Старик и Дорога

Подъезд был тих. В этом поселке городского типа не было шумных и молодых компаний, что смогли бы его оживить – все молодое и веселое стремилось уехать отсюда и успешно уезжало, находя свой дом в более современных и больших городах с более современными и просторными подъездами. Однако, это мало заботило наш подъезд. Он ведь не человек, какая ему разница? Запиликал миниатюрный «Визит» и дверь, пощелкивая петлями, натужно открылась. Мягко прошуршали шаги по восьми ступеням, где-то на четвертой оглушительно хлопнула подъездная дверь, и щелчки замка прозвучали в такт затихающему эхо. Это был тяжелый день. Дела, обычно оставляющие его наедине со скукой, сегодня валились на голову одно за другим и задерживали старика то в протухшем доме, то в мелком поселке близ трассы, да даже в маленьком продуктовом они умудрились его достать (он просто не смог отказать молодой кассирше в помощи со сменой взорвавшейся прямо при нем лампочки), но все же, никакие дела в конце концов не смогли убедить скорее упертого, чем упорного старика пропустить встречу. Так что по возвращении из злополучного ларька он оставил пакет с продуктами в прихожей, обстоятельно оглядел себя в зеркале и, поправив одежду и бороду, вышел вон. Никто его не встретил и никто не проводил. Закрылась ветхая дверь и безмолвная квартира погрузилась во тьму. В подступающих сумерках старик брел рука об руку с привычкой, которой стали эти разговоры. Мягкий лапник молодых стволов оглаживал его опущенные плечи и макушку. Нетвердой и рваной поступью он в полтора часа покрывал невеликие три километра и целый час добирался к шоссе. Грунтовка вся в колеях и ямах, переходя в асфальт, отгоняла, до того льнущий к ней лес на почтительные три десятка метров и когда старик ступил на дорогу, огляделся, развел руки в стороны, он вдохнул воздух полной грудью. Свободно и свежо. Как и всегда. – Ну здравствуй, добрый друг. Прости, что припозднился. Ответом старческому голосу стали лишь тихие пересвисты то ли пичуг, то ли ветра. Слух затупился с годами и чем дальше бежало время, тем труднее становилось отличать и отделять одно от другого. – Как ты здесь? Что рассказывают колеса и магнитолы? – он сипло усмехнулся, его забавляло задавать вопросы в никуда. – А я вот сегодня успел всю грязь из дома выдворить. Всю пыль и сор собрал и с полок, и с книг, и с медалей, и с фотографий… Красивые фотографии, давние. Эх, вот было же время. Тогда, кажется, не оседала грязь на вещах, не грубили люди на улицах и все было таким светлым, таким хорошим… Старик говорил с дряхлым, избитым ямами шоссе о сегодняшних перипетиях, неторопливо шагая вдоль лесной полосы. Иногда он пересказывал и то, что дорога уже знала, и чаще оно было рассказано не дважды и не трижды, повторяясь изо дня в день, на каждом таком походе. Старость – время вспоминать то, что казалось неважным, далеким, забытым. И такими походами он вспоминал, вспоминал и грустил, перемежая на лице улыбку со скорбью. – Спасибо тебе, дорога… Что б я без тебя делал? Кому-ж интересно слушать бредни старика? – Он вздохнул, опустил глаза, пожевав губы, и побрел дальше в тишине, шаркая поношенными, вычищенными туфлями о бездушный асфальт. – Ох, что это? Старик, скрипя суставами, опустился на колено и огладил фалангами пальцев новый скол в дорожном покрытии, тот со вчерашнего дня разросся и трещиной прошел от одного края дороги к другому, будто его давнее растяжение, полученное при задержании и вылившееся в больное, почти не рабочее колено. В нарастающей темноте скол был едва виден, но старик, вдоволь все здесь исходивший, даже своими хромыми глазами подмечал мельчайшие детали, меняющие дорогу изо дня в день. – Больно тебе дороженька? Больно, наверное. Но тут ничего не попишешь, нам с тобой уже не положено. Нам с тобой уже не вернуть… Прошли те времена... Эх, дороженька. Как сейчас помню: все бросил, все что было, и сюда уехал. Но разве стало от того лучше? Хоть кому-нибудь? Старик замер, исступленно глядя на черный провал трещины, после крякнул, с трудом поднялся на ноги и обернувшись сделал первый шаг. Не дело ему по темноте шастать, ночь уже почти. Он едва улыбнулся и… Умер. А машина, решившая, что дорога и без фар прекрасно видна в ночное время, черной молнией понеслась дальше. Что той машине? Всякому внедорожнику стоимостью в квартиру нет дела до обычных смертных и до их проблем. А тем, кому дело есть не с руки отчитываться перед совестью, когда они уже столько лет делают это перед владельцем того самого внедорожника. Кап. Кап-кап. Кап-кап-кап-кап. Дождь собиравшийся весь день наконец пошел, Он омыл траву, лес, тело и дряхло-немую дорогу, в молчании которой, теперь было чуть больше одиночества, чем прежде. Дождь накрапывал все с большей силой и шоссе, пока никто не видит, пока вокруг и так вода, пока еще множество условностей горят зеленым светом, пропуская, тихо всплакнуло. Самую капельку. Капельку асфальтных, окутанных молчанием, слез. Утром всех праздно несущихся водителей встречал труп. Они морщились, откидывая стрелку спидометра влево и ехали дальше в тишине и тяжких думах. Касание смерти действует на всех нас и действует одинаково, впрочем, оно и правильно. Оно всегда так. Правда, отъехав чуть дальше они забывали о том, что коснулось их краем, как позабыла дорога после непочтительного и милосердного пинка, сбросившего тело в канаву. Впрочем, оно и правильно? Оно всегда так. Кому теперь помнить о почерневших костях? Разве что проходимцу, молодому человеку, что так любит пешие походы и обладает должной внимательностью чтобы хребтом почувствовать, как его через чей-то, глядящий прямо в душу, череп касается Смерть.