***
— Может быть, мне стоит просто перебить всю верхушку, — аура, окружающая Годжо, становится тяжелой, — я довольно легко сотру их с лица этой земли, — больше нет игривости и ноток юмора в его голосе. Идзити смотрит на него в ужасе, его лицо бледнее смерти, пот стекает градом. — Что Вы такое говорите… они… о, боже… — лепечет он в страхе, руки прижимаются к лицу, плечи сгибаются, когда он приходит к собственным, но очевидным выводам. Годжо не обращает на него никакого внимания, думая о докладе, который ему передали. Короткий рапорт о том, почему он вообще оказался здесь, в этом душном морге. Вся причина в том, почему у него стало на одного ученика меньше. Его ученик был убит. Логичный вопрос «как», ну на это легко ответить. Благодаря мини-рапорту, который едва ли похож на информационный лист даже отдаленно, а всё из-за скудности деталей, даже неудивительно, ведь они клали на это. Причиной смерти стало вырванное сердце. У мальчишки вырвано сердце, просто вдумайтесь, но верхушкам все равно. Им плевать, что сердце вырвано. Плевать по одной простой причине: они все это организовали, эти старые ублюдки. Он просто знает это. Они все спланировали, и это сработало. Это чертовски хорошо сработало. Ему хочется смеяться от шока или от боли, а может, и от того, и от другого. Но сейчас Сатору просто тупо смотрит, как Сёко готовит инструменты к неизбежному вскрытию. Ему хочется кричать, его челюсть сжата до хруста зубов. Вырвано. Его сердце было вырвано тупыми когтями. Ох, как бы он старательно вырывал каждый коготь. Он заставит этого сукина сына захлебнуться своей же кровью. Сукуна пройдет через все круги ада. Годжо сделает всё, чтобы Король Проклятий почувствовал себя абсолютно беспомощным, и вынудит молить о пощаде. Он выебет ему мозг и отпустит лишь для того чтобы дать ему ложную надежду на отступление, но смерть его будет мучительна. Его ученику не дали ничего, даже ложной надежды. Только неизбежный смертный приговор, он так и не смог ничего изменить. Пришло время заключить сделку с дьяволом. Никакой пощады, он сыграет веселую мелодию рвущейся плоти и мучительных криков. Смертный бог не испытывает никаких угрызений совести. Сверну ему шею. Задушу его до смерти. Оторву все до единой конечности. Заставлю его съежиться. Раздавлю его, как никчемного жука. Он будет страдать. Тогда, садистски ухмыляется Годжо, о, тогда он придет за этими старыми, никчемными жертвами аборта. Они хотели бога. Он даст им гребаного бога. Он будет играть роль разъяренного, сумасшедшего бога, который заставляет страдать всех, кто его окружает. Да, он — смертный бог. Но боги делают то, что им заблагорассудится. Он будет убивать их медленно. Он будет наслаждаться их взглядами ужаса, когда они поймут, что не могут контролировать его, ведь богов нельзя контролировать. Наверное, он позволил своей жажде крови выйти на поверхность, потому что Сёко бросает на него один-единственный проницательный взгляд. Видя его жуткую улыбку, она уходит закурить. — Я пойду покурю, постарайся не делать ничего странного или жуткого, — она проходит через металлическую дверь, стуча каблуками. — Хотя я знаю, что тебе будет трудно, — её голос эхом отдается по пустынному коридору. — Я-я думаю, что пойду с ней. Н-не то чтобы я собирался курить! Просто я-я имел в виду, что я собираюсь, так что я… ну, чтобы дать тебе… — Идзити не может совладать с собой. — Ну-у, в общем, я-я просто… пойду с ней, — он заканчивает, запинаясь и указывая на дверь. Мужчина бежит со всех ног за женщиной с видом вечной усталости, бросая на беловолосого мужчину обеспокоенный взгляд, прежде чем проскользнуть в дверной проём. Годжо издает короткий смешок. Эти вертляния Идзити и «укол» Сёко. — Когда это я делал что-то странное? — по-детски недоумевает он. Он скрещивает руки и наклоняет голову, глядя на флуоресцентные потолочные лампы. — Неужели это так плохо, что я сильно переживаю по этому поводу? — задает вопрос в тишину. — Гнев. Ненависть. Презрение. Это чувства, которые испытывают люди. Разве это не делает меня более человечным? — рассуждает Годжо. В любом случае он не ждет ответа. Здесь только он, его мысли и… Сатору опускает голову и смотрит прямо перед собой. Прямо в центре комнаты лежит источник всех его человеческих эмоций. Тело Годжо неуклюже поднимается и направляется к секционному столу. Удивительно, как это зрелище похоже на алтарь. Это действительно забавно. Главы готовы принести в жертву ребенка, его ученика ради чего? Ради информации? Занятно. Этот мальчишка стал жертвой в тот самый момент, когда проглотил палец. Даже после смерти они не могут позволить ему покоиться с миром. Он останавливается прямо перед столом и смотрит на своего ученика, мертвого и неподвижного, как труп. При этой мысли Годжо смеется, маниакально и безумно, его фасад безразличия разбивается вдребезги. — Как труп? Как труп! Ха! Серьезно?! Он — труп! Он мертв, ты глупый, гребаный, бесполезный смертный бог! — его руки взлетают к голове. Тонкие пальцы хватают белоснежные пряди и со всей силы дергают их. Длинные ноги, ноги, которые несли его далеко, которые поддерживали его так долго, подогнулись, и он рухнул на кафельный пол, как марионетка с отрубленными нитями. Мысли об убийстве и пытках исчезают, когда он остается с реальностью жизни наедине. Может, он и бог, но тем не менее смертный. А смертные бессильны против смерти и времени. Он лежит с бешено бьющимся сердцем, прерывисто дыша. Его мысли везде и нигде. Его разум пуст, и он парализован. «Это то, что чувствуют посторонние в моих владениях?» Ему это не нравится. Это скользкое чувство беспомощности. Неполноценность? Да, он чувствует это. Отказаться от контроля из-за такой простой вещи, как эмоции. Незнакомо. Нервирует? Определенно. «Вставай, вставай и стой прямо, жалкий дурак. Встань и посмотри. Смотри, что происходит, когда ты проигрываешь. Ты вообще бог? Вставай». Он заставляет себя выйти из оцепенения, желая, чтобы его ноги двигались. Он — бог среди людей. Боги не колеблются. Сильнейший шаман Годжо Сатору торжествует над своим слабым телом и встает, переполненный эмоциями, которые не должны испытывать боги. Он подобен святой чаше с крепким виски. Годжо опускает повязку, смотрит на бледное, холодное, как камень, тело перед собой. Мальчишка — чистый, будто отполированный, словно драгоценный камень, готовый быть обрамленным в серебро или золото. Но реальность сурова: нет драгоценного камня, нет серебра иль золота — будут лишь пепел и обугленные кости, пересыпанные в керамический горшочек, и всё. Вот тебе хорошенький, маленький, нездоровый подарочек для твоего утешения. Как заботливо. Он молча пялится, мозг в оцепенение, Годжо Сатору ошеломлен. Это в новинку. Глаза цвета горячего меда больше никогда не заглянут с любопытством в его льдистые глаза. — Я не думаю, что это какая-то жестокая шутка, — говорит он, ни к кому конкретно не обращаясь. — Черт, мальчишка, ты на самом деле мертв. Уголки его рта подергиваются в извращенном юморе. — Ха-ха. Как самый настоящий мертвый мертвец. У тебя нет сердца, поэтому ты должен быть мертв, ха. Мертв настолько, насколько это возможно. Мертв… потому что я… — шаман сжимает губы в твердую линию, пытаясь не дать боли вырваться наружу. Сатору протягивает дрожащую руку, чтобы нежно погладить неподвижное детское лицо. Дрожащие пальцы призраком проходятся по арктически-синим губам, большой палец касается острого подбородка. — Меня там не было, — Годжо проводит пальцами по щекам мальчишки, по лицу, на котором когда-то сияла вечная жизнерадостная улыбка. — Меня там не было! Его рука сжимает те, которые больше никогда не шевельнутся. — Меня! Годжо хочет, чтобы в этот миг льдистая рука, сжала его в ответ. Он бог, но не джин. — Там! Открытая, ужасная, очищенная рана будто насмехается над ним. — Не было! Комок встает у него в горле. — И… я… —, всхлипывает Годжо, — не… смог… тебя… защитить! Первая слеза падает, скользя по гладкой, сухой коже прямиком в зияющую пропасть разорванной плоти и засохшей крови. «Это неправильно», — его разум пытается ухватиться за последнюю соломинку глупой надежды. — «Сейчас самое время сотворить какое-нибудь невообразимое спасительное чудо». Ничего, ничего, кроме пустого воздуха и суровой правды. Потому что это не диснеевские мультики, которые он смотрел когда-то давно, и в его слезах нет волшебной животворящей силы. Тогда какой вообще смысл быть богом среди людей? Есть только он и его слезы, что это за неведомое чувство? Боги не плачут. Боги не чувствуют. Но вот он здесь. Годжо Сатору — сильнейший шаман из ныне живущих. Смертный бог среди людей. Плачет по какому-то ребенку,, но это не просто какой-то ребенок — его ученик, и Годжо беззащитен из-за этого ребенка. Этот мальчишка — его ученик, который был настолько безумен, что без раздумий проглотил палец Сукуна. Годжо до сих пор считает его безумцем. Этот мальчишка, который сумел проникнуть в его сердце, к удивлению Годжо, не ледяное сердце. Этот мальчишка, которому он, — при этой мысли Сатору всхлипнул и прикусил губу, — которого он обещал тренировать, которому обещал помочь. Помог. И теперь мальчишка, юнец Юдзи, мертв. Без сердца. Потому что его вырвали и выбросили, как мусор. И от этого у Годжо кровь закипает. Мгновенно его гнев, его ярость возвращаются в десятикратном размере. Он бьёт сжатым кулаком, и металлический грохот разносится по яркой, тошнотворно чистой комнате. — Черт побери! Бах! — Боже! Бах! — Блядь! Бах! — Черт побери! Инстинктивно он смотрит вниз, ведь боги должны смотреть на других сверху вниз, и что он видит — круглое, неровное по краям отверстие, которое он пробил прямо в металлическом столе. Точно такое же, как… Его гнев пузырится и разливается, как раскаленная лава. Он готов поглотить всех. — Я собираюсь убить их. Я убью их всех. Я заставлю их выть. Кто такие «они»? Сатору Годжо не знает, честно, на самом деле ему всё равно. В отместку он сожжет всех, весь этот гребаный мир, и будет смеяться, смотря страдающим в лица. Кто-то назовет это безумием, умопомрачением, сумасшествием, но это будет мягко сказано. Он зол и ему больно. Сатору жаждет возмездия. Мир решил покончить с Итадори Юдзи, значит, Годжо покончит с миром. Да, он может умереть, Годжо это знает, но у него есть сила стереть с лица земли любого, кого он пожелает, как пылинку. И он будет с упоением смотреть, как мир вокруг горит подобно пламени геенны огненной. Бог среди руин станет предвестником смерти. Он, Годжо Сатору, — смертный бог, а боги делают все, что им заблагорассудится. Он слышит крики людей, которые чувствуют, как их плоть тает, как они сгорают до хрустящей корочки. Он думает о том, что они почувствуют, что они увидят. Это была бы ужасная смерть. Последние мгновения в агониях, охваченные раскаленной добела боли. Жар настолько сильный и интенсивный, что обжигает до костей, обугливая молочно-белые структуры. Запах горящих волос будет проникать в их носы до последнего вздоха, смешиваясь с ядовитым углекислым газом, обжигая легкие. Крики боли и ужаса наполнят их предсмертные мысли, когда они будут молить о милосердии и спасении. Все, что они увидят перед смертью, — как их любимый мир будет сожжен и превращен в новый ад. Резкий стук каблуков по кафельному полу вырывает его из чудесного ужасающего сна наяву, и Годжо полностью осознает тот факт, что он как бы пробил дыру в столе. Буквально. Забавно. Хотя Сёко, вероятно, не сочтет это забавным. Наверное, стоит исправить эту маленькую — ну ладно, не очень маленькую — дыру в столе. Годжо приходит к интересному выводу: эта дыра показывает его человечность. Никто не должен знать это. Он — Годжо Сатору — самый сильный, самый почитаемый. Он не может проявлять таких эмоций. И, возможно, совсем чуть-чуть ему не хочется иметь дело с разъяренной Сёко. Поэтому он исправляет поверхность с помощью своей проклятой энергии и прячется за своей завесой беспечности, когда Сёко входит в комнату, стуча каблуками, неся за собой шлейф табака. Запах дыма возвращает образы горящего мира на передний план его сознания, воображение начинает подкидывать вновь детали расправы. «Смотри, как мир рушится прямо под моими пальцами. Сотри с лица земли каждого, каждого влачащего своё жалкое существование. Сделай…» — Ого! Полностью голый! «Подожди, что?» — Я немного разочарован. «Юдзи?» Как будто при нажатии кнопки или, может быть, звуком заливистого смеха, сопровождаемого нетерпеливым «Сэнсэй!», все мысли о том, чтобы покончить со всем человечеством, испаряются из головы Годжо. Ну, не совсем, он всё ещё в ярости и настроен на геноцид. Но пока он будет наслаждаться тем, что его драгоценный ученик больше не мертв, судя по тому, как мальчишка в настоящее время глазеет на свой болтающиеся причиндалы. Годжо смеется в изумлении и недоверии. — Юдзи! Какой поворот сюжета! Хоть не получилось сотворить чудо, он всё равно стал свидетелем волшебства. Как это случилось, он не уверен, но это не имеет значения, потому что Юдзи жив. Он не умер и больше не жертвенный агнец. — Сэнсей! Он улыбается, широко и с облегчением. — С возвращением! Быстрая пятерка и зеркальная зубастая улыбка. «Мальчишка жив. С ним все в порядке». — Я вернулся! «Ты вернулся».***
Говорят, что боги — мстительные создания. Надменные и тщеславные. Они являются воплощением совершенства, в то время как люди представляют собой извращённую мораль и соблазнительную коррупцию. Небылицы сплетают гобелены предостережений, говорящих, что богам нет дела ни до кого. Боги не предназначены для того, чтобы показывать эмоции по отношению к тем, кто ниже их. Но на этих гобеленах всегда забывается, что именно боги выбирают чемпионов. Они — те, кто находят чистое, доброе, героическое и храброе. — Учитель! Давай посмотрим ещё один фильм! Былины умалчивают, что боги тоже могут чувствовать. Ибо когда их воины падают, небеса и моря бушуют в муках и разрушения наполняют земли. Боги могут никогда не плакать, но они все равно чувствуют. Они чувствуют боль, когда набрасываются на человечество, и скорбят, когда наказывают тех, кто причинил им зло. Так что, может быть… может быть, боги тоже могут быть людьми. — Какой фильм ты хочешь посмотреть, мой дорогой ученик? В конце концов, Годжо Сатору — всего лишь человек, получивший титул бога. Человек, одаренный божественной смертностью, вытеснивший прошлое ради рассудка, отступивший ради морали. Просто сложный человек, который чувствует слишком сильно и все же никогда не может чувствовать достаточно. Просто — Что-нибудь с Дженнифер Лоуренс! до прекрасного — Мы смотрели в прошлый раз с ней! Давай в этот раз ужастик! человечный в своём несовершенстве.