Если бы весь мир затих одночасье, что бы мы услышали? На кого посмотрели в первую очередь?
Что почувствовали?
Этот страх на кончиках пальцев, который подбирается лёгкой дрожью до самых лёгких. Сдавливает постепенно, почти лаская — сочувственно понимая происходящее. Сам страх ей соболезновал. А ещё недавно нечто подобное казалось бы ей чем-то невообразимым и несуразным.
Хотя, она всегда знала, что мир способен удивлять. Но когда идёшь по одной дороге уже очень долгое время… перестаёшь ведь смотреть по сторонам — лишь ждёшь конца этого бесконечного, скучного, утомляющего пути.
Она тоже ждала.
Так долго шла по дороге сомнений, страхов, личного позора и нелепых, таких ограниченных маленьким и детским миром собственных суждений. Сколько раз она ошибалась? Сколько раз позорилась или причиняла боль другим? А сколько раз падала?
Было бы неплохо сосчитать все эти неловкие моменты, вбитые комплексами под кожу, и не забывать. Принять?
Всё было решено.
Спустя несколько часов она найдёт его. Спустя несколько долгих, муторных часов.
Конечно же, не одного.
Бражник уже будет рядом, готовый к бою с супергероями.
Ну, одним из них.
Отступать давно было поздно.
Маринетт повернулась к Нуару, сидящему на крыше. Если не сейчас распаляться в эмоциональных признаниях… То когда вообще?
— Ты… ты однажды мне сказал, что ты не герой. Были времена, когда я даже думала, что ты не человек, — она неспешно шагала к нему. — Но позволь мне сказать, ты был лучшим человеком. Самым человечным из всех. И вот так просто уйти… ну неправильно.
Она дошла к самому краю.
Кот Нуар, он же Кот Блан, лишь оскалился, обнажая белые зубы.
— Все мы надеемся на красивый конец этой некрасивой жизни… А как хочешь уйти ты?
Его игривый тон ранил, это ведь был даже не он.
Сердце защемило.
— А я не такая, как ты, — она как-то устало даже для себя сжала в руке йо-йо. — Я, к сожалению, ни в чем в этом мире не уверена. Не надеюсь на красивый конец. Кроме того, что все мы должны со временем уйти.
Время тянулось, а суть оставалась той же.
Единственное, что было совсем уж скверным, так это то, что за спиной оказался Бражник. В этот раз он изображал из себя джентльмена, хотя все прекрасно знали... таковым он не был.
— Вы проиграли, мисс, — высокопарно произнёс мужчина, протягивая руку. — Отдайте Камень, и вы будете жить.
Маринетт хотела закатить глаза, но лишь вздохнула. Сколько уже длилось это сражение? Сколько лет они бродили по этой кольцевой дороге, словно актеры игрушечного театра?
— Нет.
— Нет?
— Я не собираюсь отдавать вам ничего, месье Агрест.
На секунду он замер, усмехаясь такому повороту событий. Выходит, девушка знала его личность.
— Полагаю, за вашей спиной тогда… Мой сын?
Эта реакция была спокойной, совершенно безумной.
Ему было всё равно, кто там.
Вот значит как. Он не видел ничего предосудительного в том, чтобы его плоть и кровь сгинула здесь и сейчас. Лишь бы собственный план был исполнен. Он шёл к этому, он на это рассчитывал.
Мнение неожиданно взбунтовавшегося сына может и подождать.
Маринетт сощурилась, окидывая презрительным взором человека, которого когда-то уважала, как творца.
— Вы жестокий, самовлюблённый ублюдок. Знаете, сейчас вершится ваша судьба. Возможно, это не так красиво, как хотелось бы. Не так напыщенно, как представлялось мне. Но… это жизнь. Имеем то, что имеем.
— Почему же? Всё идет по моему плану.
Она лишь покачала головой, искоса отслеживая действия Кота Блана.
Приходилось периодически уворачиваться от его атак. Они были слабыми, будто из последних сил сам Адриан глубоко внутри всё ещё сопротивлялся.
А она лишь не переставала прожигать взглядом монстра с омерзительной усмешкой.
Разыскивая клад с сокровищами, обезуметь очень легко. Ты упорно идешь вперед, копая день ото дня. Не обращаешь внимания, что стенки ямы уже не такие устойчивые как раньше.
Люди проходят мимо, и редко кто скажет: «Эй, остановись! Ты зашел слишком глубоко!». И тут бац! Яма, которую ты копал, становится тебе могилой. А люди обходят тебя стороной…
Пройдет время, яму закопают, уберут бугры, и останется ровный кусок земли. Кусок без прошлого, кусок без будущего.
За спиной взорвалось очередное здание.
Кот не утихал, не утихала и его собственная боль, сколько стены не ломай.
Люди привыкли винить мир в том, что он безумен.
На самом деле это не так.
Мир — это четко отлаженный механизм, в котором все гармонично взаимодействует между собой. Это мы — люди вносим в него жестокость, гнев, ненависть, бесчеловечность по отношению ко всему живому, не говоря уже о самих себе. Мы и есть то самое безумие.
Наконец, она устала отпрыгивать, уворачиваться от бабочек и говорить о жизни с Габриэлем Агрестом, который желал лишь победы и нагло пользовался собственным сыном.
Маринетт замерла, почувствовав свой предел.
Замерла, потому что предел был всему, даже её жизни. Её стремления к ней.
Столько лет они шли к… вот этому? Словно самый долгий сериал, на событиях которого ты рос, вдруг оказался бесполезен, а концовка его — беспорядочно скомканным комком пожёванной бумаги.
Стоя на краю обрыва на разрушенном памятнике, Маринетт позволила подойти Коту к себе.
Его дыхание сбилось, а в горле словно был пожар. Он хрипел, тянул руку вверх, но никто не мог ему помочь.
Словно шёл по раскалённой пустыне, ощущая, как его ноги горят — тонут в груде песка, как иссушается его тело, как последние силы стекают с бренного тела. И никого.
Ни единой души.
Сон сбывался. Но он был в заточении собственного разума. Бился о стены и не могу разрушить собственные оковы.
— Остановись, пожалуйста, Адриан, — Маринетт протянула к нему руку.
Она то и дело неловко дёргалась, болталась, как лепесток на ветру, из-за чувства ускользающего из-под ног мира. Сознание её постепенно гасло.
Кот Блан лишь отбросил её, жестко усмехаясь.
— Я — кот Нуар. Кот Блан. И ещё тысячу раз кто-угодно, но больше не Адриан.
Девушка вздрогнула, переминаясь с ноги на ногу. Качало её изрядно.
Сил уж совсем не осталось.
А, значит, пора…
— Для меня ты всегда будешь тем, кем хочешь быть. Адриан. Я исцелю тебя.
Он вытянул руку вперёд, намереваясь испепелить девушку одним лишь прикосновением. А затем дёрнул её за ладонь на себя, позволяя коснуться своего сердца.
— Ну же, давай, — безжизненно произнёс он. — Попробуй исцелить то, что уже давно разбито.
И Маринетт почувствовала эту непосильную боль, этот груз, что он тащил на своих плечах все эти годы, пока она нелепо металась со своей любовью в попытках выбрать «того самого, единственного».
В последний раз, самый последний раз. В его глазах не было ничего, кроме одиночества.
Она была уверена.
Одним движением руки Маринетт клацнула по его колокольчику, забирая акуму с наложенной на неё только что силой разрушения. Ей почти удалось всё исправить.
Вот только сила разрушения уже коснулась её грудины.
Маринетт замерла.
В горле противно жгло, хотелось разодрать его разодранными пальцами. Так не изящно, так зло и криво.
Но вместо всех этих практически истеричных порывов, удалось лишь выдавить из себя усталую улыбку. Такую вымученную, такую прощальную. И такую долгожданную.
Кот Блан схватился за её плечи.
— Всё должно было быть не так. Не так...
А она даже была довольна собой, ведь растягивая разодранные губы, более не плевалась кровью. Достаточно было того, что она стекала липкой жижей по всему телу, смешиваясь с цветом её костюма и создавая причудливую картину её поистине печальной геройской жизни.
Маринетт не прикрывала глаза, не отказывалась смотреть вперёд, ощущая странное волнение, которое вернулось к ней впервые за долгое время.
Кот Блан смотрел на неё в ответ, чуть щуря свои холодные глаза. Они, словно безжизненные льдинки, стремились лишь к одной единственной цели. Разбиться вдребезги, освободиться от этой боли.
— Я… — он хрипел, запрещая себе закрывать эти пустые глаза.
Это ведь был конец для неё, сегодня она точно умрёт.
— Я спою тебе, как раньше, ладно? — Маринетт склонила голову, постепенно теряя связь с реальностью. — Ещё лишь один раз, хорошо?
Когда-то давно жил я в стареньком доме.
С тех пор пролетел не один уже год.
И всем его жителям было известно
Насколько уродлив был местный наш кот.
Самое раннее утро было тихое, город, окутанный тьмой, мирно нежился в постели. Ветер, гуляющий между продолговатыми улочками, словно хотел оповестить каждого о наступлении лета.
Уродливый кот был всегда узнаваем —
Он был одноглазый и с ухом одним.
И знал он, как трудно на свете бывает,
Когда ты один и никем не любим.
Для кого-то — невинного и долгожданного, для кого-то — долгого и утомляющего, а для кого-то — последнего в этой неидеальной жизни. Это было такое проклятое волшебное утро.
Но все удивлялись, насколько отважен
Был этот невзрачный уродливый кот.
И если из шланга его поливают —
Он мокнет покорно, но не отойдёт.
И даже когда в него что-то бросали,
Он тёрся о ноги о ласке прося.
Увидев детей, он бросался за ними.
Мечтал о заботе, да только вот зря.
Кого будет окутывать это теплое дыхание мира, неспешное и ленивое? Стоит лишь встать, высунуться в окошко, и тотчас поймешь: вот она начинается, настоящая свобода и жизнь, вот оно, что-то значимое.
Не мог он понять, почему в целом мире
Не встретить того, кто бы смог приютить.
И хоть он уродлив и грязен снаружи,
Но с чистой душой и умеет любить.
Маринетт запрокинула голову вверх, смотря на бескрайне пустое, светлеющее небо.
Он знал — наступает конец грустной жизни.
И след от слезы пересёк его лоб.
Я в этот момент неожиданно понял,
Что самый красивый и любящий тот,
Кто смотрит сейчас на меня, умирая,
Обычный уродливый уличный кот.
— Я тоже хотел бы стереть прошлое, — сипло бросил Нуар.
А она почему-то запоздало осознала: насколько сильно ему идёт этот невинный белый цвет. Такой чистый, как и его душа.
Маринетт протянула руку к его белёсой щеке. Бледная, изящная, аккуратная.
Он даже в мелочах был прекрасен.
Кот Блан вытянул шею вперёд, позволяя их телам соприкоснуться.
— Но есть лишь один способ это сделать, — закончила вместо Кота Маринетт, закрывая глаза.
Но её губы снова не измазались в усмешке, больше похожей на оправдание, попытку принять происходящее. Она ведь тоже человек. Ей ведь тоже страшно умирать. Они не растянулись, как раньше, в привычном жесте.
Стоило лишь чужой руке мазнуть по его подбородку, как Адриан ловко её перехватил. Он позволил себе то, что ранее никогда бы не смел.
Для кого-то это утро поистине может быть романтичным и трепетным. А для кого-то — может, только для неё? — наконец-то прощальным.
Маринетт не узнает.
Адриан разомкнул пересохшие губы, жёстко прошипев:
— Ты ведь не закончила, глупая. Как ты можешь оставить уродливого кота, единожды того приласкав?
Это ведь было безумие. Хотеть кого-то заполучить ценою всего.
— Знаешь, если объединить наши талисманы, мы сможем загадать одно желание? — он снял с её ушей маленькие чёрные серёжки.
Даже больше не моргал, позволяя слезам в последний раз стекать по его щекам. Он всё в себе ненавидел.
— Любое желание, которое захотим, — продолжил Нуар, снимая и своё кольцо. — И я желаю вернуть всё на свои места, чтобы мы воссоединились. И тебе не придётся уходить первой, не придётся вынуждать себя. Не придётся…
Он закрыл свои глаза, прижимая хрупкое и уже бездыханное тело так, словно хотел слиться с ним, стать единым целым. И более никогда бы прощаться не пришлось.
— Надеюсь, тебе понравится твоя новая жизнь, моя Леди…
Кот Нуар не знал одного. Леди Баг не забудет свою смерть, вернувшись во времени ко дню их первой встречи.
Впервые он чувствовал чью-то заботу.
Нашёл он того, кто сумел полюбить.
И счастлив, что встретил того, кто смягчает,
А не пытается боль причинить…
Он мне расцарапал не тело, а душу.
И пусть в моей жизни немало забот,
Но я к одному только буду стремиться —
Учиться любить как,
Уродливый кот.
