До появления госпожи Кэйи в особняке в глазах молодого господина потухал огонь, который вспыхивал лишь при занятиях с шахматами. Теперь же… он горит всегда. Аделинда
***
При их первой встрече, когда отец взволнованно ворвался в особняк с укутанным в его плащ ребенком, он ничего не почувствовал, лишь раздосадованно нахмурился от осознания того факта, что у того вновь не найдется времени на обещанную партию в шахматы. Но при второй, когда Дилюк из любопытства заглянул в гостевую комнату, засмотревшись на мирно сопящую девочку, у него защемило сердце от ее невинного, толком не сформировавшегося, нежного аромата морозных ирисов. Тех самых голубых соцветий волнообразных цветов, которые покоились в дорогой керамической вазе за столом в главной гостиной и постоянно сопровождались строгими наказами Аделинды не трогать их. В тот день он впервые прикоснулся к ним. Робко обхватил дрожащими пальцами горящую щеку тяжело дышащего ребенка и уже более решительно прижался носом к ее лбу, вдыхая манящий запах петрикора. Было сложно объяснить всю ту гамму чувств, разрывающих его изнутри, но в тот момент он мог с присущей детям пылкостью поклясться, что время вокруг них замерло. Что на какую-то долю секунды не прикрытый глазной повязкой глаз распахнулся и уставился на него проникающим затуманенным омутом из самой бездны. Язык прилип к небу, а в горле неприятно запершило. Он хотел сказать. Можно я тебя обниму? Он хотел предупредить. Я тебя больше не отпущу. Он хотел признать. Кажется я тебя люблю. Но вместо этого только неловко отпрянул, споткнувшись об выступ мягкого ворсистого ковра, и не отрывая голодного взгляда от медленно промаргивающейся гостьи, без оглядки помчался прочь. Биение сердца набатом раздавалось в ушах, а легкие горели не то от продолжительного бега, не то от бурных эмоций, захвативших все думы. Когда отец рассказывал о почившей матери, то его лицо окрашивалось такими же цветами малиновых, коралловых и багряных оттенков. Задумчиво смотря на свое отражение в зеркале, Рагнвиндр не без восторга подумал о том, что пленен. В последствии, их наконец представили друг другу официально, чему он был несомненно рад, так как уже устал играть в отчаянного разведчика, прячась за всевозможными углами, дабы проникнуть в чужую комнату и насладиться очередной порцией прикосновений, неизменно сопровождающихся запахом любимых ирисов. Правда, на деле Кэйа оказалась совсем не той, кого он представлял изначально. В ней не было потусторонне нежной ласки, сложный ум занимали отнюдь не детские проблемы, из-за чего им не хватало должных точек соприкосновений, а застывший во льду взгляд казалось покрылся незримым инеем. Кэйа была колючей, жесткой и совсем не хрупкой. Но Дилюк боролся. Действительно старался мириться с ее недостатками и находить в достоинствах что-то хорошее. К примеру, благодаря тому, что она прочитала так много книг, из нее вышел отличный оппонент за шахматной доской, удивляющий множеством непредвиденных стратегий за спиной и каверзных трюков. (Ее игра напоминала игру Крепуса.) Он счастливо улыбался настолько широкой улыбкой, что сводило зубы, довольствовался мимолетными прикосновениями самими кончиками пальцев, когда жаждал горячих объятий, и изредка вдыхал остаточный флер чужих феромонов, суетливо успокаивая внутреннего зверя. Только по собственной глупости не учел, что даже самому стоическому терпению рано или поздно приходит конец. Ему было стыдно за свой срыв на пути в деревню Спрингвейл, потому что это не только испортило ее первый торжественный праздник в Модштадте, но и заставило захотеть сбежать от него. Бросить на перепутье двух дорог. Луди Гаспартум научил Дилюка тому, что Кэйа усиленно втолковывала ему последние несколько месяцев, — непоколебимой сдержанности. Он прекратил досаждать ее безраздельным вниманием, перестал растрачивать время на пустые разговоры и остановил эти бесплодные попытки сблизиться, ведь пока ему было достаточно ее присутствия рядом. Дилюк, как всегда, незаметно прижимается к сосредоточенно читающей старый древний трактат Олберич, не осмеливаясь сомкнуть руки поперек тонкой девичьей талии, и, втягивая носом стылые феромоны, тихо урчит. Обыкновенная картина для случайно забредших в библиотеку слуг, привыкших закрывать на это глаза и торопливо покидать читабельный зал, дабы не прерывать чужое уединение. Дилюк уже не такой докучливый, как раньше. Что на самом деле не так уж и удивительно, за все то время с инцидента на Луди Гаспартуме прошло немало месяцев, а то и лет. Теперь они не спят на одной кровати, не принимают вместе ванную и не занимаются всякими детскими глупостями. Они повзрослели. И отчего-то при мыслях об этих фактах сознание затапливает немыслимая горечь. Скоро их судьбы разойдутся. Рагвиндр пристально смотрит на расположившиеся прямо напротив него брачные омежьи железы и, сглатывая вязкую слюну, с глухим шипением языком задевает проявившиеся клыки. Если бы он укусил ее, она бы осталась с ним. Дилюк хороший, послушный и внимательный альфа, он знает, какую нужно задеть точку, чтобы не причинить боль партнеру, умеет распознавать запах непримечательной беты и благовидной омеги, и на последних остатках тщедушного самоконтроля с огромным трудом удерживает собственного альфу, жаждущего как можно скорее пометить. Завладеть. — Не пускай на меня свои слюни, Дилюк, — закатывает глаза Кэйа, несильно пихнув своим локтем и аккуратно перевернув страницу толстого тома. — Сделаешь так еще раз и об ежедневных объятиях будешь только мечтать. Белоснежные зубы клацнули пустой воздух. Дилюк экспансивно прикрыл дрожащей рукой свой рот, разодрав непроглядно черную материю плотных кожанных перчаток, ощущая противный вкус лютого едкого железа. «Кровь Кэйи была бы во много раз слаще». От тягучих размышлений оторвал родной обеспокоенный голос и небрежное пожатие по плечу: — Дилюк? С тобой все в порядке? Вместо ответа он с отчаянным стоном зарылся лицом в чужие шелковистые волосы, притягивая возмущенно охнувшую девушку в крепкие так сильно желаемые в тот миг объятия. Барбатос, не дай свершить ему непоправимое. Омега в его руках сопротивляется недолгое время, кажется даже только для вида, перед тем, как с обреченным вздохом таки обнять его в ответ, мягкими устами мазнув по выделяющимся мужским ключицам. Дилюк вздрагивает и думает, что был бы не против стать грешником. К счастью, только сильнее прикусывая нижнюю губу, распоров тонкую кожицу до мелких ран и малозначимых порезов. На утро они делают вид, что между ними не произошло ничего особенного. Рагнвиндр всего лишь едва не поставил своей пускай и сводной, но сестре пожизненную метку. Проклятье, и почему его это так сильно заводит? Архонты точно смеются над ним на небесах, гадая над сюжетом следующего спектакля. Жаль, что он вынужден их разочаровать, соблюдая строгий целибат. Ровно до того момента, как особняк пропитывается ароматом течной омеги, сгущая воздух до неприлично пошлого оттенка. На свою удачу, он замечает это одним из первых, освобождая слуг от их обязанностей на ближайшие несколько дней и отправляя несколько извиняющих писем уехавшему в Иназуму из-за внеплановой командировки отца. Когда альфа доходит до покрывшейся тонкой кромкой льда светлой дверцы комнаты Кэйи, то предательски краснеет в лице, не решаясь зайти внутрь из-за мучившего в штанах твердого стояка и учащенного дыхания. Дилюк не уверен, что сдержится. Поэтому умоляет Селестию не открывать и не ломать разделявшую их двоих грань. Вопреки всем ожиданиям и возложенным надеждам, звенящую тишину разрезает до безумия громкий скрип открывавшейся двери и громкие из-за их шаткости шаги насильно затащенного внутрь Рагнвиндра, силившегося разглядеть хотя бы приблизительные очертания окружающих предметов из-за царившего вокруг мрака. Зачем омега задернула шторы? Когда его снова дергают за воротник темной ацетатной рубашки, грубо бросая в ворох теплых одеял, пушистых подушек и приятно пахнущей мягкой по покрову одежды, Дилюк теряется. С минутным опозданием, он осознает, что его столкнули в гнездо. — К-кэйа… Зачем ты… — Слишком много болтаешь, — разразилась забавным рычанием накинувшаяся сзади Олберич, в нетерпении оседлав его бедра и юрко сняв пальто, мех которого был очень скоро прижат к ее носу. — Снимай одежду, Дилюк. — Ч-что? — стремительно покраснел и без того смущенный парень. — Снимай. Одежду, — и требовательно сжала опасно затрещавший по швам сюртук. Он не видел смысла спорить с течной омегой. Поэтому покорно снял почти весь элемент собственного гардероба, оставив лишь нижнее белье и тонкую на ощупь рубашку. Благо, в гнезде было достаточно тепло и мягко, чтобы не замерзнуть. Пускай на всякий случай, Дилюк все равно использовал Пиро Глаз Бога, чтобы согреться изнутри. Чем привлек внимание любопытно наклонившейся вперед Кэйи, уставившейся на него по-детски сверкающим лазурным глазом и выдохнувшей в самые губы холодный морозный воздух: — Тебе… холодно? Ему послышалось или в ее тоне действительно проскользнули взволнованные нежные нотки? — Нет, но… С тобой точно все хорошо? — на не высказанный вопрос со смешком добавил. — Ты не часто беспокоишься за других. Олберич обиженно надула щеки, с тихим ворчанием уткнувшись в его шею: — Тебе повезло, что ты так хорошо пахнешь… «Поверь, это взаимно», — мысленно вздохнул прижатый к пушистой постели гнезда Дилюк, не имея возможности даже прикоснуться к себе, чтобы прекратить эту пытку. Упругие ягодицы Кэйи, конечно, были неплохой альтернативой, но учитывая, что она едва шевелилась, мирно сопя ему на ухо, разрядка обещает нагрянуть отнюдь не в ближайшее время. Смог бы он полюбить ее без влияния природных феромонов? Сложный вопрос, учитывая, что тот же вопрос доверия все также являлся открытым. Она не послушала его, когда он говорил ей не идти с тем подозрительным, болезненно выглядевшим человеком, не раз предавала своим раздражающим флиртом с окружающими и не объяснила должным образом причину сокрытия вторичного пола. — …Дайн. Дилюк почувствовал как скрипнул зубами, пальцами впившись в поясницу вздрогнувшей девушки. Но он знал, что в обоих случаях был бы готов убить за нее.***
Примечание.
Петрикор — землистый запах, который ощущается после дождя. Слово происходит от греческих petra, что означает «камень», и ichor — жидкость, текущая в жилах богов греческой мифологии. Термин был придуман в 1964 году исследователями Изабеллой Джой Беар (Австралия) и Родериком Г.