Лицом к лицу со Львом

… Она видела перед собою Льва. Позже она не могла описать, что именно испытала в первые минуты — чувства тогда были слишком твёрдыми и настоящими для зыбких и изменчивых слов. Даже память, которой Эмма всегда доверяла, которая с лёгкостью удерживала любые необходимые для выживания в диком мире детали, подвела её. То, что она помнила, походило на реальность не больше, чем рассказ о вкусе яблока — на сам вкус, когда ты его ешь. Эмма молча поклонилась Льву. Тот просто смотрел на неё и почти сразу же она поняла, что не может выдержать его взгляда. Почему-то от этого Эмме стало горько, и она захотела заплакать. — Эта слабость — не та, которую надо оплакивать. Лучше спроси меня о том, что тревожит твою душу, человеческое дитя. Эмма кивнула. Она знала, что её тревожило. Сейчас все чувства и мысли были непривычно цельными, не было двоения, когда размышления, подобно норовистым скакунам бросали её от одной темы к другой, не давая полного покоя. — Скажите, — она помедлила, ей хотелось подобрать какое-то особое слово, чтобы выразить то, что она испытывала. Наконец, ей пришло одно из прочитанной ей литературы. — Сэр… — Эмма испуганно посмотрела на Льва, не зная, не ошиблась ли она — то, что это слово значило, она знала только из книг. В Благодатном Доме были только Мама и дети. Никаких сэров и леди. Но Лев ничем не выразил своё недовольство, и она продолжила: — Почему существуют фермы? Что я… что мы сделали такого, за что… почему мир такой, что демоны едят в нём детей? Почему демоны так устроены, что они могут сохранить разум, только поедая разумных? Почему мир такой, что все в нём поедают всех? Хотя её мысли и были сейчас цельными, выражать их почему-то было трудно. — Ты и в самом деле хочешь знать ответ на этот вопрос? — Да. — Ответила Эмма. И смутилась. Внезапно она поняла, что это не совсем так. После паузы она сказала: — Нет. Она не понимала саму себя. Этот вопрос не стал для неё безразличным — наоборот, сейчас, более чем когда-либо, она осознавала весь ужас того, что происходило в мире. Всю ненормальность, всю уродливость, всю мерзость того, что мир, в котором она родилась, предлагал детям с ферм. — Почему так? — Эмма спросила вслух, обращаясь скорее к самой себе. — Разве ответ на этот вопрос не важен, что я… Лев зарычал и девочке показалось, что мир сотрясся. — Я вас обидела… Сэр? — Не к тебе мой гнев, дочь Евы. Твой вопрос очень важен. Может быть, однажды ты поймёшь его до конца. Тогда поймёшь ты и тот ответ, который сегодня получила. — Я получила… ответ? Лев молчал и смотря на него (почему-то в отличие от начала беседы Эмма теперь могла смотреть на него, не отводя сразу же глаза) девочка поняла, что его слова были правдой. Но… если это и был ответ, то кроме него ответов в мире больше не было. Позже эту мысль, возникшую у неё в тот миг, Эмма так и не смогла понять. Мысль её соскользнула с той заоблачной выси, на которую вознеслась на этот краткий миг, в земные долины, перед ней встал план Нормана, судьбы ферм, детей, демонов… — Что же мне… делать? Её мысли облеклись в этот простой вопрос. — Всякий раз, когда ты выбираешь что-то, перед тобой лежат жизнь и смерть, добро и зло. Избери добро. — Добро… Эмма смешалась. — Норман считает добром истребление демонов. Рэй… в душе он согласен с ним, я знаю. Но он действует по-другому ради меня. Они ошибаются, я это точно знаю. Лев молчал, но молчание его, казалось, было выразительнее слов. Перед его лицом нельзя было останавливаться на пол пути, нужно было договаривать всё до конца. Сказав Альфу нельзя было замолчать, нужно было высказать Омегу. — Они… они не понимают. И демоны тоже. Они просто не понимают, что нельзя делать зло. Нельзя существовать за счёт других. Нельзя жить, убивая. Эмма видела себя со стороны, видела, как убивала, защищаясь, диких демонов, но… это и опровергало, и не опровергало её слова. — Если бы другие… Норман, Рэй, демоны это поняли… — Ты думаешь всё дело в том, что они не знают этого? — Да. — Выпалила Эмма. — Сделай твоя мать, Ева, другой выбор, твои слова были бы драгоценной жемчужиной мудрости. Скажи мне, её дочь, всё дело только в нехватке знания? — Нет. Да… — Эмма смешалась. Она хотела было попытаться пояснить разницу между знанием сердца и знанием разума, но внезапно поняла, что не сможет сделать этого. — Если они поймут, то станут хорошими, — упрямо, с некоторым даже вызовом, произнесла она. Она ожидала, что Лев взревёт, разгневается и, возможно, съест её, но увидела в его глазах только печаль. — Скажи мне, девочка, — наконец, произнёс он, — ты хорошая? — Я… — Эмма на мгновение задумалась. — Я часто не знаю, что делать. Я нерешительная, я не умею помогать людям, когда тем по-настоящему плохо… — Ответь мне, ты хорошая? — Да, — произнесла Эмма. Эти слова были правдой, но почему-то от них стало нестерпимо тоскливо. Сев на землю, она заплакала, сама не понимая, почему. — Ты победишь, дочь Евы. Ваш план удастся, хотя враги преподнесут вам немало сюрпризов. Войны без этого не бывает. Но победа… позже, много позже, принесёт тебе страдание и горе. Если бы твой ответ был другим, страдание бы пришло всё равно, и, может быть, его было бы даже больше, но оно бы шло рука об руку с счастьем. Какое-то время Эмма просто плакала. Наверное, со стороны она напоминала маленькую девочку, какой она была в Благодатном доме, когда весь мир сужался до её глупого детского горя и Мамы, которая всегда была готова утешить и поддержать её. Которая, как ей казалось тогда, любила её любой, хотя и бывала иногда очень строгой. — У тебя была очень хорошая мама, — тихо сказал ей лев, когда рыдания стихли. — Хорошая?.. — удивлённо переспросила Эмма. — Но ведь она только притворялась, что любит нас. Заботилась, зная, что нас съедят демоны. — Не суди её строже, чем себя, дочь Евы. Даже если твои глаза очень зорки, ты видишь только высоту, на которой стоит человек, но почти никогда не знаешь, поднялся ли он на неё или спустился. Запомни эти слова, хорошо? — Хорошо, — Эмма кивнула. Видя себя как бы со стороны, она поняла, что готова была простить герцога демонов, убившего на её глазах ребёнка, но так до конца и не простила воспитавшую её Маму. — Почему-то ближних прощать гораздо труднее, чем дальних, — тихо произнесла Эмма. Лев ничего не ответил ей, и она продолжила: — Герцог… я ведь так и не поняла его. Я читала, что люди испытывают азарт в сражении, но он… — Он не боялся одной смерти и не думал о другой. Эмма задумалась ненадолго над этими словами. Она откуда-то знала, что дети не должны видеть смерть слишком часто. Она же их видела много. Слишком много. И всё же смерти отличались друг от друга. — Смерти… их как бы две, а не одна? Хорошая и плохая? Если человек… или демон, хороший… — И да, и нет, дочь Евы. Но ничто в мире так сильно не отличается друг от друга, как эти две смерти. Королева демонов, с которой тебе предстоит встретиться, очень похожа на герцога. И совсем другая. Она готова вечно умирать одной смертью, лишь бы никогда не умереть другой. Она будет страшным противником. Ты ведь читала в детстве сказки? — Да… — Потупившись, сказала Эмма. Она слегка стыдилась этого. Сказки были слишком простыми, что ли. Ясное добро. Ясное зло. Но после того, как правда о подлинном назначении приюта, где она жила, открылась, Эмма поняла, что всё не так просто. И в мире, и даже в самих сказках. Норман и Рэй, её вечные спутники и друзья, видели это гораздо яснее её. — Не стыдись хороших сказок. Сказки научили тебя тому, что рыцарь побеждает дракона. Мудрость научит тебя тому же, разве что откроет, что путь к победе лежит сквозь долину смертной тени. — А как это — быть рыцарем? — тихо спросила Эмма. — Это просто, дочь Евы. Исполни всё то доброе, чему тебя учили с детства. Раздай все свои сокровища бедным, купи на вырученное храбрость и иди за мною. Пойти за львом… Почему-то сейчас, стоя между его огромными лапами, Эмма понимала, что совершенно не хочет никуда уходить. Она пришла куда-то… куда в душе хотела прийти всегда. Её мечты о будущем в мире людей для неё, братьев и сестёр никуда не ушли — наоборот, они горели ещё ярче, но… Какое-то смутное чувство, преследующее человека с самого рождения, от серого дыхание которого самая прекрасная картина, если смотреть на неё слишком часто, наскучивает, а интересная книга, если её зачитать до дыр, станет пустой и пресной… здесь это чувство оставило её, словно устрашившись величия Льва. Тот понял то, что она чувствовала. — Тебе предстоит вернуться назад, дочь Евы. Твоим братьям и сёстрам предстоит страшная битва, в которой страшны и сила зла, и недостаток добра в сердцах тех, кто с ним борется. Может быть, с герцогом вы встретились и для того, чтобы понять, каким станет рыцарь, если посчитает, что между добром и злом нет особой разницы. — А Вы… Сэр, вы могли бы посвятить меня в рыцари? — Спросила Эмма, вспоминая рассказ, который она читала когда-то о деве, ставшей рыцарем и спасшей свой народ, изгнав безжалостных завоевателей. В Благодатном доме царили мир и счастье, но о зле и смерти они кое-что знали — хотя бы из книг. Может быть, это в самом деле были хорошие книги — раз они с братьями и сестрами смогли выжить, когда внезапно их рай оказался адом. — Ещё не время, дочь Евы. Оставь эту честь и эту ношу своим братьям. Горе той стране, в которой женщинам приходится становиться рыцарями. Её мысли вернулись к плану Нормана. Она боялась, что их план неисполним — горстка людей против царства демонов, раскинувшегося на целый континент. Она боялась, что их план исполнится — но при этом зло войдёт в сердца тех, кто боролся с ним. И по виду оставаясь людьми, они станут хуже демонов. — Простите, Сэр… я бы хотела попросить Вас о помощи. — Почему-то она верила, что одно присутствие этого страшного льва (а он был действительно очень страшным, хотя и очень добрым) сделает бессильными все козни зла — и внешнего, и внутреннего. — Не могли бы Вы пойти с нами? На ту битву? Мы — всего лишь дети, и… Она умолкла, недоговорив. Некоторое время молчал и лев. — Я буду с тобой всё время, дочь Евы, — в голосе Льва прозвучала печаль, причины которой Эмма не поняла. — И помогу вам, но лишь тогда, когда вы сами сделаете всё, что будет в ваших силах. Зло побеждается только так. Эмма поклонилась Льву. — Простите, Сэр… — она чувствовала, как легко оказалось ей называть Льва сэром, это непривычное для Благодатного дома слово словно подчёркивало, что он принадлежал совершенно другой стране, другому миру. Но этому чего-то не хватало. — Я бы хотела узнать, как Ваше имя? — Эмма… Почему-то услышать своё имя от Льва было страшно — оно словно прозвучало впервые. Словно никогда прежде она ещё не слышала своего имени. — Сэр, вы впервые назвали меня по имени. — Ты услышала своё имя, потому что сама, первая, спросила Меня о Моём имени. Позже Эмма поняла, что и ответ Льва, и её собственные слова имели не один смысл, а два или даже более. — Здесь, в этой стране, на границе которой ты стоишь, и которой я дал имя Нарнии, Моё имя — Аслан. Слова Льва прогремели громом, ветер подхватил их, разнося над окрестностями. Глаза Эммы словно бы распахнулись, она словно бы впервые узрела и услышала тот чудесный мир, на границе которого она стояла. Птицы, стаями вившиеся в воздухе, запели, каждая в свою меру воспевая его. Аслан, Аслан, Аслан… И тонкое пение соловья, и грубое карканье вороны, и беззаботное чирикание воробьёв (откуда-то Эмма знала, что это за птицы и сразу же распознавала их голоса) не приводили к какофонии и хаосу, но лишь раскрывали разные стороны Того, Чьим именем дышала и жила их страна. Горе и радость, страдание и веселье беззаботной шутки — всё это звучало в песнях об имени Льва, и всё это он знал глубже и яснее, чем люди. Высокие, прекрасные деревья, стоявшие под лучами солнца столь чистого и яркого, какого прежде Эмма не видела в том мире, где родилась, воспевали в имени Аслана твёрдость, которая могла удержать мир даже тогда, когда зло людей было готово обрушить его в бездну, и мягкость с которой Аслан заботился о судьбе малейшей травинки. Аслан, Аслан, Аслан… Воспевало Его справедливость солнце, когда вещало о тайне, заключённой в Его справедливости, и, словно бы бессильное до конца поведать о ней, умаляло само себя — не угашая своего света и своего тепла, оно позволило просиять на небе звёздам, чтобы те прославили Его милосердие и любовь, объемлющие справедливость, как большее — меньшее. Животные Нарнии выходили им навстречу, приветствуя Аслана и как Старшего, и как Друга. Взрослые хранили строгое спокойствие, оказывая Аслану почтение, подобное тому, которое требуется в общении с земными королями. Их дети просто радовались ему, не оставляя своих забав и игр — и от его присутствия веселье их игр только возрастало. Лев с любовью принимал и сдержанное уважением почтение взрослых животных, и беззаботные шалости их детей. Чем были эти последние мгновения для Эммы, когда она стояла посреди сияющего жизнью мира, в котором горели бесчисленные жемчуга звёзд, путь назад ей освещало солнце, а рядом с нею шёл великий Лев? Тогда она впервые узрела не только его страну — она узрела и Его самого. Кроме того, она узрела и себя. Девочка спросила, уже перед самым концом, прежде, чем вернуться в свой обычный мир: «Встретимся ли мы снова?» — Да, — ответил ей Лев. — Но научись прежде узнавать меня под другими именами и в других образах. Моё имя звучит во всех мирах, а когда оно замолкает, когда мир, произнося его, уже не думает о добре и зле — тогда настаёт Конец.* И хотя Эмма слышала громовой голос Льва, от которого, казалось, сотрясался весь мир, видела она перед собою теперь Ягнёнка. — Запомни, Эмма, — тихо сказал ей голос Льва, — зрение много сильнее слуха, хотя и то, и другое открывает Истину, когда сердце чисто. Помни эти мои слова, они пригодятся тебе однажды, когда ты будешь читать книгу.** Ягнёнок смотрел на неё каким-то совершенно новым взглядом, в нём было не меньше силы, чем в грозном взгляде Льва, но сила эта была какой-то иной. Кроткой и печальной. — А теперь нам пора расстаться. Возвращаясь к своим братьям и сёстрам, Эмма плакала и не стыдилась своих слёз.