Магия опенула

      Эрика с трудом сдерживала истерический смех.       Исповедоваться. Ну да, конечно! В Ливирре только и делать, что вспоминать свои грехи. И говорить о них! Ведь мертвецы так охотно разговаривают!       Вместо смеха Эри себе зарядила мысленную пощечину. Не мертвец. Все в порядке, все по плану, Ила можно вытащить. Наверняка. Ну естественно можно! Эрика ведь не позволила бы на ее глазах его убить!       — Да явись же нам Морбиен, — глухой старческий голос казался таким далеким, что Эри с радостью приняла бы все происходящее за сон. — Да выслушай же дитя свое и собери воедино душу его.       Монахиня замолчала. Эрика ярко представила, как сейчас из проема наверху появятся ноги в зеленом одеянии, мелькнет юное лицо с голубыми глазами, и Бог спрыгнет к ним, улыбаясь, как на фреске, и смеясь: «Простите, припозднился! Так-так, что это у нас тут? Еще один грешник?»       Но разве он сейчас не занят тем, что держит душу Ила?       Эри снова вздрогнула и стиснула все еще теплую ладонь. Ил не отзывался.       Монахиня склонилась к его лицу, осторожно повернула, не задевая черных разводов на щеках и сказала прямо в закрытые глаза:       — Обличи душу свою, мой мальчик.       Ил не отзывался.       Монахиня подождала около минуты, выдохнула и повторила:       — Обличи душу свою.       Ил не отзывался.       — Обличи душу!       Ил. Не. Отзывался.       Ноги подкосились. Эрика едва подавила желание лечь рядом с Илом на эту треклятую плиту, обнять его руками и ногами — и… и добудиться. Он же не умер, он в Ливирре, его можно разбудить. Тем более, монахиня говорила, что… говорила…       — Вы же сказали, что все хорошо, — просипела Эри не своим голосом. — П-почему он не отзывается? Так и должно быть?..       Гадалка дернула головой — словно бросила быстрый взгляд — и снова наклонилась к Илу, так близко, будто хотела высосать из него душу. Ту самую, расколотую. Которую спустила в Ливирру только что.       — Обличи душу свою, — как мантру повторяла она в мертвое лицо. — Обличи душу свою, обличи душу…       Эрика сжимала руку. И ждала. Хоть чего-то, хоть какой-нибудь реакции, самого незаметного движения, самой быстрой судороги. Грудь Ила по-прежнему поднималась, очень медленно, так же медленно и опускалась. Казалось, вот-вот перестанет хватать воздуха, — и он подскочит, задыхаясь, шумно вдохнет и извинится, что так долго не отзывался.       Он не отзывался.       — Обличи душу свою, — било в голове набатом. — Обличи душу свою, — билось сердце в низу живота.       Эрика боялась поднять взгляд. Ил иногда дергался — в груди оживала надежда, но тут же осыпалась пеплом: это монахиня трепала его за плечо. Напряженные мышцы все никак не расслаблялись. Эри запрещала себе думать о трупном окоченении. Тем более, что Ил не окоченел. Он теплый, он дышит.       Он просто не отзывается.       — Обличи душу свою, мой мальчик, ну же! Обличи душу!..       Это же просто сон, верно? Эрика зажмурилась. Конечно, это кошмар! Она так зациклилась на состоянии Ила, что подсознание невольно выбросило на поверхность ее главный страх. Все в порядке, надо только проснуться! Уж в этом Эри мастер. Сейчас она откроет глаза — и увидит комнату мажортесты, увидит Ила рядом, сонного и живого. Он потрет спросонья веки, улыбнется и пожелает ей доброго утра. Все так и будет. Сейчас! Эрика открыла глаза. Ил по-прежнему их не открывал.       Снова. Зажмуриться. Открыть. Ничего.       Еще раз. Открыть. Ничего. Ничего!       — Обличи душу свою, обличи душу, обличи…       — Да сколько можно! Он не слышит — не видите, что ли?! — закричала Эри.       И на секунду, на одно мгновение, ей показалось, словно рука, которую она сжимала… Эрика впилась взглядом в бледные, каменные пальцы. Нет. Нет, просто показалось.       Гадалка дергано выпрямилась. Голова Ила чуть склонилась набок, и черные густые капли перемазали крылья носа. От такого можно было чихнуть или хотя бы поморщиться. Ил не реагировал. Эрика все еще не узнавала его — словно это кукла, точная копия, неживой двойник. Но точно не сам Ил!       Ведь Ил — живой. Он живой! Он не лежит на алтаре с бледным лицом, не откликаясь на зов. Он здесь, рядышком, как всегда теплый и мягкий, улыбается и успокаивает. Прямо за спиной.       Эрика не удержалась и обернулась. Но тут же отвернулась обратно. Конечно же, никого там не было. И все-таки позвоночника как будто тронуло чье-то прикосновение — не как Йенц напоминал себе, даже не как Дженис случайно задевала плечом. Нет. Как будто бесплотная душа положила ладонь между ее лопаток.       Не может же это быть… Нет, не может, Ил ведь жив!       И все же прикосновение осталось на коже под одеждой колкой пылью. Вспомнилась Драконова пасть. Вспомнилось лишение энергии. Вспомнилась Лилька… Эри замутило, она вцепилась в руку Ила.       Его кожа тоже была покрыта этой пылью.       Словно разлетевшийся амулет Симона — подбросила еще память. Тоже неважное сравнение, но хотя бы позволило успокоить сердце. Чтобы не так колотило по желудку.       — Ты мешаешь, — зашипела монахиня и снова наклонилась, но тут уж Эрика не вытерпела.       Она небрежно пихнула гадалку и нависла над Илом. Ну, пусть сейчас коснется его, пусть попробует! Эри не позволит ей приблизиться ни на дюйм! Разве мало того, что она уже натворила? Эрика не позволит ей навредить его… его тел…       — Не зарывайся, маленькая ласточка, — свистела тенью старуха. Удивительно крепкие руки впились в плечо, но Эрика отпихнула ее так же сильно. Пусть еще хоть посмеет!.. — Прекращай, ты делаешь ему лишь хуже. Если не завершить исповедь, он так и останется во мраке.       — И после этого я делаю хуже?! Это вы его туда отправили! Что вы натворили?!       — Что требуется. Ты ничего не понимаешь. Убирайся немедленно! Ты не даешь мне помочь.       — Да вы уже «помогли»! Как его вытащить? Отвечайте!       — Позволь…       — Как его вытащить?!       — Глупая маленькая ласточка, ты ничего не сделаешь! — Гадалка хрипло засмеялась, ее хохот поглотила тьма. — Позволь тому, кто способен помочь, сделать свое дело.       — Кому? Вам?! Или Морбиену, может? Где он, ваш Морбиен? Почему не вытаскивает его? Почему Ил не отзывается?!       Как только последний звук сорвался с губ, руку сжали дрожащие пальцы. Эрика разогнулась. Взгляд заметался по всему постаменту. Ей же не показалось? Ей же…       Пальцы дернулись и сжали руку снова. А следом дернулись слипшиеся от черной смолы ресницы. Под веками качнулись бугорки радужек — и Ил рвано вдохнул.       Он изогнулся на алтаре, грудь выгнулась, словно в ней не хватало места для вдоха. Ила скрутило в судороге, но отпустило почти мгновенно — и он рухнул на камень с глухим стуком и хрипами, частыми, лихорадочными.       Эрика едва не рухнула следом. Она сжала ладонь так крепко, чтобы до души достало. Чтобы не провалился снова! И только и смогла тихо-тихо шепнуть его имя.       — Ну наконец-то, — заглушила ее гадалка и стерла рукавом размазавшиеся по постаменту капли. Они растворились на черной ткани. — Заплутал, видать, мальчонка. Запутала тьма, запутала. Немудрено, такую-то светлую душу заполучить… Ничего-ничего. Обличи душу свою, мой мальчик.       — Я, я… — Ил крутил головой и с силой ударялся о камень. Но, казалось, не замечал. Зрачки метались под плотно сомкнутыми веками. — Я…       — Слышишь меня, мой мальчик?       — Слышу! Я, я слышу, я н-не… не…       — Все хорошо. Все правильно. Слушай меня, моими устами говорит с тобой Морбиен. Не бойся, обличи душу. Морбиен милостив, он примет каждый твой грех.       — Мой… я н-не… где я?! Почему вокруг так, так…       Он задохнулся и неуверенно замер. Прислушивался. Эрика хотела что-то сказать, но кровь стучала в губах с такой силой, что они едва бы сомкнулись. Так что Эри просто сжала руку еще крепче. Вдруг Ил почувствует. Вдруг ему станет легче среди… что бы он ни видел.       Одно успокаивало — Ил выглядел испуганным. Эрика нервно улыбнулась. Но это правда так! То, что Илу страшно, — это хорошо. Куда хуже, если бы он с головой погрузился в сладкие мечты.       Видимо, после таких исповедей у Ливирры и появилась репутация мучительной преисподней.       — Все правильно, мой мальчик. Вернуть душу на место тяжко, но уж лучше пройти это при жизни, покуда Морбиен еще может ухватиться за тебя. Так давай же, начинай, он слушает тебя.       Ил поджал губы, но кашлянул, и на них проступили черные капли. У Эрики закружилась голова. С рассудком все ясно, но что с его телом? Разве Ливирра может влиять на физическое состояние? Насколько сильно она влияет?!       — Ил, говори пожалуйста! — выпалила Эри, сжимая руку. — Закончим побыстрее.       Ил заворочал головой, слепо заметался зрачками. На его лице, бледном от страха и напряжения, отразилось еще что-то. Странное, незнакомое.       — Ил?       Он повернул ухо, но эта неясная тень никуда не исчезла.       — Ты слышишь меня? Это я, Эри…       Ил вдруг поморщился и ударился затылком с тихим мычанием. Эрика до крови прикусила губы. Только бы снова не началось!.. Это она виновата? Что она такого сказала?       — Не выдергивай его, — шикнула монашка и коснулась покрытого испариной лба. — Не обращай внимания на темные трюки, мрак искусен в создании иллюзий. Не отвлекайся. Обличи душу, Морбиен слушает тебя.       Эри опустила веки. Как бы ни было неприятно, но стоит согласиться. Если Эрика — то, что держит Ила в мире живых, то опасно напоминать о себе. Лучше не вмешиваться в этот… ритуал.       Но как же колет сердце от мысли, что она сейчас для Ила — просто лживый кошмар!       Ил, к счастью, быстро успокоился и весь обратился к голосу монахини. Его губы слипались из-за проступившей черноты, грудь тяжело принимала кислород, руки цеплялись — за ладонь Эри и за край алтаря.       — Я… — он облизнулся и тут же поперхнулся. Из уголка рта скатилась густая капля. Ил не заметил. — Я не знаю, ч-что он хочет услышать…       Эрика перевела взгляд на гадалку. А ведь правда, Ил не знает религиозные догмы, он не представляет, в чем должен исповедоваться. Какие поступки Морбиен считает грехом? Судя по всему, магическую кровь.       Но нет, Эри не позволит Илу извиняться за то, что он просто существует!       Гадалка, в очередной раз услышав ее мысли, цыкнула и качнула головой.       — То, что терзает твою душу, милый. Поведай Морбиену, за что винишь себя. Не бойся. Кто, как не он, знает, насколько остры клыки совести.       Ил сглотнул и кивнул. Эрика медленно выдохнула. Вот оно как! Что же, даже логично. Раз чувство вины позволило Морбиену вознестись, то оно же позволит душе к нему приблизиться. Если вспомнить, Эри из Ливирры тоже вытягивала вина перед Илом. Тяжело наслаждаться ненастоящей мечтой, когда в реальности остался тот, перед кем ты должен попросить прощения.       — Я, — неуверенно начал Ил, — я виню себя за то… за то, что я… плохой мажортеста.       Гадалка только рассмеялась:       — Не стоит, не умеешь ты врать. А Морбиена обмануть и вовсе не выйдет. Загляни в свою душу, мой мальчик. Обличи ее. И поведай, за что ты действительно себя винишь.       Эрика внимательно следила за Илом: лицо бледнело с каждой секундой, глаза метались в темноте, черные губы подрагивали в сомнении. И вдруг он вздрогнул и уставился в одну точку. Как будто что-то врезалось во внутреннюю сторону его век. Пальцы разжались. Эрика перехватила его за запястье, но по-прежнему молчала. Ил словно увидел бога во плоти. Или призрака.       — Фия, — на выдохе шепнул он и откашлялся от смоляной мокроты. Дышать стал только тяжелее. — Это моя подруга, почти что сестра. Мы были близки с самого детства, она заботилась обо мне. — Ил заломил брови, голос, и так тихий, сорвался. — А я убил ее. Хотя мог помочь. Но я просто последовал приказу вместо того, чтобы защитить ее и спасти.       Эрика стиснула зубы. Столько времени прошло — неужели Ил до сих пор корит себя за даже не свое решение?! Как же хочется успокоить, убедить!..       Но нет, нельзя. Оставалось лишь сжимать руку и надеяться, что Ила недолго будут мучить кошмары прошлого.       — Ее душа уже прошла по мосту и пересекла грань, — улыбнулась монахиня и пригладила его волосы — несколько прядей все-таки замарались и оставили на щеках длинные и тонкие, как иглы, следы. — Фия прощает тебя. Морбиен прощает тебя.       Ил потянулся навстречу прикосновению, уголки его губ дернулись. Эрике показалось, что бледная, почти серая кожа, порозовела. По исповедальне промчался свежий холодок. Во тьме мелькнул на мгновение чей-то силуэт. Эри облегченно опустила плечи.       — Спасибо, — шепнул Ил своему призраку.       — Хорошо, — сказала монахиня. — Очень хорошо. Продолжай, мой мальчик.       — Дейр, — Ил произнес, не задумавшись. Эрика нахмурилась. — Мой бывший… главнокомандующий. И друг. Мой брат. Я всегда ужасно его разочаровывал, сколько бы он ни делал ради меня. Мы серьезно разругались во время последнего разговора и чуть не убили друг друга. Я хотел бы извиниться перед ним…       Он этого не заслуживает! — захотелось воскликнуть.       — …Но я все еще обижен. Мне за это стыдно. Из-за меня он, возможно, никогда не встанет на ноги, а я еще обижаюсь! И все равно я… я б-бы хотел, чтобы он знал, что я раскаиваюсь. Я хочу, чтобы он меня простил или хотя бы принял мои извинения. Но просить прощения не хочу.       — Дейр прощает тебя.       Ил порывисто взмахнул рукой и сжал воздух:       — И за то, что я не помог, когда умерла Фия! Я должен был поддержать, я же, я же… Дейр, Дейр, стой! Я твой брат, я твоя семья, я должен был остаться рядом и пережить это горе с тобой. А я сбежал, как трус, как только ты меня прогнал. Я же видел, как тебе плохо, я должен был!.. Это из-за меня ты закрылся, из-за меня твое сердце закаменело. Я хочу сказать, я хочу… Дейр, ты замечательный, я не знаю, чем моя душа заслужила встретить в этой жизни тебя, ты лучший брат, о котором я только мог мечтать.       По вискам покатились черные сгустки. Гадалка, вздохнув, стерла пару упавших капель рукавом.       — И это я виноват, что мне теперь невыносимо находиться с тобой. Если бы я тогда был рядом, все было бы иначе. Я хочу твоего прощения. За все! Но я не хочу тебя о нем просить. Можешь ударить меня, но я больше никогда не встану перед тобой на колени. Я не хочу.       Он хлюпнул носом и отвернулся, рука опустилась обратно на камень. Около глаз прорезались болезненные морщинки. Эрике показалось, что они сделали лицо еще живее.       — Дейр прощает тебя, — повторила монахиня. — Морбиен прощает тебя.       Ил расслабился и продолжил куда увереннее. Видимо, воспоминания о Лио вернули его в детство, и он рассыпался в извинениях перед каннорами. Некоторых Эрика знала, о некоторых не слышала — и, судя по признаниям в трусости и беспомощности, не услышит никогда. Большинство провинностей были совсем мелкими, но Ил описывал их со всей точностью, крупица за крупицей принимая прощение от всего лагеря и бога Смерти. Кто бы мог подумать, что его привычка извиняться, сможет помочь!       Правда, религия, воспевающая чувство вины, — звучит не очень здорόво. После всего надо будет убедиться, что Ил не воспринял исповедь близко к сердцу. А то еще уйдет в веру. Ему по душе.       Заодно у Альдена уточнить, действительно ли Морбиен настолько ценит муки совести или это монастырские фанатики его так извратили.       — Алистер. Я занял место, о котором ты давно мечтал и которое мне даже не было нужно. Да, ты сделал мне много плохого — и за это до сих пор хочется врезать. Но ты действительно заслуживаешь военных регалий. Если я умру раньше, ты получишь звание мажортесты, я уже вписал это в Тест, не сомневался ни секунды. А если нет… Я хотел бы извиниться.       — Алистер прощает тебя. Морбиен прощает тебя.       На этом — и на желании Эрики щелкнуть Ила по лбу — канноры закончились. Но закрытые глаза метались в поисках недолго.       — Ками, — Ил улыбнулся, но тут же закашлялся. — Прости. Я должен был понять, что с твоей магией что-то не то и не гонять тебя по пустякам. Тогда бы ты не пострадала в сражении. И не потеряла дар так рано. Теперь ты не можешь даже с матерью связаться. Мне жаль.       Монахиня хрипло засмеялась:       — Не всегда то, что мы принимаем за истину, ей является. Силы, выше нас, порой играют с нами, когда мы того не ведаем. Что же… Ками прощает тебя. Морбиен прощает тебя.       Эрика посмотрела на нее, но гадалка была занята Илом и не обратила внимания. Да если бы и обратила, вряд ли объяснилась бы.       Ил тем временем помрачнел, сжался и попытался спрятать взгляд от видения. Он выглядел намного лучше, и от спящего его отличали только черные разводы. И, судя по всему, снился ему кошмар. Эрика погладила его пальцы. Все хорошо. Осталось не так много. Ил не может быть повинен перед всем миром, скоро его знакомые попросту кончатся.       — Я… Прости, Анель! Не смотри так, — замотал головой он, но на щеках расцветал румянец. Что, неужели подселенка даже в виде фантома умудряется его смутить? Эри стало смешно от этой мысли. — Прости. Я все исправлю, обещаю.       Он не стал уточнять. Вероятно, Анель в его видении уже назвала все сама, отпустила десяток шуток и добавила пару поводов винить себя. Но Ил больше не выглядел напуганным. Скорее, смущенным. Его руки дернулись, словно он порывался кого-то обнять.       — Анель прощает тебя. Морбиен прощает тебя.       Ил выдохнул. Из уголка его губ покатились черные капли. Кожу уже покрывали засохшие липкие следы — монахиня стирала смолу только с алтаря. Эрика потянулась к заляпанному лицу. Гадалка ударила по ладони прямо в воздухе и многозначительно покачала головой. Эри покорно убрала руку.       Тем временем Ил снова заметался. Он хмурился и пару раз едва не раскрыл глаза — ресницы дрожали, но не могли разлепиться из-за черных густых слез. Минута шла за минутой. Ил бормотал, издавал невнятные звуки, но имен не называл. Эрика впилась ногтями в свою кожу. Она все-таки вмешалась?       — Большие обломки остались, — пояснила монахиня, не дожидаясь вопроса. — Видать, давно душа терзалась. И сейчас не хочет принимать обратно.       Эри подняла брови. Так, может…       — Но надо. Душа должна быть едина. Как бы ни были болезненны ее части, нельзя отправлять их на съедение Ливирре. Лучше целая, пусть и больная душа, чем изодранная на клочки.       Эрика кивнула. Ничего страшного: Ил сильный, он справится с собственной совестью. Ливирре не достанется ни кусочка!       — Не бойся, мой мальчик, — гадалка наклонилась к нему. Бинты чуть не окунулись в темную жидкость, но она вовремя их подобрала. — Не стыдись. Морбиен все ведает, все прощает. Тебе нечего скрывать от него.       Ил зажмурился. Веки припухли от скопившейся черноты. Несколько десятков секунд он не шевелился, только скреб ногтями край алтаря. Монахиня терпеливо ждала ответа, но не дождалась. Шепнула что-то недовольно — и с силой надавила на его грудь.       Эрика вздрогнула. Кажется, она услышала хруст! Ил крупно вздрогнул, заелозил на месте. Только сейчас Эри заметила, что его губы уже посинели. Он что, не дышит?!       Вернее — Эрика успокоила сердце — не дышал. Удар помог: Ил сплюнул густые сгустки и выдохнул. Гадалка уверенным движением повернула его голову и позволила откашляться. Сильно запахло железом. Эри уставилась на медленно растекающуюся лужу. Она только сейчас задумалась — а что это? Почему-то Эрика сразу для себя решила, что это проделки Ливирры. Вроде той черной смолы, наполнявшей пролив под мостом во время ритуала. Но как это могла быть она? Ливирра же не может просочиться в мир живых. Разве что в виде тени — но эта жижа на тень не похожа. Она похожа на…       Замутило. Эрика мысленно поблагодарила монахиню, которая живо стерла сгустки с алтаря.       — Оливер, — отдышавшись, простонал Ил. Сдавленно, стыдливо. — Оли, прости.       В груди заворочалась знакомая злость. Мало того, что Оливер уже натворил, — так Ил и сейчас из-за него едва не задохнулся.       — Прости меня, — повторял он пустоте. — Прости, прости, ключник, прости. Я не хотел, я думал, так всем будет лучше. Нет-нет, это неправда, не думай так. Нет, все не так. Я люблю тебя!       Эрика едва не выронила ладонь, но Ил сам вцепился с такой силой, что кожа затрещала. Дыхание перехватило. Ей не послышалось?..       — Ты мой самый близкий друг! Я никогда не хотел тебя ранить. Я действительно думал, что помогаю. Прости. Прости, что не давал тебе быть рядом. Я думал, ты делаешь это ради меня, но тебе это тоже было нужно, я знаю, как сильно ты мной дорожишь… дорожил. Я так хочу вернуться назад, ты не представляешь! Я бы… — он снова поперхнулся, но продолжил немедленно, — …я бы сделал все, чтобы мы смогли провести еще немного времени вместе. Ты этого хотел, а я не понимал, я идиот. Прости, что не подпускал к себе. И-и прости, что даже воспоминания отобрал. Я боюсь снова разбить тебе сердце. Я уже два раза это сделал. Прости — прости, что я не могу ответить тебе тем, чего ты заслуживаешь. Я надеюсь, что Лермат сведет тебя с человеком, который полюбит тебя так же сильно, как умеешь любить ты.       Ил часто и хрипло задышал, глядя в темноту и ожидая ответа. В этом молчании Эрика слишком громко клацнула челюстями, когда закрывала рот. Мир не перевернулся, но заметно покачнулся. Вопросов было много, рассудок их не мог объять.       Монахиня вздохнула:       — Лермат дарует любовь, но не дарует счастье. Порой великое чувство рождается вопреки ее нитям.       Эри, отвлекшись, почему-то подумала про мать Ила. Где его отец? Любил ли он ее?       Монахиня вздохнула снова — то ли от своих мыслей, то ли от чужих.       — Душа его темна, но не лишена божественного благословения. Оливер прощает тебя. Морбиен прощает тебя.       Ил долго смотрел вслед исчезающему миражу. Не улыбался. Не плакал.       Эрика ощутила себя лишней.       Впрочем, Ил по-прежнему крепко держал, так что, даже если бы она и хотела, не смогла бы теперь уйти. Успокаивало, что осталось совсем недолго. Вряд ли у Ила осталось большее сожаление, чем…       — Эрика.       Эри дернула головой. Глаза все еще закрыты, взгляд — в пустоту. Исповедь не окончена, позвать ее Ил никак не мог. Разве только…       — Прости меня, я ужасный слабак.       Из груди вырвалось сдавленное мычание. Эрика готова была его сейчас же растормошить и стукнуть по макушке. Ну сколько можно! Они же это обсуждали! Но Ил вновь рассыпался в извинениях:       — Мне стыдно, что тебе приходится переживать из-за всякой ерунды. Как бы я ни старался, я не могу спасти тебя от… от… Я не хочу, чтобы ты все это видела, понимаешь? Я знаю, что ты сильная и замечательно со всем справляешься. Но я не хочу, чтобы тебе приходилось быть сильной. Я не могу тебя защитить от боли, от крови, от смертей. И, что намного хуже, даже поддержать не могу. Из-за моей трусости пострадало столько людей!.. Я боюсь, что и ты пострадаешь.       Эрика едва удержалась от того, чтобы открыть рот. Монахиня предупредительно махнула рукой. Эри кивнула. А Ил продолжал:       — И мне стыдно, что я тебе врал. Да-да, — он улыбнулся и откашлял несколько крупных густых капель, — я знаю, что ты меня не винишь. Но я хочу попросить прощения. Ты злишься, когда я извиняюсь, а мне хочется извиняться каждую секунду. Ты заслуживаешь большего, ну, кого-то, кто хотя бы не гниет заживо. И кто может быть с тобой рядом, а не бегать по лазаретам. И по комнатам солдат. Ну, ты понимаешь. Я хочу проводить с тобой побольше времени. Пока оно у нас есть.       Он хрипло вдохнул. Черная губа дрогнула.       — И прости, что я не до конца тебе верю. Я… я верю тебе во всем! Что бы ты ни сказала — я уверен, что все так и будет. Но в лекарство я не могу поверить. Я слабак, Эри. Я трус. Я пытаюсь жить, как привык, мне страшно надеяться, что все может быть иначе. Я… прости, это очень плохая мысль, и ты можешь ругаться. Но я, я… я боюсь, что война закончится.       Эрике захотелось заключить Ила в объятья — настолько болезненно виноватым выглядело его лицо.       — Я понятия не имею, как жить без нее. Я всю жизнь учился сражаться, бить чужих, защищать своих, бояться птиц. А если ни своих, ни чужих не будет, а птицы перестанут пугать — как тогда? С кем сражаться? Кем я буду? Зачем мне тогда вообще существовать? Буду… буду ли я тебе нужен? Я же солдат, защитник опенула. Мажортеста. Каннор. А если я стану просто парнем, глупым, бесполезным, неинтересным, зачем я тебе?       — Ил, — сорвалось с губ, и Эрика тут же стиснула челюсти. К счастью, Ил не услышал. Эри погладила его руку дрожащими пальцами.       — Но ты так стараешься, что мне стыдно уже за то, что я так думаю, — на одном дыхании закончил он, жмурясь. — Прости. Я знаю, что, если ты захочешь, ты закончишь войну, лекарство привезешь, спасешь мир, даже меня с того света выдернешь. Я не стану тебе мешать, ни за что! Я буду твоей опорой. Просто… извини, если я однажды подкошусь. Я не со зла.       Сердце стиснуло. Ил еще глухо открывал рот, черная жидкость хлюпала на языке, но, кажется, у него не хватало слов. И не нужно. Он уже сказал так много, что Эрика готова разрыдаться. В ушах эхом отдавался треск камня. Снова. Снова от чужой боли, страхов хотелось выть, сделать хоть что-то — но сделать ничего не выходит. Эрика гладила ладонь, успокаивая его, успокаивая себя.       «Надеюсь, ты меня тоже простишь», — сказал Ил тогда. Перед тем, как рухнуть во тьму, разбив свою душу на десятки кусков. Просил прощения.       А должен был попросить любви! Должен был попросить успокоить его, заверить, что он сильный, смелый, умный, интересный, что он не бесполезный — что он нужен! Он всегда будет Эрике нужен, с лагерем или без. Господи, какой же бред! Какая вообще разница!       Столько нужно сказать — но у Эри тоже закончились слова. Стало до обидного смешно — Ил заразил, видимо.       Она посмотрела на монахиню. Та явно осталась недовольна; плечи сгорблены, руки изогнуты, бинты подрагивают. Но все же махнула. Можно.       «Ты ни в чем не виноват», — сказала про себя Эрика.       — Эрика прощает тебя, — сказала она вслух.       Ил едва заметно приподнял уголки губ, но опомнился раньше, чем тьма подкатила к горлу. Между бровей исчезла складка. Эри ощутила, как большой палец провел по тыльной стороне ее ладони. С сердца упал камень. Оставалось надеяться, что это последний осколок моста.       Но глаза Ила снова дернулись. На живом лице промелькнуло странное выражение — не то удивление, не то неузнавание.       — Кто-то еще, мой мальчик? — спросила гадалка.       «А как же прощение от Морбиена?» — со смешком подумала Эри. Наверное, в ее случае свидетель в виде бога и не нужен.       Ил кивнул. Ресницы дернулись, из-под них снова покатились черные капли, но такие жидкие, что монахиня едва успевала стирать лужицы с камня.       — Да, — шепнул Ил. — Мама.       В исповедальне похолодело. Может, солнце сдвинулось с места, может, облака набежали — свет исказился, и Эрике показалось, что над алтарем холодной дымкой, мраморной пылью взвился чей-то силуэт. Он нависал над Илом, укутывал невидимой тенью и от его слов слегка подрагивал. И тьма становилась более текучей от падающих на лицо слез.       — Прости. Я всю жизнь ненавидел тебя. А ты мне эту жизнь ценой своей подарила. Спасибо. И прости.       Какое же странное наваждение.       Монахиня погладила Ила по лбу и ласково потрепала замаранные волосы:       — Агата прощает тебя. Морбиен прощает тебя.       Хватка ослабла. Эрика опустила руку Ила, но пальцы не расцепила. Его лицо, уже совсем здоровое, расслабилось. Черные разводы начали подсыхать глянцевой коркой — наверняка можно будет спокойно смыть. Грудь поднималась ровно, размеренно. Все кончилось. Эри не хотела рано радоваться, но внутри завихрились теплые пылинки. Еще неясно, что с душой, что с глазами, но — все кончилось. По крайней мере, Ил больше не кажется мертвецом. Сейчас он встанет — и они выйдут из этого жуткого места и никогда не вернутся.       Вот прямо сейчас. Через секунду. Ну же!       Веки Ила дрогнули, бугры зрачков снова заметались. Он дернул головой, нахмурился, словно осматривался. Но все никак не открывал глаз — словно что-то ему мешало.       Эри посмотрела на монахиню. Та следила за Илом с прежней внимательностью, не нервничала. Значит, все идет по плану. Хотя, учитывая происходящее ранее… Так, нет, не паниковать. В конце концов, в Ливирру спускаться сложно, а подниматься из нее — еще сложнее! Неудивительно, что это занимает время.       Но ни через минуту, ни через две, ни через пять Ил так и не открыл глаза. Эрика приглядывалась к движениям его век, прислушивалась к дыханию и тихому хлюпанью черноты.       — Может, — шепотом начала она. Наверное, теперь-то говорить вслух не запрещено? Это наоборот поможет вырваться из Ливирры. Эри осмелела. — Может, ресницы слиплись? Надо промыть.       — Цыц, — монахиня взмахнула рукой.       — Что?       — Замолчи. Он еще не закончил.       Ил поморщился и застонал. Его губы густо покрывала черная жидкость, язык двигался тяжело, с осторожностью, чтобы не завалиться и не прилипнуть к глотке.       — Нет, — проговорил он, — нет, это все.       — Не все, мой мальчик. Ты поведал почти обо всех своих сожалениях. Не стыдись же последнего.       Ил откашлялся и замотал головой:       — Нет. Нет, нет, нет…       Эрика вновь боялась вдохнуть. Кто еще мог остаться? Ил попросил прощения у всех, кого знал. Да и после такой долгой исповеди у него никак не могло остаться стеснения — почему он сейчас оробел? Что такого страшного он мог сделать?       — Обличи душу свою, мой мальчик, и вырви из лап тьмы последний осколок своей души.       — Я не могу. Не могу!       — Почему же? Светлый мой, не бойся. В чем бы ты ни винил себя, никто не осудит тебя.       — Я… я не понимаю, перед кем… — Ил заозирался, тщетно дергая сомкнутыми веками. — Я перед всеми извинился! Больше никого нет. Ни одного осколка.       Монахиня задумчиво хмыкнула и положила ладонь на его лоб. Ил успокоился и покорно ждал, только иногда рвано вдыхая, словно на грани истерики. Но Ил и истерика — вещи несовместимые. Эрика разминала его руку и поглядывала на гадалку. Та к чему-то прислушивалась, бормотала и скоро убрала руку:       — Такого не может быть, дорогой. Один осколок все еще в лапах Ливирры. Поищи его. Возможно, Неверие решило смухлевать и спрятать его от тебя.       Ил сглотнул — было видно, как по его горлу проходит тугой комок, приподнимая вновь поблескивающий камень. Несколько секунд прошли в отвратительно звенящей тишине.       — Я везде смотрел. Правда. Тут ничего нет. Я не понимаю. Я не вижу. Я хочу вернуться!       Эрика вскинула брови. Большая часть души на месте. Ну останется один кусок в Ливирре — да и пусть подавится! Только пусть Ила вернет. Но монахиня неумолимо закачала головой:       — Нужно собрать всю душу воедино. До последнего куска. Иначе мрак затянет вновь.       — Я правда ничего не вижу! — взмолился Ил. — Может быть, я ослеп. Я не знаю! Я не могу закончить!       — Спокойно, спокойно. Постарайся догадаться, кого Неверие спрятало от тебя. Кто еще должен подарить тебе прощение?       Ил отвернулся, в одну сторону, в другую. Затылок ударился о черный камень. У Эрики от этого звука все внутри перевернулось.       — Я не знаю!       И действительно — кто? Эри и сама начала перебирать в голове варианты. Конечно, Ил рассказывал далеко не все, но вдруг у него что-то вылетело из головы? Фия, Дейр и весь Каннор, перебежчики и погибшие, союзники — бывшие и нынешние… Даже мать вспомнил! А ведь узнал о ней меньше часа назад. Эрика вскинула голову. Монахиня посмотрела на нее в ответ. Точнее, нет, не посмотрела. Что, если?..       — Мое прощение ты уже получил, мой мальчик, — ответила та, снова склоняясь над Илом. — Быть может, ты хочешь извиниться перед отцом?       Ил замотал головой:       — Нет! Мне плевать на него. Я его не знаю и узнавать не хочу. Это не он.       — Тогда не испытываешь ли ты вину за свою колдовскую кровь?       — Нет!       — Возможно, хотел бы прощения кого-то из твоих многочисленных тел?       — Нет, нет! Я не понимаю! Не вижу! Выпустите меня!       Он забился на камне, совсем как когда спускался в Ливирру. Эрика вцепилась в его ладонь. Ила скрутило, грудь выгнулась колесом. Вены вновь вздулись, чернота повалила изо рта, глаз, носа. Он хрипел, он брыкался. Эрика почти видела тугие смоляные жгуты, стянувшие его поперек торса, оставляющие длинные красные следы — раны, пятна, язвы. Ил попытался закричать — но тьма заткнула его, и наружу вырвалось глухое бульканье.       Эрику заколотило не меньше. Он задыхается. Он задыхается!       В порыве она прижала руки к его груди. Надавила, прижалась к ткани. Разорвать эти жгуты, распутать эти нити, выпустить, выпустить его из ужаса! Обратно! Вернуть!       Ил тяжело вдохнул. Дрогнул. Опустился. Эри не шевелилась. Только ощутила, как его ладонь — та, которую она все еще сжимала и которую припечатала к груди, — выпуталась из хватки и потянулась к шее. С натянутыми нервами Эрика следила, как рука с красными полосами от пальцев змеей скользила по вороту плаща. И скоро присоединилась вторая. Ил обхватил одной рукой шею — вдоль черного ожерелья. Другую успокоил напротив сердца.       — Нашел, — шепнул он.       Кровь шумела так, что его осипший голос был почти неслышим. И неясно даже, чья кровь.       — Я прощу прощения, — Ил улыбнулся, и впервые черная мокрота не перебила его улыбку, — у себя. За то, что не верил в себя. За то, что позволял издеваться и помыкать. За то, что называл трусливым слабаком так часто, что сам в это поверил и превратился в него. За то, что молчал, когда стоило говорить. И что говорил, когда стоило возразить. За то, что не был самому себе поддержкой и защитой. За то, что ненавидел себя. За каждое унизительное слово в свой адрес. За каждый удар, оставшийся без ответа, за каждую насмешку от старших, за каждое согласие с тем, что я никчемен и ничего не смогу. — Он шумно втянул воздух. Обе руки напряглись. — За все эти годы я прощу у себя прощения.       Пальцы не шее побелели и замерли в нерешительности. Эрика испугалась, как бы Ил не передавил себе горло, и приготовилась вцепиться в его запястье… но пальцы расслабились, а рука скользнула ниже, на грудь и переплелась со второй. Эри могла представить, как под ладонями быстро колотится его жизнь.       — И я, Иливинг-Карви, Ил Карви, прощаю себя, — произнес Ил.       — И Морбиен прощает тебя, — добавила монахиня, но он ее уже не услышал. Руки расцепились и обвисли, лицо расслабилось, голова завалилась набок, и только легкая улыбка так и не исчезла с очерниленных губ.       Эрика дотронулась до заляпанного носа. Кожи коснулось теплое размеренное дыхание.       — Он в порядке? — уточнила она.       — Теперь да, — монахиня стерла последние капли с алтаря и погладила Ила по голове. — Вымотался, бедняжка. Тяжкая же выдалась исповедь! Пойдем. Пускай отдохнет.       — Пойдем? Куда?       — Наружу. Не бойся, маленькая ласточка, здесь с ним ничего не случится. Мы не уйдем далеко. Как проснется, вернетесь к магам. А нам с тобой стоит подышать свежим воздухом.       Только после ее слов Эрика почувствовала, насколько спертый вокруг воздух. Она подняла голову — квадратный проем с белой каймой пропускал свет, но его не хватало, чтобы разогнать духоту. Илу бы тоже подышать. Но вряд ли Эрика своими силами вытащит его из исповедальни, а будить не хотелось. Он действительно вымотался.       — Сейчас, через пару минут, — сказала Эрика, обернувшись. Монахиня тенью проскользнула мимо и теперь стояла на пороге. Из-за ее спины бил свет, такой яркий, что глаза заболели.       — Не задерживайся. Боги живут вечно, однако это не означает, что у них много времени.       Спросить Эри не успела — гадалка вышла. Да и не то чтобы хотелось спрашивать. Эрика потянулась к карману, но что-то остановило ее. Что-то, что невозможно описать словами или мыслями — вроде той неуловимой силы, что пропитывала зал с фресками. Использовать магию в пределах монастыря показалось величайшим грехом. Пусть даже опенульская магия и не нарушает заветов Морбиена.       «С чего бы Морбиену быть против магов? — подумала Эри и подошла к стене. — Разве он не был когда-то таким же человеком? Скорее всего, с такой же магией».       Ответа не последовало. Странно, если бы последовал.       Эрика провела ладонью по черным камням. Стены были холодными, сырыми, но влага на них оказалась кристально чистой — такой, что собственные руки выглядели пыльными без единой пылинки на них. Не колеблясь, Эри снова вернулась к карману. Но не перенесла ничего, не достала амулет, а оторвала расхлябанную подкладку. Платок бы больше подошел, но что есть.       Вымочив тряпицу, Эрика вернулась к алтарю и стерла подсохшие черные пятна с лица Ила. От тепла его тела ледяная вода нагрелась, разводы исчезали легко, и через пару движений ничего не напоминало о следах исповеди, кроме немного покрасневших от трения щек. И тряпки. Тоже покрасневшей.       Эри напоследок поправила Илу сбившуюся одежду и вышла, не оборачиваясь. Выбросила испачканную ткань у порога — и оставила позади запах крови и холодный призрак чьего-то нечеловеческого присутствия.