Магия опенула

      Эрика почти сразу потеряла Ила в толпе канноров. Его оттеснили в одну сторону, ее — в другую. Его начали осматривать, спрашивать о повреждениях, ее — без лишних слов повели в лазарет. Из глубины затуманенного сознания Эри наблюдала, как ей обрабатывают руки, дают что-то попить, провожают к воде, чтобы привести себя в порядок. Слова превращались в единый гул, лица мелькали перед глазами, и даже если Эрика была с ними знакома, все равно не могла узнать — память затянуло таким же туманом, в котором плавали, покачиваясь, обрывки произошедшего.       Оливер со стилетом в руках, его безумные глаза, задыхающийся Ил, канноры, ляры, Лилька… Чувства летали рядом, набрасывались на кусочки прошлого и пытались соединить их с рассудком. Но Эри не понимала этих чувств. Страх? Ненависть? Непонимание? Отчаяние? Что это такое? Она разбилась, разлетелась по пустой оболочке. А на то, чтобы собрать себя, сил не хватало.       В определенный момент перед глазами замелькало яркое пятнышко. Не похожее на свет камня или блеск — Эрику передернуло — изумрудных глаз. Просто цветные растрепанные мазки краски. Сознание начало выстраиваться вокруг него, как пазл, кусочек за кусочком. И вдруг, в одно мгновение, Эри словно прозрела — и увидела перед собой обеспокоенное лицо Ками.       — …Точно не болит? Ау-у, — пощелкала пальцами Рой.       Эрика поняла, что все это время машинально мотала головой на ее вопросы. А после пришло и осознание, что ладони нестерпимо печет.       — Ай! — она зашипела и отдернула руки.       Ками заулыбалась:       — Ну наконец-то! А то сидела, как зомби. Только зомби-апокалипсиса нам тут не хватало.       Эри потерла было больное место, но дернулась снова. На ладонях у нее была какая-то густая мазь с фрагментами травинок и красные полосы от снятых повязок. Пришлось оглядеться еще и вокруг. Уже знакомый лазарет гудел сотней голосов, солдаты бегали туда-сюда, все койки были заняты раненными (в основном, с желтыми камнями), кого-то даже уложили на полу. В соседний зал — тот самый, в котором Эрика никогда не была, — заглядывали канноры, перешептывались, хмурились и возвращались к своим. Несколько особо смелых и здоровых заходили внутрь вместе с жидкими запасами медикаментов.       Эта картинка закрутилась вместе с остальными и принялась искать местечко в строящемся пазле.       — Алло, Эри, ты как? — привлекла внимание Ками. Они обе сидели у стенки, рядом с небольшим столиком, на который Рой сейчас водрузила темную тару с мазью — чем-то похожую на огромную ступку.       — Я… Что случилось? — отлепила от неба онемевший язык Эри.       Ками села рядом на корточки. Рассудок с трудом различил, что Эрика занимает единственный стул.       — Ну ты даешь! Это у тебя надо такое спрашивать, — рассмеялась Рой, но в ее смехе слышалась недетская усталость. — Примчалась вся в ссадинах, в занозах. В грязище! Как будто про заражение крови не знаешь. Где ты умудрилась так вымазаться, а?       Эри попыталась вспомнить, как попала на Каннор. Память выстроила события ровно с того момента, как за спиной закрылся переход — и не раньше. Что было раньше, Эрика сейчас вспоминать не хотела.       Она перенеслась в знакомый коридор. Всюду метались солдаты, но было не до них — Эри нужен был Ил. Не имело значения, как она выглядит, как себя чувствует, почему вокруг все так переполошились. Она налетела на канноров с расспросами. Те ответили, сразу или нет — время тоже перестало значить что-либо. Эрика взлетела по лестнице, не замечая усталости, нашла взглядом Ила и… Оливера. С занесенным клинком.       А дальше можно было не вспоминать. Но Эри все равно вспомнила. Против воли.       — Долгая история, — запоздало ответила на вопрос она, разглядывая мазь на руках. Печь перестало, но теперь кожу стягивало, как под слоем застывающей глины.       — Ла-а-адно, расскажешь как-нибудь в другой раз. — Ками поднялась и потянулась, хрустнув костями. — Руки, кстати, не трогай. Корка сама отпадет. Это от ранок, да и чтобы не загноилось. На тебя в лазарете места уже точно не найдется, ха-ха!       Эрика снова огляделась. От количества окровавленных повязок тут и там подкатило к горлу.       — Что у вас тут случилось? Переговоры прошли плохо?       — Если бы, — нервно хихикнула Рой.       Прерываясь на помощь с раненными, она рассказала о побеге ляров и жуткой бойне. Эри даже порадовалась, что после прибытия не смотрела по сторонам — по словам Ками, трупы валялись на каждом шагу. А штаб и вовсе превратился в братскую могилу. Нескольких инсивов из делегации удалось вытащить — они сейчас лежали отдельно, в том самом зале, куда неохотно заглядывали канноры. Анель тоже была там, с серьезными ранами, но живая. Ил распорядился, чтобы «желтых» не трогали, пока на ноги не встанут. Или хотя бы пока с лярами не разберутся.       — Тех, кто выжил, по всему лагерю ловили. Обратно в темницы посадили, сейчас допрашивают, — полушепотом, чтобы не привлекать внимание солдат, закончила Ками и заметно помрачнела. — Хотя, все и так понимают, что случилось.       — А что?       Она пожала плечами и тихо-тихо сказала одно слово:       — Оливер.       В глаза снова врезался образ обезумевшего инсива с занесенным стилетом, со звериным оскалом, с яростными глазами желто-зеленого цвета. Промелькнула мысль, что лучше бы они были изумрудными. Это бы все объяснило. Но нет, в ту секунду Эрика ясно видела глаза Оливера, видела в них ненависть и желание убить. Ее, Ила, всех вокруг…       Ил!       — А что с Илом? — Эри приподнялась. — Где он? Он в порядке?       Ками кивнула и тут же возмутилась:       — Такой придурок! Отказался в лазарет идти, представляешь? Я не видела, как он так, но после сражения ему бы хоть повязки на раны наложить! Но нет, пошел солдатами рулить, а потом в комнату отлеживаться. — Она присмирела и посерьезнела. — А у меня к нему очень важное дело.       Эрика снова вспомнила ту ужасную сцену, задыхающегося Ила, отплевывающего кровь… Она подскочила и сразу же покачнулась. Ками принялась давить на плечи:       — Нет-нет, а ну садись! Ты грохнешься сейчас!       — Он в порядке? Ну, то есть, — Эри поддалась и опустилась обратно, — ему не сильно хуже? Ты не спрашивала? Это же Ил, он до последнего будет притворяться, что ничего не происходит.       — Да уж, — свела брови к переносице Ками, пробормотала что-то под нос, глянула на открытые книги на столе и, опомнившись, махнула рукой. — Ты не переживай. Если бы все совсем плохо было, ребята бы его против воли лечиться притащили. Они командира любят! Ну, не любят, не лучшее слово. Уважают… боятся потерять, короче. И тебя, кстати, тоже! Ты же тут теперь единственный опенул.       Вокруг продолжали галдеть солдаты, но Эрике показалось, что на них с Ками навалилась тишина.       — Ты знаешь про Оливера? — с трудом разорвала ее Эри.       — Все знают. И все этому рады.       — А ты? Рада?       Рой заломила пальцы. Подала что-то со стола подбежавшему каннору — и заломила снова.       — Не знаю. Немного, — призналась она, опустив голову. — Я понимаю, ему плохо после ритуала. Но он ранил Дженис, задел свою сестру во время сражения, а теперь и Ил вот… Дженни сказала, что настоящий Оливер никогда бы не причинил боль своим близким, не специально. Получается, это уже не совсем Оливер.       И все же глаза были не изумрудными…       — Твой отец об этом говорил, — отвела свои мысли Эрика. — Две слившиеся души. Не поймешь, где кончается одна и начинается вторая.       Ками подобралась, оживилась:       — Точно! Ты же тогда упоминала, что мама как-то отделила чужую душу после ритуала. Может, и Оливера как-нибудь разделить? Чтобы он хотя бы чуть-чуть себя прежнего напоминал?       Разделить. Эри не питала надежд: пусть Стефану и не хотелось доверять, но в вопросе ритуала он понимает побольше них. Да даже если способ и существует, они потратят вечность, чтобы найти точные инструкции. И может не получиться. Но все же, если бы они как-то сумели отделить прежнего Оливера от того, чем он стал, попытаться вернуть его…       Эрику передернуло, как после горького яда, и мысли об Оливере вылетели прочь из общего водоворота       — Да что вы все про этого крысеныша?! — вклинился один из канноров, набирающий мотки бинтов       — Подслушивать невежливо, — смутилась Ками. — Мы просто думаем, можно ли его, ну, починить.       — Лучше бы помогли чинить то, что он натворил. Ками, где долория?       — Я же сказала не использовать долорию! Вы ее побочные действия видели?       — А что делать, если все остальное почти кончилось!       — Что, и магнолия?       — Она первая.       — Тогда тащите настойку из лиан, что делать!       — Ты же говорила, она не готова.       — Ей бы еще пару дней постоять, это да. Но уж лучше так, чем долорией травить. Возьмите из первой партии. Они там в дальнем складе, если смотреть от входа третья полка, но не третья вообще, а которые… Ох, сейчас покажу! — Ками закатила глаза и помахала Эрике. — Извини, у них тут никаких знаний о медицине!       — У нас лекарь был! — оправдался каннор, уже потягиваясь ко второму залу.       — Во-о-от! Разленились совсем, — хихикнула Рой и пошла за ним. — Эри, ты посиди пока. А как в себя придешь, лучше в комнату отправляйся. Тебе покой нужен. Ах да, — она на ходу развернулась и посмотрела очень серьезно и взросло, — если с Илом все-таки пересечетесь, скажи ему ко мне зайти. Дело правда очень важное.       — Так что за дело? — насторожилась Эрика.       — Связанное с… ну, ты понимаешь… — Ками обернулась на каннора, снова посмотрела на Эри и неловко усмехнулась, — ну, блин, с птичьей болезнью. Он давно не заходил в лазарет. Я бы заметила, если бы он таскал долорию, чтобы снова скрывать симптомы. Хотя я ему запретила! От нее болезнь вглубь уходит и бьет по внутренним органам. Он уже ей себе здоровье подорвал, а теперь и вовсе не проверяет, что с организмом происходит. А я еще и книжки про болезнь почитала, ее течение, развитие, стадии, знаешь… Короче, мне надо у него кое-что уточнить! Пару странностей. Да иду, иду, все, — закивала она раздраженному солдату.       Попрощавшись с Эри еще пару раз, она скрылась во втором зале. Эрика ощутила, как во всем теле разом запульсировали вены в такт колотящемуся сердцу. У Ила ужасные проблемы со здоровьем, а он даже не пытается за ним следить. Конечно, это же Ил! Даже после тяжелого сражения и драки — и то не пришел, хотя бы раны в спокойствии забинтовать. Он у себя далеко не на первом месте.       А если он умрет? Пульсация переросла в дрожь, и, чтобы хоть как-то успокоиться, Эри принялась отдирать засохшую мазь с ранок на руках. Ссадины заметно побледнели и почти не ныли, занозы вытащили, следы бережно обработали. Как будто ничего страшного и не случилось. Как будто никто не умер.       Как будто Лилия не сделала того, что сделала.       Пазл в голове отказывался собираться, и Эрика была безмерно ему благодарна. Последние кусочки летали раздельно. Вот Лилия прыгает в волну. Вот шторм, утягивающий тела в непроглядный мрак. Вот ужас, впивающийся в напряженные мышцы, и холод, давящий на спину. И все это в разных местах, никак не соединяется. Разве Лилия умерла? Нет, как такое может быть! Что значит «Лилия умерла», что это за слова, они ведь не имеют смысла!       Но Эрика продолжала дрожать. Она стряхнула последние кусочки травяной корки, поднялась и на негнущихся ногах шагнула к выходу из лазарета. Вокруг штормом носились черные плащи. Эри старалась дышать глубоко и ровно. Тело двигалось тяжело, как в ледяной воде.       Надо убежать. Спрятаться. Согреться. Надо найти…       Где Ил? В комнате? Эрика хочет к нему. Эрика хочет увидеть, что с ним все хорошо, он в безопасности, он не стоит на краю, он живой.       Она вынырнула из переполненного лазарета в коридор — и наконец-то ощутила, что полностью управляет собой. Все, от кончиков пальцев до теплящейся магии в них, было ей подконтрольно. Как и сознание, которое сшивало себя воедино мыслью об Иле.       Эри побежала мимо каких-то темных груд возле стен, мимо брошенных клинков и размазанных пятен, по лестнице, выше, к ближайшему проему, один переход, второй, третий, снова бежать по коридорам, по лестницам, по всему лагерю, к комнате, к комнате…

***

      Оливера колотило. Он не смог открыть переход с первого раза, со второго, с третьего — да чтоб эта дверь сгорела! — с четвертого и с пятого. Выломал к черту ручку, вырвал с корнем, чтобы не повадно было, и бросился к другой. И снова не открывается с первого раза, со второго, с третьего… Поганая дверь! Поганый остров! Поганая, отвратительная, мерзкая магия, давай работай!       Воздуха не хватало, Оливер беспомощно раскрывал рот, пытаясь вдохнуть. С губ на язык капала кровь, отдавалась металлом по всей голове. Оли со всей силы захлопнул дверь, стиснул зубы до треска — и раскрыл ее снова. В проеме растянулась дрожащая пленка перехода. Нестабильный, но — о боги, ну наконец-то! — получившийся. Оливер сплюнул багровые капли и перевалился через порог. Дверь закачалась, неуверенно дернулась в одну сторону, в другую. Да что с ней такое?! Тоже его ненавидит, да?!       — Захлопнись! — прорычал Оливер и дернул ее на себя так, что взвизгнули петли.       Пространство расправилось, и от его волнения Оли покачнуло. Он не удержался прямо, треснулся о косяк — а после треснул его кулаком, и снова, и снова! Дерево проминалось, ломалось. Приложить бы об него мерзкую башку, размозжить, чтобы пол залило тупыми мозгами! Оливер бил, и бил, и бил — и представлял, и представлял, и представлял. Карви, канноров, всех до одного! И себя. Свою пустую голову, которая, тварь, сейчас ныла, гудела и выплевывала пульсирующей струей через нос вязкую жидкость. Щека все еще горела, вместе с ним горело и воспоминание, как Эрика зарядила по лицу.       Совсем как… как… Руки свело, Оливера изогнуло, чуть не закрутило в узел. Он закричал, но почти сразу поперхнулся хлынувшей в глотку кровью. Он ничего не может, он даже заорать не в состоянии! Он проиграл! Он никому не нужен! Никчемный выродок, урод, он даже существовать не должен!       Нет. Нет! Оливер взревел, ударил по стене, бросился через всю комнату. Врезался в стол, согнулся. Всхлипнул. О, посмотрите на него! Слабак, червяк, мелкий уродец. Чуть что — сразу к своему дохлому папочке. Потому что никого больше и не осталось. Что, Карви не прав? Почему иначе Оливер оставался среди этих крыс? Здесь его терпели! Здесь ему, безродной сволочи, бесполезному огрызку человека, все прощали. Но даже такие тупицы, как канноры, не смогли долго выносить настолько мерзкого выродка!       Где дневник? Оливер вцепился в край стола, попытался стереть влагу с глаз и кровь из-под носа, чтобы вдохнуть. Ему нужен отцовский дневник, ему нужно его прочитать, нужно увидеть! Отец был бы на его стороне! Верно? Верно ведь? Он писал, что будет любить Оливера, чтобы ни случилось? Да где эта чертова книжка! Почему у него на столе столько бессмысленных бумажек?!       Оли попытался смахнуть листы и мятый свиток, но руки свело, дернуло, прижало к этому мусору. Прибило, как гвоздями. Оли завыл и рухнул на стол телом, ударился лбом — и снова. Еще раз. Еще! Давай, разбей себе голову, раскрои черепушку. Никто не будет жалеть! Перед глазами вспыхивали звезды, кровь из носа разливалась по бумаге и впитывалась в нее за секунду, оставляя только коричневые пятна. Вот все, что от него останется — несколько клякс, да и те скоро исчезнут. Никому не будет дела! Они свалят безжизненное тело вместе с отходами, потому что там ему и место! Бесполезный кусок плоти и чувств, слабый комочек нервов, который та-а-ак хочет, чтобы на него обратили внимание!       Оливер зажал уши ладонями и забил коленкой по ножке стола, чтобы… да уже непонятно, какого черта он творит! Он хочет прекратить, все это, вообще все. Больше не ощущать ненависть на коже и под ней. Да хотя бы и сдохнуть! Так будет легче!       Не будет! Пальцы сами впились в волосы и потянули. Хвост растрепался, кусочек рыжего ремня соскочил, прокатился по столешнице и исчез где-то за границей понимания. Рыжее пятнышко врезалось в зрачки, прошило их насквозь. Оливер открыл рот, чтобы закричать, но только снова поперхнулся кровью. Как же больно! Почему так больно! Как это прекратить, пожалуйста, он просто хочет исчезнуть так же, как…       Сердце сжали в кулаке, и красное месиво полилось на ребра. Как кто?! Да ты даже имени не помнишь! Хватаешься за какие-то обрывки. А может, тебя и не любили никогда? Выдумал себе красивую сказку, поверил в нее — и теперь ищешь собственную фантазию. Даже если и существует реальный человек, которого ты видел в Ливирре, если он даже еще не подох, — он на Канноре, а на Канноре все тебя ненавидят!       — Нет! — прорезался крик. Оли оттолкнулся от стола, но тут же закачался, схватился за угол — но слетел вниз вместе со всей кипой.       Вернее, ему казалась кипой пара бумажек. Те, что притащили с Инсива, да так и не придумали, куда пристроить, вот и валялись тут. Оливера распластало по полу, невидимый груз давил ему на плечи. Трещали кости под несуществующими ногами. Перед глазами дрожали строчки какого-то свитка.       Кости продолжали трещать. Строчки продолжали проявляться. Оли хотел отвести глаза — не мог. Хотя бы закрыть — не мог. И он смотрел и смотрел, только бы не слушать собственные мысли. Забыть, какое он ничтожество и никому не нужная тварь. Что канноры сейчас наверняка ликуют — крыса с минуты на минуты сама убежит! И руки марать не надо! Вот они радуются, вот им хорошо! Забыть, что его только в фантазиях и могут полюбить.       Но ведь отец… Надо найти дневник. Оливер из последних сил дернулся в порыве подняться, но его тут же придавили обратно. И взгляд снова приковали к документу. Смотри!       И Оливер смотрел. Смотрел до тех пор, пока не понял, что видит свое имя в окружении исчезающих кровавых пятен. Тремальский список, точно. Он же тоже был среди документов. Оли покорно ждал. Рядом со скромным «Оливер Сивэ» очень скоро проклюнулось «опенул».       Да какой ты опенул! Одно название!       И кровь. Оли задрал голову. Дневник лежал совсем рядом — тоже упал со стола. Надо поднять. Но сначала открыть, посмотреть. Вспомнить, что папа всегда будет его любить. В реальности, не в выдумках.       Оливер протянул руку. Невидимое чудовище, на удивление, позволило. Только дотянуться! Совсем чуть-чуть — и станет легче. Папа его любит. Единственный его любит. И пока это так, Оли постарается, изо всех сил постарается его не разочаровать. Даже если надо будет просить прощение перед лицемерами и терпеть унижения. Он не может его потерять.       Но рука замерла и вдруг в судороге дернулась назад. Оливер беспомощно следил, как перепачканные в крови пальцы отдаляются от заветной обложки — и возвращаются к поганому списку. Сколько можно!       Сколько нужно. Рука рухнула на бумагу, прямо поверх единственного имени. И медленно, оставляя бордовый след, поползла наверх, словно чтобы стереть слова. Но слова не стирались. Наоборот, под пальцами начали проявляться новые строчки.       И Оливер понял.       — Нет, стой, почему, не надо!.. — едва шевеля губами, зашептал он.       Но рука продолжала двигаться. Оли резко отвел взгляд, ухватился им за дневник. Секунда — и зрачки скакнули обратно против воли. Смотри! Оливер уже догадался, что там увидит. Но это не может быть правдой! Нет! Это бред! Зачем ему смотреть?! Там будет фамилия Сивэ, фамилия его отца, и не может быть никакой другой!       Но ты ведь и сам уже знаешь. Половина твоей изуродованной душонки знает.       Пальцы поднимались выше. Оли уже увидел край имени матери — и рядом с ним, переплетаясь и соединяясь кровавыми подтеками, проступало оно.       Нет-нет-нет, нужно взять дневник! Его отец… Голову раздавило хохотом, хриплым, булькающим. Оливер понимал, что хохочет он сам. Отец. Отец! Ха, да вот же он! Неужели чайная бумага соврет? Уж она-то повернее будет, чем какой-то затертый блокнот и выбранная самостоятельно фамилия.       Нет, пожалуйста. Он не хочет смотреть…       Но он смотрел в упор на четкое имя. «Доминик Марьер».       Доминик Марьер. Оливер Сивэ. И снова: Доминик Марьер, Оливер Сивэ. Доминик Марьер, Оливер Сивэ, Доминик, Оливер Марьер, Оливер…       Нет-нет, это не должно быть правдой! Не надо! Оли насилу отвернулся и потянулся к дневнику, но тело отбросило назад — он ударился о край стола. Да к черту! Оливер впился в пол пальцами, рванул вперед, схватился за родную затертую обложку. Застежка щелкнула, раз, другой — открылась. Надо прочитать, надо…       «Мой дорогой сын», — писал отец… господин Сивэ. Он писал своему сыну. Он писал, что любит его!       — Это н-неправда, — процедил сквозь зубы Оливер. Кровь почти перестала, но от пальцев на страницах оставались темные следы. Вот только, в отличие от Тремальского списка, имена здесь не появлялись.       Естественно неправда! Ты не его сын.       — Он писал мне!.. Он любит меня!       А любил бы, если бы узнал, кто ты на самом деле?       Оливер прижал дневник к груди, но ее обожгло почти настоящим холодом. Нет, все неправильно, все не так! Оли же его, он же…       Выродок!       Руки отбросили блокнот в другой конец комнаты. Он не имеет права! Он никогда не имел права читать! Это не ему адресовано, это не его отец. Он не имеет права, чтобы господин Сивэ его любил. Он ему никто! Никто! Никого у него нет!       Нет-нет-нет…       Выродок, выродок, выродок! Сын тирана и убийцы. Родной отец не любил тебя, нет, он мечтал о твоей смерти. Он до последнего своего вдоха тебя ненавидел. И мать ненавидела! И сестра теперь ненавидит! Тебя ненавидит вся твоя семья!       Оливер поджал к себе колени, уткнулся в них и ощутил себя маленьким мальчиком в пустой разрушенной комнате. Родителям плевать. Сестра не придет. А единственный человек, которого он до сих пор любил, ему никто. Он пройдет мимо и обнимет другого одинокого мальчика. Какого-то другого недостойного выродка. А Симон… то есть, Оливер будет сидеть в стороне и смотреть, как они счастливы.       Потому что сам он счастья не заслуживает.       Оли всхлипнул и зарылся носом в коленки. Всхлипнул еще — и разрыдался. Навзрыд, задыхаясь и захлебываясь, с трудом проглатывая горькие комки, которые все катались под корнем языка и отдавали солью и железом. Оливер Марьер плакал в пустой комнате, на чужом острове, совершенно один, потеряв семью, прошлое, самого себя. И всем было плевать.       Он выл так, обнимая коленки и покачиваясь из стороны в сторону, кажется, вечность. Ему дали десять минут, чтобы убраться из лагеря, но Оли был готов к тому, что к нему вломятся канноры и набросятся с ножами. Пускай! Какая разница! Пусть радуются, веселятся, им же только в сласть прирезать надоевшего урода. Оливер даже защищаться не станет. Не сможет. Он может только ныть, размазывая по щекам слезы с кровью, и думать, какой он несчастный!       Поэтому, когда в дверь постучали, он даже не поднял головы. По полу пролетел холодный ветер. Оливер стиснул коленки сильнее и стал ждать удара.       Но удара не последовало. Вместо этого повторился стук.       — Не помешала? — в тишине спокойный высокий голос показался железным лязгом.       Оли стер с щек слезы, смазнув-таки уже засыхающую кровь, и поднял тяжелую голову. Комнату пересекал свет. Взгляд укрылся в нем и по полу дополз до двери. Открытой двери. Причем не в коридор. Оливер кожей ощутил, как едва дрожало пространство.       А он должен это ощущать? Разве он может?!       Стук повторился — фигура в проеме била пальцами по треснувшему косяку. Против света не было видно ее лица, но Оли знал, кто к нему пришел.       — Не отвлекла? — спросила Ульяна.       Оливер, опираясь на стол и трясясь всем телом, поднялся. Ноги не держали. Отлично, давай, показывай себя слабаком! Еще ведь не все в мире знают, какой ты нытик!       — Ты не вовремя, — прохрипел он и отвернулся.       У стены валялся раскрытый дневник. Несколько страниц вывалилось, многие смялись. Надо поднять. Ребра вывернулись и впились в легкие. А какое он вообще имеет право брать этот дневник?       И все же, не понимая самого себя, он подошел на подгибающихся ногах и бережно собрал листки. Ульяна наблюдала за ним из открытого перехода.       — По мне, как раз, — сказала она, пока Оливер закрывал разболтавшиеся застежки.       Он чуть не выронил дневник, но удержал самыми кончиками пальцев. Обложка жгла, драла кожу. Оливеру нельзя прикасаться. Автор дневника ему никто. Чужой человек, который любит своего сына. Не Оливера. Оливера никто не любит.       — Как прошел разговор с Карви? — надавила на больное Яна.       Оли вернулся к столу и положил блокнот. И тут же отвернулся. Было стыдно даже смотреть на то, что не имеет к нему никакого отношения.       — Уйди, — Оливер поднял на сестру по дару глаза.       — Ты же не хочешь, чтобы я уходила.       Не хочет. Без чужого взгляда он снова рухнет и разревется. Остатки гордости заставляли держаться прямо. Да и, как ни больно это признавать, Ульяна — единственная, кто добровольно согласится с ним хотя бы в одной комнате находиться.       По коже пробежалась волна от растянутого пространства.       — Если не собираешься уходить, тогда зайди. Зачем складку держишь?       Яна поводила носком ноги по порогу.       — Увы, но закон Каннора требует официального приглашения.       — Ты что, серьезно? — устало приподнял брови Оливер. С Ульяной никогда не ясно, говорит ли она в шутку или взаправду верит в какие-то глупые правила. — Никто не соблюдает этот закон. Он нужен только, чтобы вражеских опенулов при случае резать.       — Ожидала от тебя таких слов. Ты давно уже считаешь Каннор своим вторым домом. — Оливер готов был зарычать, но Ульяна перебила. — Но я вражеский опенул, а потому не стану рисковать. Ты, насколько я знаю, тоже.       Оли проглотил возражения — это Ульяна, что с нее взять! — и сощурил все еще ноющие от слез глаза:       — Откуда ты знаешь, что меня выгнали?       — Это был вопрос времени.       — Ты знала? Ты специально заставила меня проколоться?! — В груди снова взревела черная тварь, и Оли подался вперед, как готовый к прыжку зверь. — Ты с ними заодно?!       Ульяна даже не дернулась — только улыбнулась одними губами. Ее глаза оставались пустыми, лицо казалось фарфоровым. Оливер замер от такого облика.       — Спокойно. Я ничего тебе не говорила. Ты сам решил поступать так, как поступил. Правильное это было решение или нет, тоже знаешь только ты.       Он поморщился, чудовище напряженно заворчало:       — Через пару минут я стану предателем для всей земли Лайтов. Правильное решение, а?       — У всего есть цена. Если бы ты вернулся в прошлое, разве ты поступил бы иначе?       Оливер прикусил окровавленную губу. Черт с ними, с лярами, с ранением Анель, черт со всем этим. Если бы перед ним снова стоял Карви, если бы он наверняка знал, что никто ему не помешает… Оли посмотрел на свою руку, которая не так давно сжимала стилет. Отец бы…       Ах да. Точно.       — Я был бы умнее, чтобы закончить начатое, — признал Оливер, и по груди растекся патокой густой яд. Опенул облизнулся. — Я бы этого лицемера лишил всего, что его поганому сердцу дорого.       Слезы высохли, и Оли услышал знакомый рокот в ушах, увидел перед собой темную пелену. Почему он сейчас винил себя? Он-то ни в чем не виноват! Его довели. У него все отобрали! Ему было бы легче, не отними у него Карви близкого человека — это же его идея, это он стер воспоминания, это он ничего не рассказал. Это он вынудил Оливера идти на такие радикальные меры! Это он лишал его друзей и союзников! Это он, он, он!       — Ты хочешь, чтобы он поплатился? — просвистел голос Ульяны среди рычания.       — Да, — тяжело задышал Оли, едва сдерживая улыбку. — Да, хочу. Он заслуживает того же, через что заставил меня пройти. И даже хуже. Какого черта ему все прощается? Какого черта он может быть счастлив после того, как лишил счастья меня? Я хочу отомстить! Я имею на это право? Я имею!       Он посмотрел на стол. Затертая обложка дневника едва поблескивала в свете солнца. Оливер замер с приоткрытым ртом. Но ведь… И тут же тряхнул головой и отступил к Ульяне.       — В прошлый раз ты был иного мнения, — хмыкнула та.       — Мне больше нечего терять. Если уж я отправляюсь на дно, то эту тварь постараюсь утащить с собой.       — А как же тот человек, о котором ты столько мечтал?       Чудовище на месте сердца недовольно заурчало, забило когтистыми лапами, раздирая и так рваную рану. Оливер оскалился его клыками.       — Карви что-то сделал с ним. И если этот человек все еще жив, то он поймет. А не поймет — заставлю понять. Я стольким ради него пожертвовал, что он обязан понять меня! И я найду его, перерою весь мир. Как только Карви будет мертв! Нет, нет — хуже, чем мертв!       Ульяна заулыбалась шире, в ее глазах мелькнули потусторонние огни.       — С радостью помогу. Но не за просто так. Ты же помнишь мое предложение?       Она протянула руку через порог, и Оливер без тени сомнения вцепился в нее почти видимыми когтями.       — Я же сказал: мне терять нечего.       Он переступил на ту сторону, и Ульяна закрыла за ними дверь.