Магия опенула

      День пролетел быстро, в разговорах и решениях. От духоты и шума гудела голова. Свежий воздух помогал. Ил начал дышать глубже еще на лестнице. Нездоровые легкие впитывали прохладу и, казалось, забывали, что должны болеть. И, когда Ил вышел в дозорный домик, он чувствовал себя почти живым. Почти не-умирающим, точнее.       Через узкие бойницы домика — крохотного помещения, в котором разве что прикорнуть да укрыться от дождя можно, — на пол падал белый свет. Днем небо хмурилось, но, видимо, к вечеру распогодилось. Удивительно хорошая погода для зимы. Ил дал себе несколько секунд передохнуть от беготни и оперся на влажную стену около бойницы. Пахло морем и далеким-далеким костром, шум волн здесь уже заглушал шаги солдат. Ветер гнал остатки облаков следом за солнцем и обнажал россыпь небесных искр.       Ночь стояла ясная. Волшебная. Идеальная.       И довольно тихая. Ил боялся, что не успеет управиться с разбушевавшейся толпой до заката, но Алистер подбросил идею, как ее отвлечь. От его предложения глаза на лоб полезли — уже потому, что это предлагает Алистер, Алистер! — но приказ Ил все же отдал. Заодно выторговал себе завтрашний день. Пока лагерь будет занят, он закончит дела с Анель, ну и в монастырь успеет, как Эри хотела. Надо только лечь сегодня пораньше. Или не ложиться вовсе. Как пойдет. Ил отлип от стены и пересек комнату, пустив по светлому пятну на полу длинную тень. Да уж, как пойдет.       Дверь из домика была тяжелая и скрипучая. На других постах их обычно держали открытыми. А тут так повелось, что почти постоянно закрыта. Может, сквозняк по лестницам гулял, может, просто за ненадобностью — место глухое, не каждую ночь даже дозорного ставили. Может, Ил всегда закрывал — вот и казалось, что всегда закрыта. И сейчас, упираясь в затертую ручку, он задумался, что Оливер мог об этом месте и не знать.       Не помнить, точнее.       На языке стало мерзко-железно, и Ил пихнул дверь посильнее. Петли заскрипели и поддались, в домик ворвался свежий порыв. Ил уже готов был увидеть пустую крепостную стену.       И он ее увидел. На душе стало легко и пусто. Но всего на секунду, потому что сверху раздался язвительный голос:       — О, явился. Удивительно!       Ил задвинул за собой дверь и, отойдя на пару шагов, развернулся. Оливер стоял над входом на крыше, ежился от холода и чуть сгибал колени для устойчивости. Ветер, тот самый, который отгонял от звезд облака, трепал черные распущенные волосы и полы такого же черного пиджака. Лицо и рубашка были белыми, немного сероватыми в свете луны. Ил хотел бы разглядеть получше, но от пристального взгляда Оливер превращался в смазанное черно-белое пятно. Даже камень не видно.       Силуэт двинулся — Оливер наклонился, и волосы скрыли белый проблеск кожи.       — И что, даже своих собачек не привел? Неразумно, господин мажортеста. Я же преступник! Или мышка так меня перепугалась, что забыла послать тебе вдогонку свору?       Ил сощурился на словах об Эрике. Она действительно упрашивала Ила взять хоть кого-то для подстраховки или поставить неподалеку патрули, но Ил твердо отказал.       — Я пришел безоружным. И, надеюсь, ты тоже не станешь нападать. Это было бы честно, — сказал он и подошел к домику.       Оливер отодвинулся от края крыши — ладно, видимо, придется к нему лезть, — и засмеялся, холодно и надрывно:       — Посмотрите-ка, о чем мы вспомнили! Честно! Совесть проснулась! Нет, ну тогда конечно, да, безусловно, я абсолютно точно не достану ножа. Ведь это будет нечестно!       Ил зацепился за край крыши, подтянулся и, оттолкнувшись от каменного парапета стены, забрался наверх. Сейчас можно было и просто прыжком добраться, но, когда Ил был младше, привык на парапет опираться. Оливер всегда повыше был и забирался легко, чуть ли не без рук: взметнется, как кот, — и уже на крыше, ждет, улыбается. И глаза горят ярче звезд.       Ил не удержался и глянул на Оливера. Глаз он различить не мог — только темные пятнышки. Да и с чего бы им сейчас гореть? Ил стиснул зубы. Зачем он вообще назначил здесь встречу? Только душу драть. Дурак.       Еще и прохладно — далеко не лето. Предложить бы перебраться в кабинет. Там и тише, и спокойнее, и патруль, если что, неподалеку.       Ил не предложил.       Он бросил взгляд на север, вдоль стены. Увидел только пару десятков метров, а дальше — мгла с редкими проблесками. И все же память достроила километры каменных парапетов и скал.       — Долго ждал?       Оливер, раздраженный, что на его замечания не обратили внимания, фыркнул:       — Какая тебе разница? Подсчитываешь, сколько ущерба я нанес без твоего надзора?       — Нет, просто удивился, что ты успел нужное место найти.       Оба затихли. Ил понятия не имел, о чем думает Оливер, но сам терялся в мыслях. Значит ли что-нибудь то, что Оли пришел именно на их место? Он же не может о нем помнить. Просто случайность?       Ил опустил плечи. Да. Конечно случайность. Иначе не может быть. Нечего и голову забивать себе такими идиотскими вопросами.       — Я нашел бы его быстрее, если бы ты уточнил, в какой части стены тебя ждать. Скажи спасибо моей удачливости!       Оливер прозвучал немного настороженно, но все еще с язвительной насмешкой. Ил успел принять как должное, что теплых чувств не дождется. Ну и ладно. Не за тем пришел. Это даже хорошо, так правильней.       — Рад, что твоя удачливость не подвела, — он подошел ближе, задевая подошвами черепицу.       Оливер плюхнулся на край крыши и отвернулся к морю. Ил потоптался на месте, но внимания на него так и не обратили. Он сел рядом, на расстоянии вытянутой руки. Оливер отодвинулся только сильнее. Ил зябко потер плечи.       Разговор не клеился, и на ум, как назло, ничего не шло. Ил понимал, что это он предложил встречу и он должен сейчас говорить, но у него со словами всегда выходило туго. Поступками было куда проще. Но Оливер, как показали последние дни, поступки не принимал. Ил все елозил и елозил по небу невысказанные слова. С чего начать? Как подступиться? Когда они хорошо общались, все выходило легко: Оливер сам начинал диалог, подбрасывал темы, задавал вопросы. Ил хотел, чтобы сейчас он тоже взял на себя ответственность за начало.       Вот только это уже не тот Оливер, который охотно заводил с ним беседу.       — Безусловно, пейзажи впечатляют, но сомневаюсь, что ты позвал меня на волны посмотреть, — начал Оливер, так резко, что Ил вздрогнул.       Он поднял глаза на море, но увидел лишь размытые блики в черноте.       — Думаю, с чего начать, — признался Ил.       — Попробуй начать с извинений. Ты же для этого пришел. Или передумал?       — Нет, не передумал. — Он опустил размытый взгляд на свою руку. На фоне черепицы она была слишком белой и выглядела как-то неправильно, так что Ил сцепил пальцы, качнул ногами и неуверенно выдавил. — П-прости?       Зашуршала ткань — Оливер повернулся. Зашуршали внизу ветки — ветер усилился.       — И за что же мне тебя простить? За то, что ты издевался надо мной последние недели? Или за то, что выставил меня предателем в глазах целого лагеря? Или за то, что ты влез в мою голову и расковырял душу? М?       Ил поежился и отодвинулся. До крыши добрался холодный порыв.       — Я над тобой не издевался. И предателем не выставлял.       — У меня другое мнение на этот счет. — Оливер пробормотал еще что-то и промурчал, грубо, почти рыча. — Что же, за последнее ты все-таки сподобился извиниться?       — Мне правда жаль, что так вышло. Мы хотели как лучше.       — Это Эрика хотела как лучше. Впрочем, я уже не уверен!       Ил подобрался и повернул голову. Оливер, кажется, успел отодвинуться еще дальше, и сейчас глаза едва могли различить очертания на фоне темного неба.       — Можешь мне не верить, но в Эрике сомневаться не смей. Она всегда желала тебе только добра.       — Вот как! «Не смей»! — Оливер подскочил, Ил подскочил за ним следом. — Возьму — и посмею! Что ты мне сделаешь, м? Я буду в ней сомневаться. Когда она, интересно, мне добра желала? Когда в Ливирру выбросила? Или когда с тобой спелась? Или когда она эту тварь… эту… сволочь… р-рх-р-ненавижу!!!       Он запрокинул голову, стиснул плечи и заметался по краю крыши. И все рычал, рычал что-то себе под нос, как будто на зверином языке, утробном, булькающем, звуками из вспоротой глотки. В один момент его нога зависла над пропастью — Ил инстинктивно бросился вперед и дернул за пиджак. Оливер отшатнулся и замер, тяжело дыша. Ил тоже тяжело дышал. И сердце запоздало начало ухать в ушах.       — Успокойся, — не различая себя, сказал он. — Если с тобой что-то случится, никому легче не станет.       Перед глазами поплыли разводы, и Ил не увидел, как отреагировал Оливер. Только расслышал несколько невнятных оборванных звуков, словно кто-то бил под кадык на каждом начале слова.       Снова поднялся ветер. Уши с тихим хлопком разложило. Кровь подостыла, можно было думать трезво. Оливер не идиот. Конечно нет. Он не собирался сигать. Просто в порыве эмоций не заметил.       Ох, да кому он врет! Ил же прекрасно помнит тот случай на крыше, несколько дней назад. Оливер тогда тоже «не собирался» его спихнуть. Но еще Ил помнит, что Оливер слишком себя любит, и дорожит жизнью, и даже ругался, когда Ил шутил про прыжки со скалы, и… Нет. Это уже точно не имеет никакого смысла.       Стало гадко, так гадко, что язык свело. Захотелось выплюнуть что-то из груди — и прямо вниз, в черноту, чтобы разбилось там об острые камни. Да сколько можно елозить одно и то же! Оливер ничего не помнит, ничего не вспомнит, и говорить с ним надо так, как будто ничего и не было! Ил же в этом за год так поднаторел!       Оливер дергано оправил одежду и совсем нехарактерным для себя жестом отбросил прядь.       — Уж тебе точно станет! — даже по голосу Ил понял, что у Оливера дергаются губы.       Воображение живо нарисовало знакомое лицо, искаженное ужасом и отчаянием. Как будто замерло в момент нервного тика. Ил часто заморгал, но картинка не думала пропадать. Стало еще гаже. Убежать захотелось. Далеко-далеко, спрятаться — и чтобы кто-нибудь другой со всем этим разобрался. Кто-нибудь, кто умеет правильные слова подбирать, хотя бы!       — Я… мне тоже не станет легче, короче, — тяжело проговорил он, стоя на месте. — Я уже понял, что ты меня не слушаешь, но повторю: я тебе не враг.       — Да ну? — голос Оливера срывался и сипел. — Не враг? Серьезно? Ой, а я-то сразу и не признал, мой дорогой др… др-р… грх! Пошел к черту, понял?! — Он взмахнул руками и отошел на другой край крыши. Ил подался следом, но остановился, когда Оли замер в паре шагов от карниза. — Перед кем ты рисуешься, а? Здесь же нет никого! Никто не пихает тебя в спину, чтобы ты ближе подошел. Никто другом называться не заставляет. Так что давай, давай уже начистоту! Ненавидишь меня? Презираешь? Кадык вырвать мечтаешь? Не стесняйся, я с радостью послушаю! Или что, соврал мне все-таки, урод? Конечно соврал. Чего я ждал! Ну-ка, где твои прихвостни? На лестнице ждут? Или дальше по стене спрятались?       — Да нет здесь никого!       — Тогда чего ты продолжаешь притворяться? Перед ними выделываешься, я знаю, тварь!       — Я же сказал: я тебе не враг. Я правда так считаю!       — И с чего бы тебе так считать?       — А с чего бы мне быть тебе врагом?       — А с чего бы тебе им не быть?!       — Да что я тебе сделал?! — крикнул Ил так, что Оливер отшатнулся к самой кромке. Качнулся, обернулся, но, к счастью, устоял.       Ил и сам вздрогнул. Он не ожидал, что выйдет так громко — эхо отскочило от каменных стен и разнеслось над лагерем. Хоть бы не услышал никто. Хотя — на самом деле — плевать уже. Пускай слышат! Ила это все достало! Он столько старается, время тратит, нервы, переживает за этого идиота — и что взамен? Что взамен?!       — Я тебя столько раз спасал! Помогал постоянно, вытаскивал, перед солдатами выгораживал. Сам из-за тебя получал! А ты в ответ только огрызаешься и пытаешься прикончить! Что я тебе сделал?!       Ил шагнул вперед — Оливер, только-только отодвинувшийся от края, снова отступил. Сердце стучало, как на поле боя. И было так ужасно гадко! Не от вины уже, а от обиды. Ил словно разделился. Одна его часть вылетела из тела и видела теперь его со стороны — разъяренного, оскорбленного. И умоляла вторую остановиться, замолчать, затихнуть. Он не имеет права говорить такие вещи. Он виноват. Оливер может на него злиться. Извинись, извинись, извинись! Но та часть, что управляла сейчас телом, горела от обиды и несправедливости. Ему тоже плохо! Он тоже хочет злиться! Он чуть не умер, пока вытаскивал этого придурка с того света, и даже искренней благодарности не получил. Ничего не получил. Только потерял, и снова, и снова, и снова!       — Я рисковал авторитетом, чтобы тебя перед ребятами выгородить. Я готов был в Ливирре сдохнуть, чтобы тебя вытащить! Я Дейра под камни толкнул, чтобы тебя защитить! Я едва лагеря не лишился, чтобы тебя спасти! Я постоянно тебя спасаю! А ты даже не…       Оливер сорвался с места — и налетел с такой силой, что Ила отбросило к краю крыши. Одна нога зависла над пропастью, подошва второй зацепилась за черепицу; Ил спиной ощутил пустоту, десятки метров до верной гибели. Затылок свело, перед глазами пролетели белые пятна; он покачнулся — но тут Оливер дернул его назад за плащ.       Ил быстро встал на твердую крышу обеими ногами. Насколько смог. Оливер стоял совсем близко, даже размытое и потемневшее зрение различило, как он хмурился, как болезненно изгибались его губы, как неестественно блестели глаза. Вокруг сузившихся зрачков горело изумрудное кольцо, но его то и дело скрывали вставшие под веками слезы.       — В том-то и дело, тварь, — свистящий шепот был почти неслышим, Оливер даже зубов не разжимал, — что ты меня постоянно спасаешь.       Он дернул полы — Ил встал прямее — и отошел, горбясь, шипя на самого себя. Ветер подтолкнул в спину. Ил отодвинулся от края и попытался запахнуться, но руки дрожали.       — Надеюсь, хотя бы за один твой благороднейший поступок я сейчас расплатился, — хмыкнул Оли, отступая все дальше и дальше, горбясь все сильнее, обхватывая себя руками все крепче, будто пытался выдавить из себя что-то больное.       — Мне не нужно, чтобы ты передо мной расплачивался. Мне… мне хватило бы и «спасибо». Я же не для чего-то тебя спасаю. А просто, от чистого сердца.       — Заткнись. Ох, просто заткнись, я не хочу больше слышать ни слова. Лжи наелся, спасибо, сыт!       — Я не вру! — Ил сжал кулаки, но даже стиснутые пальцы продолжали дрожать. Ветер залезал под плащ и драл его, как драл распущенные черные волосы. — Я не знаю, что еще сделать, чтобы ты мне поверил. Я не понимаю! Что тебе надо от меня? Оливер, если я тебя чем-то обидел, то скажи. Я не понимаю, правда не понимаю! Я не знаю даже, за что извиняться.       Оливер громко задышал, даже ветер заглушал. Ил не видел его глаз, но чувствовал взгляд — колючий, но знакомый. Инсивский. Оливер медленно разогнулся, приподнял одно плечо. Словно ждал подвоха и готовился принять удар. Но даже если бы Ил хотел — не смог. Да он понятия не имел, как ему нападать! Словами? Мечом? Чего Оливер от него ждет?       И тут частое шумное дыхание сорвалось на смешок, как будто случайно. Но через мгновение Оливер выпрямился и истерично расхохотался.       — Как можно быть таким тупым! — задыхаясь, проговорил он. — Неужели я верю в то, что лагерь ничего не значит? Что ты!.. Что я!..       В его словах не было злобы. В них вообще эмоций не было. Оливер словно зачитывал текст из невидимой книги трескучим, не своим голосом. Ила передернуло. Он уже почти решил, что Оливер сошел с ума, но перед глазами зарябило. Сжатую в кулак руку начало печь, как от чужой магии, как от клинка.       Оливер повторял его слова. Ил говорил это ему в Ливирре, добивал после убийства сотен бабочек. Несмотря на ветер, стало нестерпимо душно. Захотелось оттянуть ожерелье с амулетом и вдохнуть — сейчас Ил, казалось, дышать вообще не мог.       — Я просто пытался вытащить тебя из Ливирры, — сказал он, надеясь перебить отчаянный хохот беспомощным шепотом. — Я не хотел тебя ранить, так нужно было…       На удивление, Оливер замолчал. Ил украдкой посмотрел на него, и зрение, как назло, прояснилось и обнажило среди тьмы бледное лицо. Оливер широко распахнул глаза, зрачки у него стали крохотными и почти растворились, брови поднялись, уголки губ трепетали, как перебитые крылья мотылька.       — И после этого ты говоришь, что не врешь. Тварь. Лицемер, — проговорил Оливер, тоже тихо. И Ил тоже его услышал среди ветра. — Ты же просил быть честным. А сейчас врешь.       — Я не вру. Я бы ни за что не ранил тебя просто так.       — Просто так. Но ведь у тебя всегда была причина.       — Я не…       — Поганый инсив. «Желтая» крыса. Предатель. Мерзкий выродок.       Оливер болезненно сжался и закрыл лицо.       Редкие слова, которые вертелись в голове, пропали. Ил закрыл рот, прикусив язык. Стоило бы вообще откусить. Причем давно. Даже извинения не лезли из горла — можно ли принять извинения от человека, который тебе столько наговорил? Ками была права. Исчезли только хорошие воспоминания. Плохие остались, осели прогорклым осадком в сердце и извратили прошлое до неузнаваемости.       Ил хотел закричать, что все на самом деле не так, что он не хотел, что у него просто вырывалось на эмоциях, по глупости, из-за лагеря, из-за обиды, да черт, потому что он идиот и думал, что стоит раз дать слабину — и снова пропадет, снова поверит, снова решит, что они друзья!       Он молчал. Под кадык врезался камень. Ил не выдержал, обхватил его пальцами и оттянул, как мог. Только бы полегче стало. Вдохнуть. Отвлечься. Сбежать, хотя бы мыслями, куда подальше.       И, когда в грудь прорвался душный воздух, Ил заметил, что Оливер смотрит на него между спутанных прядей. Смотрит, все еще сжавшись, переступая с ноги на ногу и медленно отступая. Он словно пытался прижаться к скале — но скалы не было, только край крыши. Но не успел Ил дернуться, как он уже безвольно опустил руки. Рукава скрыли ладони почти до кончиков пальцев.       — Идиот, — шепнул Оливер под нос и зажмурился. Подался в одну сторону, в другую, замотал головой. — Придурок, тупица, лучше бы ты сдох тогда. Нет-нет-нет, замолчи, заткнись, я не хочу тебя слышать. Лучше бы ты сдох, лучше бы он тебя прирезал.       Ил все еще не мог сказать ни слова. Он только напрягся и положил руку на пояс. Если нападет, надо будет отбиваться. Но Оливер не нападал. Его мотало туда-сюда по краю крыши, как тряпичную куклу; он то разгибался до хруста в позвоночнике, то сгибался к самой черепице; то вжимал уши в голову, то пытался выдрать их с корнем; то стискивал зубы, то тяжело дышал ртом. И все говорил, говорил, говорил, шептал себе под нос, словно на крыше он был один, и срывался на короткие вскрики, похожие на мольбу о помощи.       — Лучше бы он тебя прирезал, как крысу, чтобы ты подох там, как подобает жалкой твари. Ты же ни на что не способен, ты никому не сдался, ты ничтожество, из которого даже информацию не вытянешь, ты даже последнему лицемеру не нужен, ты никто, ты жизни недостоин, ты любви недостоин, ничего недостоин, да на тебя даже смотреть тошно… Нет! Все не так, пожалуйста, есть же… Ты никому не нужен, ты посмотри, посмотри, посмотри, подними глаза, тварь! Ты даже это не можешь! На что ты рассчитывал? Что ты себе выдумал? Что ты кому-то нужен? Да тебя просто пожалели, мерзкого червяка! Выродок! Недостойный жизни выродок, тупица, сдохни, сдохни, сдохни!       Оливер резко дернулся к краю, и Ил уже не мог стоять в стороне. Он второй раз за вечер схватил его за пиджак, вцепился в руку для верности и оттащил на середину крыши. Оливер трепыхнулся, вырвался, но не бросился обратно, а рухнул на черепицу без сил и сжался, так, что ни рубашки, ни лица не было видно — только черный комок.       Ил упал рядом с ним и протянул ладонь — но Оливер сжался только сильнее, и он не решился прикоснуться. Так и замер с дрожащими пальцами над таким же дрожащим плечом.       — Ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, — повторял Оливер, хрипя и… всхлипывая.       Он плакал. Из-за него, из-за Ила плакал, содрогался всем телом и пытался спрятаться от прикосновений, от взгляда, от всего, исчезнуть напрочь. Он едва мог дышать от истерики — и Ил не мог дышать тоже. Гордость и обида умерли там же, где родились, а на их месте расползлась горечь. Стало плевать, так плевать на слова и издевки, на предательство, на нападения.       Оливер плачет. Оливер, такой сильный и стойкий, Оливер, которому все нипочем, Оливер, который на любой удар отвечал ударом, который позволял себе разве что пару слезинок, и то при близком друге, — сейчас рыдает от ужаса, отчаяния и боли. И Ил тому виной.       — Оли… — тихо-тихо позвал он, все еще не решаясь коснуться. — Ну… эй, успокойся. Все хорошо. Давай поговорим. Все не так, как ты думаешь…       — Заткнись. Заткнись, заткнись, заткнись, — Оливер закрыл голову руками с натянутыми рукавами и не кричал даже, а умолял. Его слова скоро стали совсем неразборчивыми. Ил не был уверен, что они вообще предназначаются ему.       Снова налетел ветер, и влажная черепица показалась ледяной и скользкой. Ил попытался попросить Оливера подняться, но тот словно погрузился в свою боль с головой — и не слышал, как ни кричи. И, как назло, вокруг никого. Ил глупо озирался в надежде, что на стене, с которой он сам отозвал патрульных, кто-нибудь окажется. Кто-нибудь, кто скажет, что делать, чтобы Оливер перестал, чтобы ему стало легче. Лагерь молчал и помогать не собирался.       Надо позвать Эрику. Она-то точно знает, что делать. Ил коснулся камня, но, стоило выйти в поток, как перед глазами потемнело, и он зашипел. Черт! Зрение возвращалось медленно, секунда за секундой. Скоро Ил снова смог различить края крыши и темную фигуру Оливера, но больше решил не рисковать.       Оставлять Оливера одного было страшно. Мало ли, что он в таком состоянии с собой сделает. Ил представил, как Оливер лежит здесь совсем один, на холодной крыше, в истерике, брошенный… Нет, он его не оставит.       — Оли, — снова позвал Ил, но получил в ответ мычание и всхлипы.       Ветер становился все сильнее, звезды безразлично сияли над головой. Никого не было на сотни метров вокруг. В голове носились тысячи мыслей, и ни одной дельной. Ил сидел, вытянув руку, и чувствовал себя самым огромным дураком на свете. Что ему делать? Он же не может просто смотреть и ждать! Оливеру плохо, надо ему помочь. Но как? Ил вдохнул, но воздух застрял в горле. Что бы он сам хотел, если бы ему было плохо? Ну, первым делом, он не разревелся бы, а постарался успокоиться, как сильный солдат…       Нет. Сколько можно себя обманывать. Ил целый год приходил сюда и встречался с Оливером не для того, чтобы быть «сильным солдатом». И когда Фия умерла, он не хотел держаться и справляться с горем в одиночку. Он хотел поддержки. И Оливер хочет сейчас поддержки тоже.       Но у Оливера так хорошо получалось подбирать слова. Ил так не может. Да и смысла нет — Оли его не слышит.       Не зная, что еще сделать, Ил дотянулся до напряженного плеча и осторожно коснулся. Оливер дернулся и завыл снова. Ил замер, подождал целую вечность, не дыша, и придвинулся ближе. Оливер не отодвигался. Уже неплохо.       Ил провел ладонью по пиджаку, до локтя и обратно, бережно, невесомо, как гладил нежные перышки Агаты. У Оливера далеко не такие хрупкие кости, но Ил все равно боялся ему что-нибудь сломать. Ладонь дрожала, но под ней холодная ткань нагревалась. Сминалась немного, но и избавлялась от пыли.       Рука начала затекать. Ил не знал, сколько он так сидит и пытается так глупо показать, что он рядом. Но плечо под пальцами медленно расслабилось, а вой стих. Ил рискнул провести ниже, до предплечья. Оливер не разжимался. Ил все еще не знал, что говорить, так что продолжил гладить подрагивающую руку. И, когда он дошел почти до запястья, Оли вдруг схватил его поперек ладони и прижал к груди. Затянул, как ракушка, и закрылся вновь.       Ил боялся даже дернуться. Он чувствовал тепло чужого тела, а костяшки касались твердого амулета под рубашкой. Оливера это не волновало, держал он крепко. Отчаянно даже. У Ила от переизбытка чувств закружилась голова, навалившаяся усталость не дала и шанса выдернуть руку из плена. Как будто Оли научился у энергетических вампиров выкачивать силы. Ил лег, черепица врезалась в бок, но, несмотря на зимний ветер, было душно и жарко. Оли чуть-чуть поерзал на месте и замер, прижимая горячую руку к горячим быстрым венкам.       Такого не происходило никогда. Ила потряхивало от молчания, в котором плескалось столько эмоций, сколько не мог передать ни один разговор. Под пальцами билась чужая душа, так открыто и отчаянно, что щемило в груди. Ил бы все отдал, чтобы Оливер сейчас отшатнулся от него и осыпал худшими ругательствами — это просто и понятно, на это можно отвлечься. А сейчас Ил чувствовал слишком много, и не знал, что с этими чувствами делать. И, что куда тяжелее, он ощущал и чужие чувства. Оливер вложил ему в ладонь свое измученное, изувеченное сердце — и его осколки резали больнее ножа.       Но одновременно Ил молился, чтобы Оли не избавлялся от своего порыва как можно дольше, и держал его руку до тех пор, пока каждая рана на его душе не излечится. На их душах.       Ил не отодвигался тоже.       Они лежали минута за минутой. Рука уже занемела, но Ил не обращал внимания. Не в силах смотреть на Оливера, он пытался разглядеть побольше звезд. Небо совсем почернело, по нему плыла каменной ладьей неполная луна, смело рассекая мрак. А вокруг нее рассыпались искры-песчинки. Море едва волновалось где-то выше и сбоку, прибой шумел в унисон с шелестом голых веток. Ветер стучал по камням и посвистывал в черепице. Оливер дышал глубоко и размеренно, мир дышал вместе с ним. Своего дыхания Ил не слышал.       Когда луна замерла над головой и начала слепить и так темнеющий взор, Ил повернулся. Оливер расслабился совсем — теперь в черном комке угадывалась его фигура и белело лицо. Руку он так и не отпускал. Ил попытался осторожно приподняться, но Оли крепче вцепился и сонно заворчал:       — Не уходи…       — Я не ухожу, — выдавил из себя Ил и пошевелил пальцами; до плеча пробежали иголки. — Ты не засыпай, эй, слышишь? Холодно. Простудишься еще.       Оливер снова заворчал, хватка ослабла. Ил вытянул ладонь. Руки Оли потянулись за ней, но не удержались и хлопнулись на черепицу, да так и остались лежать. Оливер приоткрыл глаза и посмотрел на них, как на чужие. Зрение снова смазалось, и Ил не мог разглядеть выражение лица. Молчать больше не было сил: еще пара секунд — и сердце разорвется на клочки.       — Тебе легче? Я не хотел тебя выводить, извини. Поднимайся, ну же.       Оли не поднялся. Он перевернулся на спину, и уставился на луну, и, запоздало, отдернул безвольные руки. Ил сел прямее, хотя с большим бы удовольствием встал.       — Ты как? — продолжил он. — Если тебе нехорошо, можем к лазарету спуститься. Поздно уже, людей нет. Там и поговорим. А то тут ветер, да и небезопасно.       — Лучше бы ты меня тогда убил.       Ветер дернул за плащ и скрылся под крышей. Ил снова перестал дышать.       — Почему ты меня тогда просто не прирезал? — Оливер надавил ладонями на живот, как будто хотел вдавить себя в черепицу. Его лицо кривилось от боли, но давить он не переставал и сдавленно шипел. — Как же я тебя ненавижу… Почему ты не убил меня тогда? Ничего этого не было бы. Идиот. Я такой идиот… Лучше бы сдох…       — Я не хочу тебя убивать. Честно. Я же говорил…       — В этом и проблема, тварь. Ты не можешь собраться и добить уже меня, чтобы я не мучился.       — Я н-не… Оливер, все хорошо. Ты немного не в себе, но тебе не нужно умирать. — Ил поджал ноги и спрятал взгляд на носках сапог. — Если ты чувствуешь вину и из-за этого так говоришь, то не нужно. Я не злюсь. Ну, не настолько сильно. И не собираюсь…       — Вину? Х-х-ха, нет, вину я не чувствую. Я ни в чем не виноват. Это все ты! Если бы ты тогда меня убил, ничего бы не было. Совсем ничего. Я бы не придумал себе это… это все.       Он болезненно замычал, ладони перекинулись на лицо и вжались в глаза. Ил подобрался и приготовился к новой истерике. Оливер лежал неподвижно, только дышал тяжело и громко, как загнанный зверь.       — Ты про Ливирру? — осторожно спросил Ил.       — Как можно быть таким тупым! Неужели я… неужели… Я ведь действительно поверил, боже! Я действительно подумал, что это все не просто так. Что ты, что ты не убил меня, потому что это б-был я. Что другого ты бы убил, а я… идиот! Я думал, что понравился тебе, что ты во мне что-то разглядел.       Ил замер с открытым ртом. Ветер донес запах камней и огня. От хлынувшей в голову догадки стало жарко, кожа едва не лопалась. Зрение словно прояснилось, и стало видно так много, стали понятны столько вещей. И почему Оливер называл его лицемером, и почему ждал ножа в спину, и почему не доверял сильнее, чем всем каннорам вместе взятым. И почему Оливер не избавился от Ливирры сразу. И почему Илла, когда они стирали воспоминания, говорила о последней бабочке. О самой важной бабочке.       У Оливера осталось это воспоминание. Самое первое, омраченное страхом, но тоже счастливое. Бабочка с перебитым крылом.       — Я же… я умереть был готов, — продолжал Оли, не отнимая рук от лица. — Я бы умер — и все закончилось. Но ты, ты-ы-ы…. Ты бы знал, как я тебя ненавижу! Я из-за тебя поверил, что все может быть иначе. Я из-за тебя поверил, что я чего-то стою. Я так… так хотел тебя снова увидеть. Я надеялся, что ты расскажешь, что такого во мне разглядел. Что мы, может быть — вот идиот — что мы даже подружимся. Мы бы виделись иногда. Тайком, только ты и я. А когда не могли видеться, обменивались бы письмами. Ты бы рассказывал, что во мне такого необычного, что ты решил меня спасти. А я бы верил. М-мне… мне хотелось тебе верить. Это все из-за тебя, видишь? Понимаешь?! Ты мне эту поганую надежду дал! Я из-за тебя глотку не вскрыл, а стоило бы!       Он резко опустил руки. Ил быстро взглянул на его лицо — Оливер все еще смотрел на небо — но, пока не различил ничего, снова опустил глаза. От одного голоса, надрывного и отчаянного (и такого знакомого, такого его), самому хотелось вскрыть глотку.       — Я же даже разузнал, как на Каннор пробраться. По фамилии тебя нашел. Ты тогда уже стал авитаром, чтоб тебя… Дослужился, да? Сколько таких же мерзких крыс перебил, чтобы подлизаться? Или особый приказ выполнил? — Оли снова всхлипнул, но проглотил всхлип с глухим звуком. У Ила с таким же звуком сердце ухало над желудком. — Мне тогда все равно на лагерь было. Я думал, думал, ты же меня спас, несмотря на камень, то и я на камень смотреть не буду. Но… — он притих, словно балансировал на лезвии, словно не был уверен в собственных словах, — …я так и не решился. Трус. Тупица. На что я вообще рассчитывал! Сам себе выдумал, сам поверил. И еще надеялся, почти через два года. Помог даже тебе. Размечтался, что ты меня поблагодаришь, мы поговорим и… — Он рыкнул и сжал виски, сразу метнулся к сердцу и сжал под рубашкой камень, натянул кожу. — Черт… Да неважно, что я думал! Ты все разрушил! Я терпеть тебя не могу!       Оливер перевернулся на бок и резко вернулся на спину, треснувшись со всей силы затылком. Его колотило, пальцы цеплялись за пуговицы, рукава и волосы, старались удержаться за что-то, но срывались, и Оливер рычал только яростнее.       — Зачем, объясни мне, дрянь, зачем было давать мне надежду, если все равно потом врезал и назвал крысой, как будто ничего не было?! Думал, я тебя не узнаю? А я узнал! Ты мне жизнь спас, я ради тебя… ради… нет, нет! Пошел ты! Ненавижу!       Оливер попытался вскочить, но ноги его не удержали, и он рухнул на колени, качаясь в стороны и бормоча проклятья.       Ил боялся приблизиться. Боялся не то что прикоснуться, даже взглянуть на него, как если бы взгляд мог сделать Оливеру еще больнее. Господи! Как Ил мог не понять, как он мог подумать, что все кончилось! Он же стер из его памяти только год. Только год! А сколько было после! А что было до… Ил так переживал, что у Оливера без воспоминаний не сложится в голове картинка, и не догадывался, что картинка у него сложилась — но совершенно другая. В глазах Оли он теперь обманщик и лицемер: спас, обнадежил, а потом врезал под дых в ответ на помощь. Для Оливера больше не существовало друга, с которым они жестоко разругались после года еженочных встреч.       Для Оливера Ила, настоящего, живого человека со своими мыслями и прошлым, не существовало. Для него существовал каннор, который дал ему надежду, а потом — ни с того ни с сего — ее разбил.       Который целый месяц сторонился его и огрызался без всякого повода.       Который влез в его голову без спроса и изодрал душу, во второй раз.       Который теперь притворяется другом и недоумевает, почему ему не верят.       — Прости, — только и смог произнести Ил. Вина железными кандалами стягивала язык и давила к челюсти.       Оливер не ответил. Ил на свой страх и риск снова протянул руку — в прошлый же раз сработало! Но получил удар наотмашь (синяк останется). Оливер отвернулся, рыча, и отполз. Приподнялся на руки, неловко сел и, окинув взглядом панораму от луны до ног, остался сидеть.       — Отвали, — выдохнул он. — Я же сказал, я тебя ненавижу. Видеть не желаю. Хочу, чтобы ты сдох! Или я уже…       Ил оперся о черепицу. Прикасаться больше нельзя, а как еще показать свои намерения — непонятно. Ил мечтал, чтобы Оливер на секунду научился читать мысли, а еще лучше — сердце. Тогда бы Илу не пришлось подбирать слова, чтобы объяснить, как ему жаль; что он не хотел, чтобы так вышло и чтобы Оливер страдал; если бы он знал, он стер бы воспоминание об их встрече в Драконовой пасти самым первым и стал бы для Оливера не болезненным сучком в груди, а благостным пустым местом. Он не хочет, чтобы Оливеру было больно. Только и всего.       Но в единую фразу это никак не собиралось. Ил несколько раз немо открыл рот и, сдавшись, извинился снова.       — Прости. Я не хотел, я не думал!..       — Что ты не думал? Ох, просто заткнись! Тебе плевать, я знаю, так заткнись уже, как же ты достал! Заткнуть бы тебя навсегда…       Окончание смазалось утробным звуком, но Оливер резко его оборвал и поднялся.       — Ты у меня все отобрал. И потом отобрал, еще раз. И теперь отбираешь. Не ври, что тебе жаль. Тебе не жаль. Тебе плевать. Ты либо притворяешься, либо действительно настолько тупой, что не замечаешь, как портишь мне жизнь. Поэтому я и говорю: лучше бы ты меня тогда прирезал. Это был бы твой единственный честный поступок по отношению ко мне.       Ил встал следом, и Оливер отвернулся к краю крыши. Его взгляд не было видно, но уже одна поза, подозрительно напряженная и решительная, не сулила ничего хорошего. Ил все еще не понимал, что ему говорить. Ничего не работало! Он может снова и снова просить прощения — Оливер не поверит. Что бы он ни сказал — Оливер не поверит. Оли бы поверил тому, к кому решился пробраться под покровом ночи, не зная ничего, кроме звания и фамилии; тому, к кому целый год, камешек за камешком, выстраивал мост доверия; тому, кого видел в своих самых сокровенных мечтах рядом с собой.       — Если бы я тебя убил, ты бы никогда не познакомился с… ну, с тем человеком. Из воспоминаний.       Оливер дергано развернулся. Зрение превратило его лицо в белое пятно, и Ил был как никогда этому рад.       — Не вздумай, — голос срывался с рычания на скулеж, как у зверя, к которому любимый хозяин подходит с плетью, — не упоминай его! Ты не имеешь никакого права даже вспоминать его, понял?! Ты столько времени над нами издевался, ты не имеешь права!       Он замахнулся, как будто пытался смахнуть свечи со стола, но ни стола, ни тем более свечей не было. Пустота крыши привела Оливера в ярость, он снова заметался внутри невидимой клетки. Но Ил заметил только то, что он слишком приблизился к краю.       — Успокойся, — он потянулся к полам пиджака, но Оливер отшатнулся и чуть не перевалился, так что Ил спешно отступил. — Пожалуйста. Человек, которого ты так любил, не хотел бы, чтобы ты сорвался.       — Да откуда тебе знать, чего бы он хотел! Откуда мне знать! Ты же ни имени, ни лагеря, ни черта не говоришь!       Оли сгорбился, устало опустился и свесил ноги в пропасть. Он сейчас выглядел так же, как в Ливирре после того, как Ил начал кромсать его память. И как хотелось тогда утешить его, обнять и выслушать, так хотелось и сейчас.       Как тогда Ил ничего не мог сделать, так не сделает и сейчас.       Он, тихо ступая по черепице, подошел. Посмотрел на Оливера, сел в отдалении, снова посмотрел. Придвинулся. Оли не шевелился. И снова воцарилось это гадкое, ломающее ребра молчание.       — Если он действительно не понимает, — пробормотал самому себе Оливер через несколько минут. — Ты, получается, прав? И он прав? Я тупой жалкий выродок, пустая башка, не принимаю очевидного. Урод. Ненавижу. Кто такого вообще полюбит…       Оли качнулся вперед, и Ил выпалил первое, что скакнуло на язык:       — Ты можешь поговорить со мной!       Это было ужасно глупо, он бы с радостью забрал слова обратно и сделал бы что-то… что имело бы смысл. Оливер не захочет с ним говорить. Только что же доказал. Но взгляд желто-зеленых глаз отрезал пути к отступлению. Ну, хотя бы не нависает над бездной больше.       — То есть, можешь спросить меня. Что хочешь, — промямлил Ил, забывая, как произносятся звуки. — Я имею в виду, про человека. Из воспоминаний. Я отвечу, честно, не буду больше утаивать. Ты и так настрадался из-за меня. Не хочу делать тебе еще больнее. Поэтому спрашивай. Я никогда больше тебе не совру.       Ветер совсем стих, и звездный свет падал светлым дождем, почти слышимо звенел по крыше и оставался отзвуком в ушах. Ил упрямо держал слепнущий взор на лице Оливера и жалел. О том, что успел натворить, — и о том, что только что ляпнул. Он не сможет соврать, когда Оливер попросит назвать имя, не сможет вскочить и убежать, прикрываясь сообщениями от солдат. Ему придется выдержать удар по лицу и обвинения в том, что он снова обманывает, что это не может быть правдой и он просто издевается. Или нужно будет выстоять под неверящим взглядом и выслушать вновь, как его ненавидят. Или заставить поверить, что тот человек, которого Оливер так отчаянно искал, — лицемерный каннор, тот самый, который счастлив сейчас с другой и который мучается от гнойников в легких и больных глаз.       Ил принялся думать, как бы начать, и взглядом примеривался, успеет ли он схватить Оливера, если тот решит свести счеты с жизнью от обрушившейся истины. А Оли в это время молчал. Не шевелился. И смотрел, пронзительно, как будто пытался прочитать ответ в мутных разноцветных глазах. В душе стало горько-тягостно. Не верит? Ну конечно не верит. И вопросы задавать не станет.       Но только Ил так подумал, как Оливер заговорил.       — Его правда больше нет?..       Сердце застыло, дыхание тоже. В груди разрослась дыра. Губы враз пересохли. И ими Ил шепнул:       — Да.       Он не мог соврать, и он не соврал. Человека, которого Оливер помнил, больше нет. Его нет для Оливера — есть только обманувший его каннор и разбитые, так и невысказанные чувства. Его нет для Ила — есть только память о том смелом мальчишке, который, против воли лагеря, спас инсива, заговорил с ним и посмел назваться его другом.       Пусть так и остается навсегда.       — Ясно, — Оливер посмотрел на небо. Действительно — ясно. И звезды такие яркие, что глаза слезятся. — А он… он любил меня?       — Больше всех на свете, — не врал Ил.       — А я его? Нет, не отвечай. Это я сам знаю, — он сжал рубашку под амулетом; в том самом месте, где у Ила сейчас невыносимо болело и трещало. — Как он умер? Он не мучился?       Заныла правая рука, особенно костяшки.       — Быстро. Он тогда и сам не понял, что умер.       — Несчастный случай?       — По глупости.       — По чьей? Я в этом виноват?       Ил тяжело выдохнул, чтобы поколебать замерший воздух. Даже море совсем затихло. Ничто в мире их не перебивало.       — Оба виноваты.       Оливер задумался над следующим вопросом и опустил ладонь на черепицу. Ил посмотрел на нее и, зачем-то, положил свою. На небольшом расстоянии, чтобы не касаться, но чувствовать тепло.       — Я был рядом, когда это случилось?       — Да.       «Слишком», — добавил Ил про себя.       — Это ты тоже стер?       — Оно было связано с более счастливыми воспоминаниями и, видимо, тоже стерлось.       — Понятно. У него есть могила? Я устраивал похороны? Хотя бы неофициальные, хоть что-то?       — Нет, могилы нет. Но ты его оплакивал. Это, наверное, тоже пропало.       — Он все-таки каннор? Раз могилы нет.       Ил дернул ногами, и каблуки ударились о каменную стену дозорного домика.       — В-вроде того.       — В каком смысле «вроде того»?       — Он носил синий камень, если ты об этом. Жил здесь. Имел звание. Здесь была его семья — пока ее тоже не стало. Но… ты понимаешь. Канноры не любят инсивов.       — Ты хорошо его знал?       Ил невесело улыбнулся:       — Мне казалось, что знал. Если честно, я думал, что он трус и слабак. — Оливер выпрямился, но он продолжил. — Но сейчас понимаю, что он был куда смелее и сильнее, чем сейч… чем я. Он был замечательным, ты бы другого и не полюбил. И он знал, что ты его любил, и любил тебя в ответ, так сильно, как только мог.       Оли кивнул, его кадык дернулся. Ил и не заметил, как зрение прояснилось настолько, что лицо Оливера стало четче, чем при свете дня. Все остальное рябилось пятнами, но его лицо — нет. Ил видел, как дрожали смольные брови, как белели сжатые губы, а желто-зеленые глаза прятали взгляд на горизонте и сдерживали над веками дрожащий блеск, отражение звезд.       И, на какие-то секунды, Илу показалось, что они вернулись — в прошлое, в воспоминания, да хоть в Ливирру, — и все стало как прежде. Вот сейчас Оливер вынырнет из своих мыслей, обнимет его, радостно смеясь, и скажет, как же он скучал. А потом они зажгут фонарь из дозорного домика, полистают перенесенную через складку книжку и будут смотреть на звезды, читать созвездия, и говорить, говорить, говорить, обо всем, что держали в себе до этой ночи.       Но, конечно же, просто показалось.       — Хочешь еще что-то спросить?       Ил закусил язык и взмолился, чтобы Оливер не вспомнил об имени. Молитвы были услышаны — Оли мотнул головой.       — Не думаю, что готов еще что-то узнать сегодня.       Он поджал пальцы и поднялся. Стало холодно, Ил подскочил хотя бы для того, чтобы согреться. Оливер одернул сбившийся за время истерики пиджак и пригладил волосы, задержавшись пальцами на тех прядях, которые всегда стягивал рыжим ремнем.       — Разве что… знаю, глупый вопрос. Но, возможно, у тебя или у кого-то другого остались его вещи? Что угодно, какие-то личные предметы, одежда, оружие. У вас тела не принято забирать, о камне и не прошу. Но мне хочется, просто, понимаешь… Ох, не понимаешь, естественно. Я просто хочу похоронить его и попрощаться, как на Инсиве принято. Знаю, он был каннором, но, наверное, он не был бы против, раз он меня любил…       Ил попытался вспомнить хоть одну свою вещь с того года. Почти все, чем он пользовался, принадлежало Каннору, книги брал из общей библиотеки, из одежды он вырос, даже авитарская форма, которая расшивалась по фигуре, принадлежала теперь Алистеру. Возможно, осталось что-то из подарков Оливера? Ил заставил себя выкинуть почти все, но мало ли, упустил пару мелочей. Подарки! О, точно!.. Ил поднял глаза на Оли, и тут же осадил себя. Единственный подарок, который он наверняка не выбросил, сейчас был на самом Оливере.       — Я поищу что-нибудь, — пообещал Ил и шагнул к тому месту, где можно было спуститься на стену. — Ты же сейчас будешь на Канноре. По крайней мере, пару часов. Пока вы с Эрикой разговариваете, я посмотрю по комнатам. Если найду что-то, отдам.       Оливер неровно улыбнулся, и это можно было расценить как благодарность. Но больше Ил не разглядел — он вспомнил об Эрике, об их разговоре, и глаза, словно опомнившись, снова начали подводить.       — Линзы, кстати, тоже можешь оставить себе. Мне они уже вряд ли понадобятся, — добавил он и кивнул головой к спуску. — Пойдем. Уже поздно, а вам хорошо бы до подъема управиться.       — Да, сейчас… А о каких линзах речь?       Ил вскинул брови.       — Ну, линзы, — он указал на глаза. — Которые ты мне… точнее, нет. Неважно. Просто линзы с напылением лайтовского минерала. Они сейчас на тебе.       — На мне? Так вот что так сушит, — Оливер поднес ладонь к лицу и дернул головой, как если бы кто-то пискнул ему на ухо. — Черт… Откуда они на мне?       — Я надел, когда… ну, на Инсиве еще. Для маскировки.       — Они твои?       — Не совсем. То есть, да, просто… Короче, теперь они твои!       Оливер поднес ладонь еще ближе и, вроде бы, пощупал веки. У Ила возникло чувство, будто в чем-то промахнулся. А может и нет. Слишком много чувств на сегодня, уже невозможно различить. Сердце не привыкло столько давать и принимать, оно хотело спрятаться в привычный каменный кокон и иногда поглядывать оттуда бледной звездочкой. Проще говоря, Ил не мог дождаться, чтобы заняться делом и отвлечься от мыслей, воспоминаний, этого всего. Оливер в порядке — а значит, можно заканчивать.       — Пойдем, Эри наверняка распереживалась уже, — неловко махнул рукой он. — Скажем ей, что мы, вроде как… ну… договорились на…       — Мир, — закончил Оливер и сверкнул зеленым глазом. — Временный.       Ил угукнул, и Оли, скользнув мимо, соскочил на стену. А когда расправил плечи, был уже прежним Оливером, хитрым и язвительным, словно не он сейчас отчаянно рыдал на крыше.       — Что ж, раз ты так спешишь, то не смею задерживать. Тем более, если мне не изменяет память, у вас с мышкой были планы.       Ил спрыгнул следом, Оли уже подошел к двери и стучал ногтями рядом с ручкой. Стоило спутнику спуститься, как он прикрыл глаза, представляя переход.       — Да, мы хотели сходить в монастырь, здесь, неподалеку от лагеря, — ответил Ил.       Рука Оливера соскочила с ручки, и тяжелая дверь с унылым скрипом захлопнулась. Складка сорвалась видимо. Только Оли как-то странно глянул через плечо.       — Да-да, припоминаю… Зачем вам в монастырь, если не секрет? Я слышал, магов там не особо жалуют.       Ил потер перебинтованные плечи. Конечно, они с Оливером поговорили по душам, но повторять вслух свой недуг было неприятно.       — Дела лагеря. Политика, торговля, всякие скучные штуки. К опенулам там хорошо относятся. Главнокомандующим обычно тоже не отказывают. Нам нужно обсудить пару вопросов, ничего серьезного, просто стоит поторопиться, пока вопросы не стали огромными проблемами.       — Вот как. Интересно.       Оли снова взялся за ручку, замер, словно сомневаясь, и медленно потянул. С каждым шагом в нем что-то менялось, но глаза все еще не могли сосредоточиться, поэтому Ил никак не мог понять, что.       — В таком случае, — произнес Оливер и отступил от двери, за которой развернулся кабинет, — желаю утром удачно посетить монастырь.