напряжении, не дают нормально есть, нормально спать, изображать невозмутимость, когда он находится во дворце, зная, что Юнги здесь. И страннее всего то, откуда он узнает об этом. Вернее, от кого. От человека, которому до последнего момента боялся довериться. Тэхен, ловкими, быстрыми стежками вышивая дракона на алом куске ткани, поднимает осторожный взгляд. — Ты как-то связан с тем, что произошло, — спокойно говорит он. Чимин застывает с чайной пиалой в руках. Он частенько приходит к Тэхену в кабинет после совещаний, они пьют чай и разговаривают обо всем, кроме того, что касается дворца, или в комфортном молчании смотрят на сад из открытых задних дверей. Чимину с ним спокойно, легко, Тэхен кажется самым безвредным человеком в мире, но и вместе с этим его чудаковатость не дает поверить в это полностью, словно скрывает потайное дно. — С чего ты взял? — слегка испуганно спрашивает Чимин. — Я не понимаю, о чем ты. — Ты сам не свой, — Тэхен опускает голову, возвращая взгляд обратно на вышивку, и длинные пряди, обрамляющие лицо, вслед движению стекают с плеч, почти дотягиваясь до места, где скачет игла. — Но я не жду от тебя подтверждения. Иногда ему кажется, что Тэхен всего лишь еще один способ императора поиграться с ним. Заставить нервничать, оступиться. И Чимин, приходя к нему, сам же сокращает свой путь до плахи. — Но я все же на всякий случай скажу, что у них не получилось, — пространно говорит Тэхен, вышивая как ни в чем не бывало. Будто сообщает о чем-то совершенно будничном, а не о том, что провалилась попытка переворота. — Человек был пойман принцессой. Император не знает. Сердце Чимина пропускает удар, а потом колотится как ошалелое, захлебываясь в крови. Он лишь надеется, что Тэхен, когда смотрит снова, не видит набегающих слез в его глазах. Чимин молчит, кусая себя за губу изнутри и смотрит молча, не скрывая двух невероятно важных вопросов, но Тэхен, читая мысли, отвечает на них по очереди. — Живой, — просто говорит он, не упуская из виду, как застывшие плечи Чимина с тяжелым вздохом опускаются. — Хосок мне сказал. Хосок. Из личной охраны императора. Чимин же помнил, как Юнги называл его имя, и если бы не решился рискнуть головой, подойдя к нему во время службы на глазах у других стражников, почему он сразу не подошел к Тэхену, зная, что они друзья детства? — Я подумал, что ты хотел бы знать, — тихо говорит Тэхен, — но я предпочел бы ошибаться. — Чай очень вкусный, — отвечает Чимин, глядя в чашку. Если осталась даже крошечная вероятность того, что это ловушка, Чимин сдержится ради Юнги, он не сдаст больше информации, чем уже читается на его лице. — Чимин, — холодно, отрезвляюще зовет Тэхен, но его голос странным образом успокаивает, — только не делай глупостей. — Тебе налить еще чаю? Или предпочтешь закончить вышивку? Они долго, напряженно смотрят друг на друга, пока Тэхен не сдается со слабой улыбкой. Чимин тянется к ней, как замерзшими пальцами к очагу. Он бы тоже предпочел ошибаться в мысли, что Тэхен может его предать. — Да, налей, пожалуйста, — с улыбкой говорит Тэхен. Чимин рискует всем, доверяя ему, и тянется к чайнику на столике. Чимин не знает, что именно Тэхен имеет в виду под «не делать глупостей», ведь то, что он собирается сделать, может стоить ему жизни. Но он, стараясь не думать ни о чем другом, цепляется за брошенную Тэхеном фразу, что император не знает о пленнике, как в последнюю надежду, когда идет поздно вечером во дворец. Он не может думать, просто не может, только мысль о том, что ему нужно освободить Юнги, бьется в голове, мешая трезво мыслить. Это опасно, это рискованно, но это, все что у него есть — меньшее, на что он готов пойти ради Юнги. Стража на воротах пускает его без вопросов, сразу узнавая в нем советника. Чимин держится спокойно, серьезно, даже когда идет в полумраке по огромной территории дворца через центральную площадь, с принятием неизбежного, словно идет на собственную казнь. Юнги наверняка шел так же, скрытыми путями, но точно так же, по темноте, невзирая на страх. Боялся ли он вообще? Хотел ли отказаться? Чимин жалеет, что не знает, кто был его проводником, он бы хотел спросить это у него. Но что-то подсказывает, что Юнги до самого конца был спокойным, дерзостно-решительным, и мысль об этом вызывает у Чимина нежную улыбку. Конечно, он заметил, как переменился Юнги за эти несколько месяцев, как оброс острыми углами и упертостью на грани одержимости, настолько, что это даже немного пугало, но сейчас Чимин лишь надеется, что это поможет Юнги легче перенести заточение. А Чимин будет сильным за них обоих. На входе в императорское крыло его встречает Хосок и еще один неизвестный стражник, и Чимин от этого совпадения едва не сдается нервным смехом, но виду не подает. — Дело государственной важности, — спокойно объясняет он. Хосок щурится. — Так ли? В столь поздний час? — Спросите у господина, могу ли я получить аудиенцию, — говорит Чимин, и второй стражник выпучивает глаза, — да, сейчас. Если он откажет, я уйду. Если разозлится, я возьму ответственность. Хосок со вторым стражником переглядываются, и в их взглядах явно читается страх получить плеть за нарушение покоя государя, но Чимин настаивает. — Сразу скажите, что это я пришел. Сразу. Чимин практически уверен, что император его пустит. Он же не зря несколько дней старательно ловил его взгляд, отыгрывал смущенную робость каждый раз, когда у него это получалось, уходил из зала собраний самым последним, чтобы зацепить на себе его взгляд еще раз. Не может быть, что у него не получилось. Но когда Хосок возвращается обратно и с удивленным видом говорит, что император готов его принять, Чимин ликующе сжимает кулаки. Осталось совсем чуть-чуть. По коридору, по которому в первый раз он шел в абсолютном ужасе и ожидании смерти, он идет широкими, уверенными шагами — в этот раз они играют по его правилам, даже если Юндже будет думать иначе. Чимин знает, что у него получится, но сердце все равно взволнованно колотится, и влажные ладони, прежде чем зайти в кабинет, приходится обтереть об форму советника. В комнате никого не оказывается, и решительность в Чимине немного слабеет. Где он? Можно ли ему пройти? Он видит открытые двери во двор, брошенное письмо на столике — Юндже здесь был меньше получаса назад, тушь уже высохла. Осторожно пробравшись внутрь, Чимин прикрывает за собой, пересекает кабинет и выходит во дворик, мощенный темным деревом. Густой спящий сад за пределами площадки, чернильно-черный на фоне освещенного лампами двора, выглядит почти пугающим, но сердце Чимина испуганно схватывается, только когда он слышит голос: — Представить себе не могу, что это может быть за срочность, советник Пак, — хрипло доносится сбоку, и Чимин на секунду перестает дышать, покрываясь мурашками, будто тигр лизнул его ногу шершавым языком, прежде чем укусить. Чимин оборачивается, видит императора в большой деревянной ванне, который, откинувшись на задний бортик, смотрит на него с насмешкой, и тут же опускает глаза. — Я хотел бы признать свою неправоту и воспользоваться вашим предложением, если вам все еще угодно видеть меня в этой роли. — Откуда такая перемена? — спрашивает Юндже, приподняв бровь. — Вы знаете, как много людей плетут заговоры против вас, совет не исключение, — в голове так стучит, что Чимин сам себя не слышит. — Мне омерзительны эти люди. И я хочу быть на стороне победителя. — Надо же, я думал вы придумаете банальную ложь о том, что воспылали ко мне интересом. — Я никогда не смог бы вам солгать. Вы всегда видите ложь. Чимин заставляет себя поднять взгляд. Это действительно так, император слишком умен, чтобы вестись на глупую ложь, поэтому Чимин говорит так много правды, насколько это возможно — перевернутой правды. Ему омерзителен совет. Он хочет быть на стороне победителя, но победитель для него другой. К несчастью, имеющий то же лицо. — Это верно, — Юндже улыбается, не скрывая, что приятно удивлен, — и что же, хотите поменять одно теплое местечко на другое? — Если вы имеете щедрость мне позволить. — Ну что ж. Вы хотите танцевать для меня? — он ухмыляется. — Танцуйте. — Но здесь… — Чимин оглядывается растерянно и немного испуганно, — нет музыки. — Принеси инструмент, — говорит Юндже служанке, что сидит на коленях подле ванны. Та, все это время сидевшая совершенно неподвижно, вдруг оживает и, не поднимая головы, встает. — Будешь возвращаться, захвати церемониальный веер из моих трофеев. Оставаясь с ним в одиночестве, Чимин заставляет себя дышать ровнее. Это не совсем то, что он планировал, он потому и пришел так поздно, чтобы Юндже согласился принять его своим танцовщиком, и Чимин бы остался во дворце, рано или поздно найдя способ вытащить Юнги. Да, разумеется, ему бы пришлось танцевать для Юндже, он знает это, но не сегодня, он бы подготовился, исполнил лучшее, на что он способен. Юндже, подплыв к другому краю ванны, опускает на него руки и кладет подбородок сверху, не скрывая издевательской улыбки. Он хотел застать Чимина врасплох — у него получилось. Чимин был уверен, что сделал это первым, но игра продолжается. Служанка, маленькая хрупкая девушка, с трудом несущая одновременно и тяжелый каягым и большой веер с треть ее роста, проходит мимо, и Чимин едва удерживается, чтобы не броситься ей на помощь. Он не может ее подставлять. Девушка опускает инструмент на пол в стороне и, в абсолютном молчании передав веер Чимину, возвращается обратно. Чимин медленно, дрожащими руками раскрывает веер и ломается в восторженном вздохе — ничего красивее и дороже он в жизни не держал. Юндже улыбается с довольством. Чимин медленно, почти с благоговением опускает веер на пол перед собой, только чтобы рвануть длинную рубашку советника по бокам, — иначе он просто не сможет двигаться, — и сам вздрагивает от жуткого звука разрывающейся ткани. Юндже смотрит желтыми тигриными глазами на то, как он берет веер обратно, как начинает двигаться вместе с музыкой, и Чимин смотрит на него в ответ все это время, заставляет себя не отрывать глаза, даже когда веер, раскрывшись с хлопком, проносится мимо лица. Чимин делает еще один глубокий вдох и выдох и расплывается в улыбке. Юндже ему не поверит, если он сам себе не поверит. Столько лет в театре не могут пройти даром — Чимин изображал разных людей: игривых, разбитых горем, одержимых, рвущихся на свободу. Влюбленных. Чимину ничего не стоит изобразить это еще раз. Он танцует лучше, чем когда-либо, преодолев неловкость, в которую его намеренно загнали, танцует как в последний раз, как танцевал бы для Юнги, разбрасываясь соблазнительными улыбками из-за плеча, игривым прищуром поверх острой дуги веера, и складывает с хлопком, только чтобы сразу после с контрастной нежностью оглаживать себя им по бедрам, по боку, по плечу, везде, куда вслед музыке подается тело. Юндже смотрит на него с той же улыбкой, но глаза сдают пожарами, следят за движениями веера, и Чимин испытывает почти эйфорию от чувства, что держит его на крючке, и с нею же в улыбке застывает, красиво выгнувшись и рывком раскрывая веер. Музыка прекращается, и в тишине слышно только тяжелое дыхание Чимина, который, возвращаясь в прежнего себя, бережно закрывает веер и, поклонившись императору, передает его обратно служанке. — Халат, — голос Юндже в тишине заставляет его вздрогнуть. Девушка тут же подскакивает с места, несется к ванне, подбирая аккуратно сложенную стопку с маленького банного столика, но Чимин на нее не смотрит. Он как зачарованный наблюдает за императором, который, развернувшись спиной и опершись на другой край, подтягивается на руках, и несколько длинных прядок, выбившихся из пучка, мокро проскальзывают по спине с набитой на ней татуировкой темно-рыжего тигра. Чимин не сразу осознает, что изображен именно тигр, так много шрамов полосует тело Юндже. Позволяя одеть себя в халат из черного шелка — Чимин практически сразу замечает золотую вышивку рукой Тэхена, — он, даже не запахнувшись, легко взмахивает рукой, и служанка мгновенно уходит. У Чимина пересыхает в горле. Юндже движется к нему медленно, шаг за шагом, который, кажется, отрывает от его спокойствия по кусочку, но Чимин старается держаться, смотрит в пол, пока голые ступни не появляются перед ним. Сердце колотится. — Почему ты на самом деле здесь? — спрашивает Юндже. Оказывается, он так близко, что Чимин чувствует его дыхание на лице. — Вы знаете, — хрипло отвечает он. Боже, почему это так страшно, Юндже просто смотрит, но этот взгляд лезет под кожу, скребет по костям, сжимает сердце холодными длинными пальцами. Чимину нельзя врать, и он пытается блефовать. — Разве? Правильно ли я понимаю, что ты хочешь быть не на стороне победителя, а с победителем? — усмехается Юндже, и Чимин едва успевает почувствовать, как алым вспыхивает на скулах, когда император вдруг дергает его к себе за затылок, прижимаясь к уху, сгребает второй ладонью между ног и сжимает так резко, что Чимин ахает от испуга. — Думаешь, я не видел, как ты смотришь на меня? Боже, эти тряпки тебе совершенно не идут, это не ты, — Чимин хочет порадоваться, что у него все получилось, что он не зря приложил столько усилий, пока строил ему глазки, но сознание охватывает ужас, когда Юндже срывает с него длинную рубашку, дергает края второй рубашки в разные стороны, и швы расходятся с пугающим хрустом. Чимин жмурится. Он этого не хотел. — Думаешь, я ничего не заметил? Ты же практически предлагал себя мне, следил за мной глазами, — говорит Юндже, жестко приподнимая за подбородок. Чимин дышит часто, почти задыхается, но надеется только на то, что Юндже распознает за этим совсем не страх. — Я не… — захлебывается он, нервно облизнувшись, и Юндже тут же с нажимом проводит большим пальцем по мокрым губам. Чимина тошнит. — Я не это имел в виду, — выбалтывает он против воли, и сам себя прикусывает за язык. Нельзя. Нельзя, он все поймет. Но Юндже, кажется, сам потерял осмотрительность в горячности момента и всматривается в его лицо, самоуверенно улыбаясь. — Зачем же ты смотришь на меня так, будто просишь взять тебя? — Чтобы ты доверился мне, думает Чимин, но молчит, тяжело дыша. — Открой глаза. Чимин послушно смотрит на него, и темным жаром в чужих глазах его практически душит. — Не ври мне, — предупреждает Юндже. Чимин кивает, насколько может сделать это с крепкой хваткой пальцев на подбородке. Ему нельзя врать. — Я не осмелился бы просить вашей близости, господин, потому что никогда не делил постель с мужчиной. Он надеется, что это оттолкнет Юндже. Любой человек во дворце знает, насколько искусны наложники императора, их подвергают серьезному обучению, чтобы удовлетворить придирчивого господина — зачем ему неопытный сопляк, не знающий ничего, кроме политики? Но в глазах Юндже что-то восхищенно загорается, и Чимин только и может повторять про себя: нет, нет, нет… Он знает этот взгляд. Юндже смотрел точно так же, когда ему привезли в подарок пантеру. С восторгом, недоверием и желанием обладать. — Тебе не нужно просить, мальчишка, — с горячей, пугающей ласковостью говорит он, — я возьму тебя, потому что сам этого хочу. Чимин прикусывает губу, чтобы скрыть дрожь, и мелко кивает. — Тебя целовали когда-нибудь? И снова кивает — ему нельзя врать. Как же он скучает по этим поцелуям… Но Юндже целует его жестко, впиваясь почти до боли, будто хочет стереть следы всех, кто был до этого, быть первым, единственным. Чимин под его губами задыхается, но, зажмурившись, лишь подставляется покорно, и Юндже этой вседозволенностью упивается, пьянея от власти, целует глубже, крепко сжимает лицо горячими ладонями. Чимин, чувствуя его язык во рту, встречает его своим, пытается отвечать вопреки агонии разума — с закрытыми глазами легче представить, что это руки Юнги, губы Юнги, — но едва он ведется на собственную уловку, как Юндже отстраняется, слегка оттянув зубами нижнюю губу. Чимин понимает, что не дышал все это время, только когда глотает воздух жадными рывками. — Ты весь дрожишь. Чимин открывает глаза. Юндже смотрит на него без привычной насмешки, почти с довольством — ему нравится, что делает Чимин, а значит, что у него может получиться. И, медленно выдохнув, Чимин заставляет себя смущенно улыбнуться. Он волнуется, но больше не боится. Это меньшее, на что он готов пойти ради Юнги. — За мной. Чимин послушно следует в другую комнату, в которую ведет дверь с другого конца двора, идет коридорами и старается запоминать дорогу вместо того, чтобы вслушиваться в бешеное сердцебиение. В спальне оказывается жарко и душно, то ли из-за того, как спрятана эта комната в глубине дворца, то ли из-за горящих свечей в светильниках, и Чимин, оказываясь в багряных покоях императора, смотрит на кровать под золотистым балдахином и чувствует горький ком в горле. Юндже разворачивается, и он только сейчас вспоминает, что под шелковым халатом император совершенно обнажен. Чимин не специально проскальзывает взглядом по его телу — ему нужно куда-то смотреть, что-то анализировать, чтобы ни на мгновение не отвлечься на кромешный ужас, царящий в голове, — и тут же отводит в сторону, но успевает заметить улыбку на чужом лице. — Ты уверен, что не тронут? — насмешливо спрашивает Юндже. Чимин кивает. — Да, господин. Он чувствует на себе этот взгляд, как он просвечивает его всего насквозь, будто может докопаться до правды, но останавливается на трясущихся ладонях, и на лице Юндже снова появляется то довольное выражение. — Возьми масло с полки и иди сюда. Чимин следует жесту и останавливается около полки, осматривая в панике множество разных бутылочек, склянок с мазями. Что он должен взять? В голове шум, кровь стучит в ушах, он совершенно не может думать, не говоря уже о том, чтобы умело отыграть человека, которому это все нужно. Когда на его бедра ложатся ладони, внутри резко становится тихо. — Или ты боишься меня. Или у тебя действительно никого не было, — тихий голос на ухо разносится в пустоте будто волны, наслаивается эхом. Чимин кивает, уверенный, что это заметно, настолько близко они стоят. Когда его раздевают, он даже не двигается, поддается как кукла, позволяя снять с себя все до последней тряпки и, оказываясь обнаженным, задавливает порыв обнять себя руками. Вместо этого чужие ладони горячо проходятся по плечам, вниз по спине, оглаживают бедра — Чимин не видит Юндже, но прикосновений достаточно, чтобы ощутить, сколько беспрекословной власти в этих руках, сколько намерения. Чимина удивляет его спокойствие, ведь ему хорошо известен нрав императора, он был почти уверен, что Юндже возьмет его жестко, не церемонясь, просто чтобы поиздеваться, но вот он здесь, почти наслаждается прикосновениями, медлит, но Чимин не знает, что из этого страшнее — боль или ожидание боли. Закапываясь носом в затылок, Юндже делает глубокий шумный вдох, сжимает ягодицы, впиваясь ногтями, и Чимин с шипением выдыхает вместо него. — Боишься? — низко рассмеявшись, спрашивает Юндже. Чимин кивает. Он совсем не уверен, что способен говорить сейчас. Сняв какую-то бутылочку с полки, Юндже толкает его своим телом к кровати, не отступая ни на шаг, Чимин двигается как в бреду на ватных ногах, и по молчаливой команде залезает на кровать, упираясь коленями, подчиняется, когда Юндже давит в шею, заставляя согнуться и уткнуться в матрас полыхающим лицом. Он не видит Юндже, но он слишком открыт, и этот жуткий, выворачивающий наизнанку взгляд чувствует всем собой. Он не видит Юндже — и это лучшее, на что он мог надеяться, потому что он тут же закрывает глаза. Масло льется ему между ягодиц, и он ахает от неожиданности, краснея еще сильнее от того, как его удивленный вздох бархатно оседает в тишине комнаты, и следом с губ срывается еще один, когда пальцы на пробу давят внутрь. — Видимо, действительно не врал, — ласково, с едва различимым тоном издевки, говорит Юндже, пока массирует мокрыми пальцами между ягодиц. Чимин вцепляется зубами в покрывало, чтобы не всхлипнуть, чувствует, как Юндже залезает на кровать следом и, склонившись сверху, шепчет в ухо, — не бойтесь, вам понравится, советник Пак. Воспоминания захлопываются над головой, будто толща воды, под которой он тонет, тонет, и приходит в себя в дождливый день, кажется, целую вечность назад. Им пришлось прервать тренировку, чтобы укрыться от дождя в конюшне, и Чимин, крепко прижимаясь спиной к груди Юнги, дрожал из-за слегка намокшей одежды или, может быть, из-за того, как контрастно горячо было в родных объятиях. Юнги лениво водил губами по открытой шее, прикусывал едва ощутимо, рассыпаясь смехом — Юндже в реальности кусает его гораздо больнее, но Чимин за этой болью слабее ощущает проникающие внутрь пальцы и со стоном цепляется обратно в воспоминание о дождливом лугу перед конюшней. Смех Юнги вяжет его крепче. — Нетерпеливый, — ласково говорит он — или это был не он? — и проводит носом по шее, закапываясь в волосы за ухом. Чимин откидывается затылком на его плечо, позволяя себя гладить, где бы Юнги ни захотелось, только жмурится стыдливо, когда ладонь сжимает между ног. — Не бойся, тебе понравится, — звучит почти шепотом, и фраза множится, наслаивается почти одинаковыми голосами. Юнги трогал его только через одежду, но в реальности Юндже сжимает кулак на члене, и Чимин, потерявшись где-то между, стонет, неосознанно выгибаясь. — Не сжимайся так сильно, — смеется Юндже, и Чимин пытается ответить, но захлебывается собственным голосом, потому что ему водят кулаком и настойчиво гладят внутри пальцами, горячо и колко, но вместе с этим очень хорошо, Чимину только нужно помнить, что это Юнги. Что это мог быть Юнги, если бы не дурацкие волнения Чимина. Ему могло быть так хорошо с ним, ему было хорошо, когда Юнги гладил, сжимал через ткань, Чимин бы встал перед ним на четвереньки, позволяя трогать себя везде, точно так же нажимать что-то внутри, отчего кипит в животе, плавит колени, и, выгибаясь, стонал бы его имя. — Юн… — он с ужасом распахивает глаза и вгрызается в покрывало раньше, чем успевает договорить. Но Юндже все слышит. Он всегда все слышит. Чимин чуть не разрушил план, который дался ему таким унижением, нельзя сдаваться сейчас. Юндже, вытаскивая пальцы, наклоняется вплотную — от соприкосновения с голой кожей по спине рассыпаются мурашки, — и, потянув за основание косы, он поднимает его лицо от кровати. — Ты хотел назвать меня по имени? Сердце колотится так яростно, что чужой голос Чимин слышит как сквозь вату. Он даже не может посмотреть на лицо императора, зол он или доволен, простой ли это вопрос или ловушка, но потом он вспоминает главное: это не важно, пока он не врет. — Прошу прощения, господин, — отвечает он, тяжело дыша, выдавливая слово за словом, но Юндже ломает его собранность одним крепким толчком ладони на члене, и Чимин ахает от неожиданности. Чужая улыбка ощущается у виска. — Мне просто, я, я, — Юндже начинает снова быстро водить кулаком, будто специально не позволяя думать, сочинить ложь, и Чимин застывает с приоткрытым ртом, отвлекаясь на ощущения. Он не собирается врать, ему нельзя, — мне просто еще никогда не было так хорошо. И это действительно так, просто в его голове он делает это все с другим человеком. — Занятная вы личность, советник Пак, — хмыкает Юндже и разжимает пальцы в волосах, — или же, — приближается снова так близко, что движение губ ощущается на мочке, — если ты хотел называть меня по имени, мне тоже стоит называть тебя Чимин? Он говорит это так ласково, с бархатной хрипотцой, точно как Юнги, и Чимин, истосковавшись по любимому голосу, судорожно выдыхает. Прикосновения вдруг исчезают, и Юндже бесцеремонно переворачивает его на спину, втискиваясь между ног и нависая как тайфун. Он доволен, его улыбка почти безумная, радостная, словно он что-то разгадал, и Чимин в его блестящие глаза смотрит с замиранием сердца. — Я хочу, чтобы ты смотрел на меня, — говорит, будто действительно знает, что Чимин представляет кого-то другого. Что если он читает мысли? Если он, как и ходят слухи, отпрыск дьявола и его глаза не видят ничего, кроме правды? Он бы убил Чимина. Или же унизил, затащив к себе в постель, а потом бы убил. Чимин отвлекается от этой мысли, когда Юндже подбрасывает его бедра выше, подпирая локтями под коленями, и смущение захлестывает горячей волной так резко, что Чимин непроизвольно жмурится. — Смотри на меня, — говорит он спокойно, веско, тоном, которому невозможно отказать, и Чимин распахивает глаза ровно в момент, когда Юндже медленно толкается внутрь. Чимин морщится, впиваясь в губы до крови, но держит взгляд. Вокруг все расплывается, от боли, от жара, Юндже смотрит своими горящими желтыми глазами неотрывно, и Чимин словно задыхается. Ему кажется, что он больше никогда в жизни не избавится от него, что Юндже, оказываясь в нем физически, взглядом закапывается глубоко в душу, вплетаясь в кровь, в мысли, в дыхание. Чимин чувствует его в себе везде, это страшно, больно. Слезы стекают по вискам, и Чимин ждет, что Юндже рассмеется, но, когда тот опускается, чтобы поцеловать его в шею, Чимин резко вдыхает. Юндже не двигается, оставаясь глубоко внутри, покрывает поцелуями шею, плечи, ключицы, часто, бегло, будто хочет зацеловать его всего, возвращает одну ладонь на член, мягко поглаживая, и необъяснимым контрастом выжимает из Чимина слабый полустон. Чимин запрокидывает голову, позволяя больше поцелуев и себе — не смотреть на него, вспоминая Юнги. Память возвращает его в гримерную театра, на колени Юнги, и это его поцелуи горят на коже, его ладонь скользит по члену. Чимин ловит его поцелуй, жадно отвечая, сталкиваясь с ним языком, и бесстыдно стонет в губы. Юнги двигается в нем глубоко и медленно, это больно, но так горячо, Чимину плевать, пока Юнги рядом, пока целует так, словно любит его больше всего на свете. Их губы размыкаются с влажным щелчком, и следом слышится голос: — Смотри на меня. Чимин открывает глаза и крупно, судорожно вздрагивает. Его словно молнией прошивает от кончиков пальцев до макушки, этот чертов голос, проклятые глаза, и это странное чувство… Юндже повторяет его снова с ухмылкой на лице, и Чимин, сжимая покрывало в кулаках, надрывно стонет. — Я же сказал, что понравится, — насмешливо тянет он, вбиваясь снова и снова, медленно, но совершенно безжалостно, и Чимин вгрызается в губы, чтобы пресечь эти звуки, хнычет сквозь зубы. Он даже не может думать о Юнги, ощущений слишком много, слишком сильно, Юндже топит его в них, когда снова наклоняется, целуя шею, прикусывая кожу, и каждое прикосновение искрами вспыхивает внизу живота. — Почему вы, — выдыхает Чимин, — почему вы так нежны со мной? И это мучает его. Гораздо сильнее, чем мучило бы, возьми его император жестко, как о нем ходят слухи, он бы страдал телом, но его разум остался чист, — а эта неправильная, извращенная нежность откалывает от его воли по частичке. Он знает, что должен сопротивляться, должен держаться в стороне от ощущений тела, но это так невыносимо тяжело, когда тело берет на разумом контроль, что он чувствует себя в тысячу раз хуже. И знающая улыбка Юндже только подтверждает его поражение. — Потому что, если ты все-таки решил каким-то образом воспользоваться мной, я хочу, чтобы ты вспоминал обо мне каждый раз, когда прикасаешься к себе, — он чуть приподнимается и, выскальзывая почти полностью, толкается до конца, и Чимин стонет, неосознанно зажмурившись, — когда кто-то прикасается к тебе, — он повторяет это снова и снова, каждый раз бьется в то же самое место, — вспоминал, как тебе было хорошо, как лежал подо мной с раздвинутыми ногами и стонал, выпрашивая, чтобы я взял тебя сильнее, — Чимин захлебывается, туго сжимаясь, но Юндже продолжает так безжалостно мучить чувствительное место, что Чимин не может нормально дышать, глохнет от собственного голоса. — Чтобы ты помнил, как хотел меня. Чимин насильно открывает глаза, глядя в довольное лицо Юндже над собой. Он не даст ему взять над собой полный контроль, не так. — Я действительно хотел бы попросить вас, — выдавливает он, облизнув пересохшие губы, — если вы простите мне такую чудовищную вольность… Позвольте мне прикоснуться к вам. Юндже замирает, недоверчиво нахмурившись. — Зачем тебе это? Даже наложницы не прикасаются ко мне, если не пытаются меня возбудить. — Я не пытаюсь, я, — ему нельзя врать, но он даже не будет пытаться, — просто вы такой красивый, я бы очень хотел… И Юндже действительно красив, если забыть о том, кто он, но Чимин робко тянется к нему руками, чтобы вернуть себе контроль, искренне удивляется, когда ему позволяют прикоснуться к плечам, притянуть к себе. Чимин впервые целует его сам, не сдерживая вздоха облегчения, который Юндже воспринимает совсем по-другому. Легкого смятения, что он видит перед поцелуем на лице Юндже, достаточно, чтобы почувствовать себя победителем. Они жестко, торопливо целуются, кусаясь, проскальзывая языками по губам, будто все еще спорят о том, у кого больше контроля, и Чимин, заглушенный поцелуем, ломко стонет, когда Юндже снова двигается внутри. Но на этот раз Чимин вскидывает бедра навстречу, тесно, до громких, порочных шлепков, и, зарывшись рукой под халат, вцепляется пальцами в спину, второй рукой удерживает за шею, чтобы не видеть Юндже. Жар разливается на каждом толчке, туго вяжется в животе — но Чимин не стыдится этого, больше нет, он не даст Юндже управлять своими чувствами. Чимин делает это не только ради Юнги, теперь он делает это ради себя, и ничто из происходящего не имеет значения, не имеет над ним контроля. Чимин толкается навстречу, впиваясь губами в чужое плечо, чтобы заглушить свой голос, скребет под лопатками — он бы вскрыл ему кожу до крови и вырвал сердце, если бы мог, — и Юндже голодно рычит в ответ, кусая в шею, словно чужая ярость впитывается в него через плотно прижатые друг к другу тела. Чимин от жгучей вспышки под ухом случайно дергает ленту у чужой шеи, и волосы Юндже льются по плечам будто плавленное золото, знакомым запахом жасмина бьет в нос. Юндже выпрямляется, выпутываясь из хватки, двигается внутри быстро, сильно, но Чимин упрямо смотрит в глаза. Юндже красивый, действительно красивый: черный шелковый халат сполз с одного плеча, длинные волосы рассыпаны по груди, несколько тонких прядок прилипло ко взмокшим вискам, и глаза хищника, горящие перед прыжком. Чимин ненавидит его, но пойдет на все, чтобы выиграть. Он запрокидывает голову, уверенный, что Юндже вцепится в шею как зверюга, но тот наклоняется, чтобы снова поцеловать, и Чимин под его губами расплывается в улыбке. Он уже победил. Но он позволяет Юндже мнить себя победителем, стонет искренне, надломленно, но совершенно фальшиво просит «еще» — как Юндже и хотелось бы. Чимин кончает ему в кулак с мыслями о Юнги, как они будут целоваться, обнимать и трогать друг друга, когда у него получится его вытащить, — когда, а не если, — но сейчас позволяет Юндже себя целовать, жестко сгребая за бедра, пока он не замирает, горячо изливаясь внутри. Чимин лежит с закрытыми глазами, раскинув руки, и не представляя, что ждать от Юндже после этого, но тот молчит, только смотрит, Чимин почти уверен, что это так. — Как себя чувствуешь? Чимин едва не смеется. Вот уж ни за что он не поверит, что император из нежных любовников, наверняка очередная проверка. — Для меня большая честь разделить с вами постель, — произносит он неожиданно осипшим голосом. Когда Юндже вдруг смеется, Чимину приходится открыть глаза. — Чимин, я не выношу подпевал, — вздыхает он, усмехаясь, — когда ты так цеплялся за меня, я подумал, что ты не из этих. Неужели я в тебе ошибся? Не разочаровывай меня. Чимин внимательно следит за его движениями, как он, сидя на кровати, собирает волосы, чтобы повязать их обратно в пучок, и на секунду даже теряет мысль — какой же он чудовищно красивый. Юндже не выглядит злым, не выглядит подозревающим что-то, он кажется почти… веселым? И Чимин осторожно произносит: — Хорошо, — Юндже тут же ловит его взглядом, но он все равно продолжает, — у меня страшно болит одно место, но я бы, возможно, если это не прозвучит слишком распутно, был не против повторить, — «но точно не с тобой», думает Чимин и немного пугается, когда Юндже вдруг смеется. Он впервые видит его смеющимся и, черт возьми, он смеется как Юнги. Под сердцем болезненно ноет. Чимину хочется попросить у неба дать Юнги немного сил, чтобы дождаться его. — Значит, не ошибся, — криво улыбнувшись, говорит Юндже. — Ты не врешь мне, это похвально. — Вам невозможно соврать. — Это верно. А насчет повторить… — Юндже слегка нависает сверху, проводя пальцем по губам, и Чимин заставляет себя, не отрывая взгляда, осторожно лизнуть его палец. Золотистые глаза искристо вспыхивают. Попался, ублюдок. — Попроси у Хосока найти тебе покои в этом крыле. * Вид, в котором Чимин покидает спальню императора, и только по большому везению не натыкается ни на кого из других стражников, пока идет обратно до кабинета — вызывает у Хосока понятное смятение. Чимин не видел себя в зеркало, но догадывается, что прилично он не выглядит, не говоря о том, как ковыляет. — Ни слова, — рычит он, тыча Хосока в грудь пальцем. Тот только ошеломленно кивает. — Господин приказал тебе найти для меня комнату здесь. Узнаю, что вы распускаете слухи, — он быстро смотрит на второго стражника, потом обратно на Хосока, — попрошу Тэхена сделать из вас игольницу. Хосок изумленно краснеет, но Чимин слишком раздражен, чтобы додумывать причины. Главное, что Хосок все-таки находит ему комнату, и Чимин отправляется на вылазку в эту же ночь, переодевшись в первый неброский ханбок, который находит в своей спальне. Но далеко уйти у него не получается, и если от первого стражника в патруле у него хватает хитрости ускользнуть, то, когда он уходит вглубь территории, которую почти не знает, он попадается другому стражнику, и тот ясно дает понять, что даже советнику в такой час нельзя здесь находиться. Чимин с дежурной улыбкой подчиняется, возвращаясь обратно, но внутри его колотит от бешенства. Он знает, что Юнги где-то здесь, чувствует. Здесь не так много мест для заточения — император предпочитает казнить подозреваемых, не разбираясь, — но Чимин не достаточно хорошо знает дворец, а в неизведанные места просто не может попасть. Когда через пару дней он оказывается на совете, нужная мысль сама приходит ему в голову, когда он замечает едва заметное удивление на лице Юндже, стоит тому увидеть Чимина среди других чиновников. Чимин слегка улыбается ему и, только когда Юндже ухмыляется в ответ, опускает взгляд — теперь он точно знает, как вести себя, чтобы держать его на крючке. Это ужасная мысль, но у Чимина нет других, ему нужна эта неприкосновенность. После обеда, дождавшись, когда Юндже уйдет к себе, Чимин проходит охрану одной умелой ложью, что император ожидает его, и заходит в кабинет, не рассыпаясь в приветствиях, лишь кланяется и больше не отводит глаза. Юндже, занятый чтением каких-то рукописей за своим столиком, выжидающе поднимает бровь, но тоже молчит. Чимин готов поклясться, что видит, как он вот-вот ухмыльнется, но такова игра. Юндже нужен человек, который не будет ему подчиняться, когда вся нации стоит перед ним на коленях, Чимин — готов ему не подчиниться. Он опускается на пол — только чтобы оказаться с ним на одном уровне, он ведь знает границы дозволенности, — и подползает на коленях, пока не оказывается перед столиком. Юндже следит за ним молча, только предвкушающая улыбка окрашивает лицо; смотрит, как Чимин убирает столик в сторону, вытаскивает рукопись из его рук и лезет на колени, замирая на несколько долгих секунд перед его лицом. Юндже дышит немного чаще, смотрит на его губы как зачарованный, и Чимин победно улыбается прежде чем его поцеловать. Они вцепляются друг в друга, жадно целуясь, Чимин отвлекает его внимание своими вздохами и нетерпеливыми прикосновениями, пока вжимает его в себя, притираясь всем телом, сгребая руками. Юндже держит его вплотную, с искренней порывистостью, и Чимин с трудом проталкивает руку между их тел, чтобы сжать его член, и Юндже довольно мычит в поцелуй. Чимину гораздо легче играть эту роль, когда он ощущает контроль в своих руках. Оказавшись в ситуации, когда пришлось переспать с человеком, которого презирает, он боялся, что не справится, что это не тот противник, которого можно перехитрить. Но вот он какие-то жалкие пару минут в его кабинете, едва прикоснулся, а Юндже уже немного твердый в его ладони. И Чимин как никогда верит, что у него получится задурить ему голову, даже такой ценой. — Эти тряпки вам, конечно, ужасно идут, — усмехается Чимин в чужие губы, и Юндже зеркалит усмешку, понимая, о чем именно напоминает Чимин, — но их очень неудобно с вас снимать. Чимин не рвет ханбок, как это сделал с ним Юндже в первый раз, но растаскивает ворот в стороны и торопливо целует немного открытой кожи, пока пытается стащить штаны сначала с него, потом с себя. Юндже тяжело дышит в его ухо и этот звук пьянит хлеще, чем рисовая водка, и Чимину хочется вцепиться в шею зубами, сделать больно — Чимин бы даже взял его сам, но отнюдь не так нежно, как Юндже расщедрился в ту ночь. Чимин, захлебываясь от бешенства, от раздражения на то, что не может найти Юнги, крепко водит ладонями по члену и думает, что взял бы Юндже так, чтобы он мучился, за все, что сделал. Но он имеет право лишь целовать так жестко, как Юндже нравится, и вздрагивает, слыша его стон вместе со своим собственным. — Наконец-то ты перестал играть в лапочку, — смеется Юндже, когда Чимин отрывается от него. Тот фыркает. — Я не играл ни тогда, не сейчас. Просто сейчас я делаю то, что мне хочется. — Мне это нравится. — Как здорово, что я быстро учусь понимать, что вам нравится, верно? — ухмыляется Чимин, доставая из-за пазухи склянку с маслом. Чимин терпит боль, когда впускает его в себя снова, он не страшится ее, а наоборот вцепляется яростнее, как в подпитку для собственной ненависти. Он скачет на Юндже, не прерывая поцелуев, рычит ему в губы, надеясь, что от его ногтей даже через ткань останутся следы на плечах, но у него не получается продержаться долго, потому что Юндже трогает его член большими горячими ладонями, и Чимину приходится уткнуться лицом в его шею. — Ты сдерживаешься, — недовольно говорит он, и Чимин еле сдерживает улыбку, фальшиво хнычет в воротник. — Я хочу тебя слышать. — Ваша стража, ах, черт, — Чимин, сжимаясь, закусывает ткань ханбока на плече и чувствует, как чужие руки крепче сжимаются на нем, — ваша стража и так смотрит на меня как на потаскуху после той ночи. Юндже отстраняет его от себя, заставляя поднять взгляд. — Покажи, кто это был, и я снесу им головы. — Нет, господин, не нужно, — Чимин опускает взгляд. У него получится, он почти уверен. — Я лишь… Не знаю, мне неуютно ловить их взгляды на себе. — Я прикажу им не смотреть на тебя. Даже не заговаривать с тобой, — он усмехается, проводя пальцем по припухшим губам, — так ты позволишь мне услышать твой голос? — Я позволю вам что угодно, — смеется Чимин, отвлекая его еще одним поцелуем, и все время, что ублажает его собой, ни на секунду не перестает думать о Юнги. Он гуляет по дворцу и днем и поздно вечером, чаще всего делая вид, что просто читает, потому что он абсолютно уверен — кто-то из стражников доносит о его перемещениях Юндже. Чимин перерывает весь дворец, насколько это возможно, и стражники действительно при виде него будто отворачиваются, но это не помогает найти Юнги. Чимин в отчаянии и не представляет, что делать, он даже грешным делом думает, что Тэхен ошибся, что на территории вообще нет темницы, и от этой мысли только страшнее… Тэхен. Чимин как вкопанный останавливается на мостике, переброшенном через большой пруд в саду. Чимин в отчаянии, но у него больше нет идей. Он срывается обратно в главное крыло в надежде застать Тэхена в рабочей комнате в такой поздний час, заваливается внутрь, не веря своему счастью. Тэхен, оторвавшись от каких-то рисунков, удивлённо смотрит на него, растрепанный, с распущенными волосами, в одежде для сна, но Чимин даже не извиняется, только делает несколько шагов навстречу, падает на колени, вцепляясь в подол. — Помоги мне вытащить его, умоляю, помоги… Он сам не замечает, как начинает рыдать, захлебываясь; как отравляющая смесь эмоций, закупоренная внутри, выходит со слезами, едко жжется на щеках. Ему омерзительно все, на что приходится идти ради Юнги, но в разы страшнее потерять его навсегда, и Чимин утыкается лицом в тэхеновы колени, содрогаясь в рыданиях. — Я не могу его потерять, я так люблю его, Тэхен, пожалуйста. — Тише-тише, — говорит Тэхен точно как в первый раз и поднимает его за плечи, чтобы обнять. И Чимин теперь верит ему по-настоящему, так бережно держат чужие руки, гладят по волосам с ободряющей нежностью, он стискивает Тэхена в ответ, пряча мокрые глаза в плече. — Я не сказал ему, что люблю его, и так жалею об этом, — бормочет Чимин, отчаянно прижимая Тэхена к себе, как боится никогда больше не обнять Юнги, — я хотел бы сказать ему это хотя бы раз. Как я смогу жить, не сказав ему? Чимин захлебывается словами, не разбирая смысл, но Тэхен внимательно слушает, поглаживая по голове, пока Чимин не стихает, мелко подрагивая. — Я бы тоже не смог, не сказав Хосоку, — тихо говорит он, но, когда Чимин не понимающе поднимает голову, тут же торопливо добавляет: — Но я хотел бы спросить у тебя, если позволишь… Это правда, что ты спишь с господином? Глаза Чимина испуганно округляются. — Хосок мне признался, не сердись на него, я сказал ему, что ты мой друг. Зачем ты это делаешь? Поджав губы, Чимин пытается выпутаться из объятий, но Тэхен удерживает на месте. — Я не думаю о тебе ничего плохого, лишь пытаюсь понять зачем. Чимин знает, что это чудовищный поступок, и он не гордится им, но он бы не думая заново лёг к императору в постель, если бы ему пообещали, что так он сможет освободить Юнги. — Я на многое готов пойти ради Юнги. Даже на такое, — жёстко отвечает он, — ты не имеешь права осуждать меня, потому что с тобой подобное никогда не случится. — Именно потому, что это может случится, я помогу тебе, — печально улыбаясь, говорит Тэхен и треплет Чимина по голове. В его глаза, загоревшиеся надеждой, больно смотреть. — Я не могу обещать, что получится, и что головы всех нас не окажутся на пиках, но я попробую. — Тэхен, — Чимин судорожно вздыхает, чувствуя, что вот-вот снова разрыдается, но Тэхен хватает его за нос, смешно сморщившись. — Всё, идите спать, советник, хватит заливать слезами мои чудесные ткани. Чимин покидает его кабинет с улыбкой на лице, и первую ночь спустя все время с исчезновения Юнги наконец спит без кошмаров.