***
— Так, окей, помещения, персонал и распорядок есть, — прикидывает Рита, бегло перечитывая написанный ею текст. — Осталось лечение и собственные ощущения. Я… могу взять для персонажа твои диагнозы, чтобы не написать лишнего? — Да чё хочешь бери. Могу тебе хоть всю свою биографию пересказать, у меня не жизнь, а сплошной «Ералаш», — усмехается Денис, не поднимая головы и продолжая покрывать ровными легкими штрихами скуловую часть. Рита смеется. — Как проходило лечение? — Для начала таблетки. Я не помню всех названий, но у меня записано где-то, я потом найду и скажу. Мне выписали седативные и антидепрессанты. От них первое время было не очень — аппетита не было, спать хотелось. Потом привык, стало помогать даже. Но все мы знаем, что с психиатрией и психотерапией в России туго, так что психолога своего я видел два раза за полтора месяца — так, приходил скорее для «галочки». Ещё на пидора был похож — не на гея, а на манерного пидора просто. Это можешь не писать, просто впечатление такое оставил, — Никита впервые за долгое время издаёт какой-то звук — усмехается — и Денис даже взгляд на него поднимает, чуть улыбаясь в ответ. — Короче, мне психолог тамошний не помог ни разу. Задавал вопросы о самочувствии и о суицидальных мыслях, о мотивах и прочей такой лабуде. Это было скорее для записи анамнеза, чем для того, чтобы вылечить меня. Но, как говорится, свеча-роза — по хуй, — Денис уже не стесняется ругаться после того, как услышал отборный мат Риты, когда на стол неожиданно запрыгнул их огромный чёрный кот, опрокинув её кружку. Но она даже матерится как-то интересно, художественно. — Мне помогали больше таблетки. Конечно, глупо надеяться, что они расставят всё по полочкам в твоей башке, но нервной системе становилось легче переносить стресс, я хоть функционировать по-человечески мог. Не знаю, задумано ли у тебя такое по сюжету, но на ноги меня поставили в итоге не врачи и не колёса. У меня был всё это время человек, с которым я чувствовал себя защищённым, — Титов значительно смотрит на Лисина, и тот отводит взгляд — неудобно, перестань, это не стоит дифирамбов. — Никита ездил ко мне на каждое посещение, и это типа… успокаивало? Не знаю, я отвлекался, когда мы разговаривали, и становилось получше. О, он мне ещё говно всякое возил. Ну, в смысле… пюре детское, печенье и мое любимое кокосовое молоко. Иногда привозил шоколад, хотя это запрещёнка была в моем отношении — возможность РПП, уху-ху, — он складывает пальцы в жесте «еее, рок» и трясёт рукой. — Он рассказывал о себе и том, что происходит вообще, и как-то понимал, когда можно спросить о моем самочувствии, а когда не стоит трогать эту тему. С того момента, как Никита приезжать начал, я стал на поправку идти в разы быстрее. Прошло меньше месяца, и вот я сижу у вас на кухне и рассказываю про свой экспириенс. Рита ещё пару минут молчит, что-то быстро-быстро печатая, а Денис заканчивает третий набросок. На первых двух она с распущенными волосами, но на первом смотрит прямо, на самого Титова, а на втором голова у неё повёрнута в три четверти, и в руках кружка — тут она просто слушала его и запоминала, старательно укладывая всё в голове. На последнем у неё передние пряди собраны в маленький пучок на макушке, левое колено поджато к груди, и она, немного ссутулившись, смотрит в экран, что-то печатая. — Одним рассказом мы убили двух зайцев, — наконец говорит она и шутливо протягивает Денису руку, которую он тут же жмёт, привставая со стула. — Благодарю вас за сотрудничество, коллега. — Да пожалуйста, если ещё раз захочешь поговорить с неуравновешенным — я к твоим услугам. Титов так рад, что его юмор, чернушный и местами грубоватый, тут понимают, хотя Рита вроде старше и серьезнее — двадцать четыре года все-таки, девочка большая уже, — и обычно такие люди воспринимают всё в штыки. А она — нет, смеется, подхватывает, продолжает. — Нет, правда, спасибо большое. Никита прав, не каждый захочет о таком рассказывать, — она улыбается уголками губ, чуть прикусив нижнюю. — И я поздравляю тебя с выпиской, кстати. Ты огромный молодец, что не запустил это и принял какие-то меры. — Если бы не Никита, я бы ничего и не принял. Это он меня за шкирку вытаскивал. — Ну всё, всё, хватит меня нахваливать, — смеётся Лисин, вставая из-за стола и потягиваясь. — А то от похвалы оскотинюсь ещё — и всё, — он обходит стул Дениса, обнимает его за плечи со спины и крепко целует в макушку. — Я рад, что ты теперь снова в норме, и что я смог тебя поддержать. Рита умилённо скулит в тыльную сторону кулака. Денис краснеет кончиками ушей. Никита как ни в чем ни бывало уходит курить на балкон.***
Рита, закончив свои записи и приведя их в божеский вид (идеалистка до кончиков пальцев — у неё даже эти технические пометки в документе выглядят красиво и структурированно), ложится спать довольно рано. Выпив ещё по кружке чая за отстранёнными обсуждениями предстоящего учебного года, Денис с Никитой выходят на балкон. На улице заметно потеплело после вечерней грозы, и уже сейчас, в половину первого ночи, ртутный столбик вывешенного за окно балкона градусника потихоньку многообещающе ползёт вверх. Может, всё-таки получится сменить осеннее пальто хотя бы на ветровку. Титов смотрит на сигарету в своих пальцах и понимает, что все полтора месяца, проведённые в психиатричке, не курил вообще. Это под запретом было, но нарушить его не тянуло. Он бы мог даже бросить, наверное, но… зачем? Разве в этом есть смысл какой-то теперь? Денис все равно не планирует дожить до тридцати, и его убьёт скорее не рак лёгких, а петля на шее. — Я рад, что ты наконец вернулся, — говорит Никита, разворачиваясь к нему вполоборота от окна, а потом выпрямляется совсем. — Знаешь, я к тебе очень прикипел за июнь, и всё такое, и после того, как мы разъехались, привыкнуть даже не мог как-то. Короче, я скучал очень. Лисину эти слова даются с трудом — Денис себя узнаёт в этом неумении говорить о чувствах, хмыкает смешливо и поднимает взгляд. Никита с ним честен и пересиливает себя сейчас, и Титов думает о том, что ему, может быть, тоже стоит начать говорить правду и перестать замыкаться. С Никитой-то это проще: Никита хороший, Никита заботится и защищает. Денис делает полушаг вперёд, кладёт сигарету в выемку в бортике стеклянной пепельницы и молча обнимает его за шею, прижимаясь близко-близко, утыкается носом куда-то в плечо и улыбается туда же, чувствуя руки на своей спине в ответ. Титов скучал по ощущению уюта и безопасности. Лисин скучал по нему. — Это норм, что я тебя поцеловать хочу? — и Денис прямой, как вектор: надо — говорит. Знает, что ничего ему не будет в случае чего. Потому что он в безопасности, на той территории, где можно, и с тем человеком, что не осудит. — Норм, — со смешком отвечает Лисин, поднимает его лицо на себя за подбородок, смотрит глубже, чем в глаза, улыбается ему мягко и ласково и целует — осторожно, неторопливо, будто спрашивая. Денис перекладывает холодные ладони ему на щеки, Никита кладёт свои поверх — согреть пытается. — Ты… круто целуешься, — в губы ему выдыхает Титов, прихватывая затем нижнюю и целуя настойчивее. — Стараюсь. — Как насчет каждый день стараться? — Я «за».***
Пока Лисин под боком десятый сон смотрит, Титов листает ленту в ВК и лишь спустя время замечает за собой, что смеяться над всякими мемами стало легче — определённо хороший показатель. Кати с позавчерашнего вечера не было в сети, а он бы очень хотел с ней списаться. Но пусть — если так долго не появлялась, значит, у неё всё хорошо, и она просто чем-то сильно увлечена (или кем-то — известно, кем). Вверху экрана неожиданно всплывает окно сброса-взятия вызова с какого-то номера, не похожего на спамерский: у них половина цифр — одинаковые, тут разные вроде. Денис осторожно выбирается из-под одеяла, сначала запутавшись в нём ногами, тихо-тихо, чтобы никого не разбудить, выходит в коридор, перебегает трусцой через кухню, выбирается на балкон и только тогда берёт трубку. — Да? — Динь, привет. А Диня своим ушам не верит: на том конце провода Макс — точно он, его голос Титов ни с чьим не спутает. И Макс пьян. Денис бы хотел разучиться определять его настроение и состояние всего по паре слов, но — умеет всё ещё. — Что? — тихо и твёрдо спрашивает он, косясь на свою пачку Чапмена на подоконнике. Нет, этот разговор, каким бы он ни был, Денис не выдержит без сигареты в зубах. Он закуривает, прижимая телефон плечом к уху. — «Что»? — крякает, переспрашивая, Макс. — Динь, я… бля, я очень скучаю. Денис думает, шёл бы он на хуй со своим «скучаю». Денис думает, он не хотел слышать голос Макса больше никогда в жизни — не теперь, нет, пожалуйста. Денис думает, не надо было удалять его номер. — Протрезвеешь — пройдёт, — отрезает он, мотая головой, и глубоко затягивается. — Нет, Динь, это не первый раз, не первый… день. Ну, когда я думаю об этом. Не пройдёт, — у Кольцова голос такой глухой и надломленный, что Денис сам вот-вот сломается. — Всё проходит, ты сам знаешь. И это пройдёт, — он не даст себе сдать позиции. С него хватит проблем и страданий из-за этого человека — сейчас он не позволит разбить себя и не позволит себе разбиться. Максу нечего ответить — он знает, что Денис говорит правду. Жестокую и алогичную, но — правду. Он молчит недолго, и Титов уже хочет сбросить, но он снова заговаривает: — Скажи, если бы я не повёл себя так тогда, то мы могли бы?.. — Нет, — перебивает Денис, не позволяя задать дурацкий вопрос. — Две вещи в мире не имеют сослагательного наклонения — история и любовь. Об этом ты тоже знаешь. Кому, как не тебе, в конце концов. Титов до последнего будет на своём стоять. Он, кажется, наконец повзрослел, наконец научился наперед думать, и от этого во взгляде, устремлённом вперед, на пылающий красно-малиновый пожар рассвета, столько уверенности, что Денис сам на себя не похож. — Не звони мне, окей? У меня только жизнь налаживаться начала после твоего фееричного, блять, ухода, — у него в голосе — злоба, обидно-справедливая, и ему так приятно сбросить её наконец на того, кто является её виновником, — и я не хочу снова переживать то, что пришлось. Просто… давай друг друга в покое оставим. Я больше не нуждаюсь в тебе так, как тогда, и ты не представляешь, как тяжело мне было дойти до этого. Я не хочу даже помнить о тебе, потому что это причиняет боль. — Давай просто забудем друг друга, — на выдохе выпаливает Макс, надеясь, что… — Под этим небом багрового цвета*. …что они, как прежде, понимают друг друга с полуслова, что чувствуют друг друга через трубку даже, даже на колоссальном расстоянии — и пусть Денис не знает, что он в Питере. — Да, Макс. Забудем — и прямо сейчас. — Ты уверен? — На все сто. — Окей. Потому что ты сам дров наломал, Макс. Теперь забирай, всё твоё, и беспрекословно соглашайся — на сопротивление ты давно не имеешь права. Макс знает, что так Денису будет проще, что Денис заслуживает лучшего, чем курение на балконе в четыре утра с нервным тремором в пальцах. И пусть, господи, он это «лучшее» получит, каким бы он сам его ни видел. — Будь счастлив, — тихо говорит Титов. Макса передёргивает от того, насколько искренно звучит это пожелание или даже наставление. Он бы себя ненавидел до гроба — у Дениса нашлись силы простить и отпустить. Боже, какой Денис сильный, и какой Макс, блять, слабохарактерный трус. — Ты тоже… будь счастлив. Пожалуйста. Денис качает головой, поджав губы, отнимает телефон от уха и сбрасывает вызов. Это не похоже на закрытие гештальта. Он просто понимает, что, кажется, может идти дальше — он выломал дверцу клетки на сотой попытке, а цепь, сковывавшая ему ноги, от времени заржавела и рассыпалась, и они после неё затёкшие, едва ли способные двигаться. И Титову придётся заново учиться ходить и мечтать, выйдя на волю и почувствовав свою окончательную свободу. Он снова забивает в контакты номер Макса, но уже под именем «бля, не бери», докуривает сигарету и ещё долго смотрит на разгорающийся у горизонта рассвет, думая, что обязательно будет счастлив.