Сага о маяках и скалах

Россия сплетается не из памятников Ленину, натыканных по всей стране, не из ежедневной переполненности Красной Площади, не из мертвого деда, какого-то чёрта до сих пор валяющегося в самом сердце столицы у всех на виду, не из сталинских высоток и не из Москвы-Сити; она сплетается из дефолтно-угрюмых лиц, разваливающихся, но тёплых девятиэтажных сталинок, внушающих тревогу в вечернее время домов-колодцев, из дымящих промзон, устроенных вблизи каждого городка вне столицы, из периодического чувства безысходности и отчаяния и из доживающего свой едва начавшийся век образования. Денис не видит в этом романтики: страдание — это, вообще-то, так себе перспектива на всю оставшуюся жизнь. Он хочет быть востребованным архитектором, а не спившимся с горя к двадцати пяти несчастным, который много умеет, но никуда не может податься. Вот и оно — доживающее свой век образование. Увлечённый мечтами о блестящем будущем, Титов не сразу выкупил, что трудоустройство в его стезе — самое тяжёлое. Было уже поздно, правда, когда он понял: все бумаги для перевода в этот колледж были уже заполнены. И вот он — сидит перед мольбертом, бесцельно макает кисть в растворитель, смотрит сквозь стекло банки, как она там топорщится, вынимает и снова макает. Впрочем, он не один такой, стоит оглянуться только: кто спит, разложившись на двух стульях, кто в телефон втыкает. Одна Катя работает, но это только потому, что живопись она любит, а сегодня ещё и постановку удачную разложили; на начерталке, например, она ни черта не делает. Самое обидное, что это не массовая забастовка, не прибило всех одним махом из-за аномального снижения атмосферного давления, не обленились все разом. Просто все они — раз — третьекурсники: к третьему курсу в любой творческой специальности сил уже никаких, даже у самых энтузиастов; два — они учатся в том учебном заведении, где шаг вправо, шаг влево — расстрел, и даром, что специальность творческая; и, конечно, три — здесь не учат ничему: сами грызите гранит науки и сосите свинец творчества, барахтайтесь в крынке с молоком — авось выйдет масло, а мы вам ничем помочь не можем. Честно, это место душит — и потенциал, и амбиции, и стремления. В кабинет входит преподавательница — пожилая, маленькая и широкая, на коротеньких ногах, и ходьба её выглядит со стороны так, будто она вечно куда-то торопится. Она один из тех учителей, которые в начале пары отмечают посещаемость, уматывают куда-то и возвращаются за десять минут до конца занятия, чтобы раздать всем подзатыльники просто так, из вредности. — Если она сейчас опять подойдёт ко мне и скажет, что у меня неправильное построение, я её хуйну стулом по коленям, — мрачно изрекает всю пару промолчавший Денис. Катя поворачивается к нему, нахмурившись, и соображает не сразу. — Боже, Динь, осталось, — она смотрит на наручные часы, — семь минут. Сделай вид, что что-то делаешь, и она не пристанет. — Я уже три года, блять, делаю вид, что живу. — Не смешно, — по-учительски говорит Лебядкина. — Вон, лучше доделай лампу, — она тыкает обратной стороной кисти в керосинку на холсте Титова, указывая на недостаточно тёмное место. — Хуямпу, — ворчит он, откидываясь на спинку стула, чтобы посмотреть на весь натюрморт целиком, и возвращается к работе. — Титов, у тебя как дела? — спрашивает Наталья Петровна, подойдя сзади, и принимается рассматривать его работу. Она появилась за спиной так внезапно, что Денис даже дёрнулся. — Как у льда на сковороде, — угрюмо отзывается он и, даже не обернувшись, продолжает покрывать теневую часть керосиновой лампы аккуратными мазками тонкой кисти. Наталья Петровна молча наблюдает ещё с минуту, и за это время в Денисе успевает вскипеть столько негодования, что он готов сорваться, как собака бешеная. Но, к счастью (её счастью и всей группы, потому что если Титов начинает спорить с преподавателями, это катастрофа мирового масштаба), она вовремя отходит к другому студенту. Могла бы хоть похвалить: он почти закончил эту работу. Сука невоспитанная. — Пойдём в общагу обедать или ты есть не хочешь пока? — спрашивает Денис, выходя вместе с Катей из кабинета живописи. Наученный двумя годами учёбы здесь, он обычно забирает свои работы и не оставляет их в колледже — могут спиздить, сломать, смазать или выкинуть. Сегодня тащить с собой холст просто лень, так что он только отнёс его в каморку в том же кабинете живописи. — Я сейчас на станцию, мне друга встретить надо. На черчение не пойду, — она виновато смотрит на Титова снизу-вверх. — Ха-а! — наигранно возмущается Денис. — Значит, учёбу на ёбыря меняем, всё понятно с тобой. — Да нет же! — Лебядкина смеётся. — Просто мой давний друг. Он к нам переводится. Ну, то есть не совсем к нам, а на живописца. — Я могу ему только посочувствовать, — поджимает губы Денис. Ладно он — ему нассали в уши, мол, колледж такой чудесный-расписной, а он и повёлся, наивный чукотский мальчик; но когда у тебя тут учится подруга, которая никогда не упускает возможности щедро полить это учебное заведение говном, поступать сюда — странно. — Да ладно, ему год учиться. Уж отмучается как-нибудь, — отмахивается Катя, на ходу упихивая листы с набросками в чёрный тубус. Они выходят из здания колледжа. — Год? Он совсем кретин? — Из прошлого колледжа его отчислили, — объясняет она. — Я позвала его сюда: всяко лучше, чем переводиться туда, где вообще никаких знакомых. — Хочешь, скажу Соне? Ну, мол, возьми птенца под крыло, всё такое. Он же будет с ней в группе учиться, с ней хоть не пропадёт, — без особого энтузиазма предлагает Титов. Ему, в общем, три хуя класть на этого новенького, просто Кате так будет спокойнее. Да и Соня любит с новенькими возиться — у неё синдром спасателя в перманентной маниакальной стадии. — Ага. «Птенец» — двадцатилетняя детина метр восемьдесят пять ростом, — смеётся Лебядкина. — Ладно, на самом деле, это будет очень кстати! — они доходят до развилки. Налево пойдёшь — бит комендой будешь, направо пойдёшь — пива на разлив в баре возьмёшь, прямо пойдёшь — на станцию попадёшь. Присказка тут такая есть. Ах да, направо, за пивнухой, ещё храм стоит. — Спасибо тебе, — Катя чмокает его в щёку. — Ну, я побежала. Она идёт прямо, и Титов смотрит ей вслед, закуривая. Общага вот, рядом, уродливая пятиэтажка с облупившейся краской на стенах что внутри, что снаружи, и с отваливающейся плиткой. Раньше, в послевоенные годы, это здание служило общагой рабочих ныне закрытого завода, что с места Дениса виднеется через бесконечное жухлое поле сразу за храмом. Он находит довольно пророческим тот факт, что теперь это общага студентов художественного училища. Громковская сегодня осталась в комнате — её полночи мутило и температура была. Титов заходил утром её проведать, и она ещё собиралась в таком состоянии идти на пары — Денис отговорил. Пожалуй, Соня здесь единственная такая самоотверженная осталась, и очень смешон тот контраст, что она живёт на этаже, который называют «наркоманским» — очевидно, почему. Договорившись с ней насчёт новенького, он берёт с неё обещание, что она сейчас же ляжет спать (когда он зашёл, она сидела за мольбертом, медленно и устало штрихуя треклятый чайник), и уходит в свою комнату. Здесь наполовину пахнет сигаретами, а на другую половину — катиными духами. Так вышло, что на первом курсе он поступал по дополнительному набору и приехал сюда только в середине октября. С высокой колокольни плюнув на нормы ГОСТа и закона об образовании, администрация колледжа подселила его к Кате за неимением свободных комнат и пообещала, что после сессии по-любому кого-нибудь с какого-нибудь факультета числанут, и его переселят. Числануть-то числанули, а Денис живёт в этой комнате третий год. Впрочем, его всё устраивает. Катя — хорошая подруга и соседка: срач не разводит, за курение не ругается, по углам не ссыт. Да, Денис не придирчив. За два года ведения совместного быта они вовсе перестали воспринимать друг друга как людей (и на этом можно бы закончить) противоположного пола. Лебядкина спокойно переодевается в комнате, Денис не стесняется шутить про дрочку и жаловаться на пропажу чистых трусов. Почти семейная идиллия. Только Катя больше по девочкам. А Денис — по загонам. Ну, и по парням — но это в меньшей степени. Честно говоря, Титов понятия не имеет, зачем пришёл в общагу. Он обычно обедает только с Катей, за компанию, а когда её нет, и есть не особенно хочется. Он прикидывает, что ужин за полчаса перерыва вряд ли успеет приготовить, так что решает ограничиться уборкой. Хотя здесь и так чисто, потому что они с Катей по очереди пылесосят каждый день и моют полки стеллажей — у Лебядкиной аллергия на пыль. Даже одежда по своим местам — удивительно, сука! — и чем ему заняться? В итоге единственная полезная вещь, которую Титов делает за перерыв — откапывает домашку по черчению, которую сегодня надо принести. Он сделал её бог знает когда и благополучно забыл, а теперь эта работа пошла в долг. Своей проёбчивой забывчивости Денис однозначно ставит лайк. На черчении без Кати скучно. Без неё в принципе скучно в стенах этого колледжа и в этом городе. Он привык к ней — что она всегда рядом на парах, и в любой момент к ней можно обратиться. Вообще, Денис её очень любит. Только ей об этом не нужно знать — в обычной жизни они кроют друг друга хуями почти ежесекундно, а о своём тёплом отношении говорят только пьяные в свинью. Чертёжник — Виталя Алябьев — один из немногих преподавателей, на которых Титов никогда не быковал. Он ровный мужик, пусть и с кучей непонятных тараканов и жуткий своеобразный, но он хотя бы не бесит и знает своё дело. Он ещё и ректор этой дыры — и это единственное, за что его можно упрекнуть, ведь в этом колледже всё разваливается и рушится, а он только плечами пожимает и делает вид, что всё окей. Но это, между прочим, не окей, это очко. А в целом нормальный мужик. Денис точно не назвал бы этого дядьку главным антагонистом. Темнеет уже рано — конец октября всё-таки. Уже в пять вечера и холодно, и не видно ни хуя — фонари-то у нас только на главных дорогах, а по дворам давайте сами как-нибудь, на этом наши полномочия всё. Титов открывает калитку резных железных ворот, — та верещит в ответ, пытаясь привлечь внимание запершегося в своей будке охранника, — и выходит с территории колледжа. Асфальт мокрый от постоянных дождей со снегом, а от низкой температуры эта субстанция ещё и подмёрзла и превратилась или в ледяную корочку, или в слякоть. Как хорошо, что Денис повзрослел и поумнел и понял, что по деревне лучше в говнодавах — и купил себе вместо очередных «Вансов» чёрные «Мартинсы»: они пачкаются легко, но и отмываются не сложнее.