Чёртов бард. Чёртовы условия. Чёртово вино.
Он может лучше. Писать он может намного лучше, но столько мыслей не передать даже на страницах самой толстой книги библиотеки, которой являлся список её правил.
Он сам виноват, что напросился. Сам хотел проучить мелкого пьяницу, заставляя отрабатывать полученные от жителей деньги по-честному, но тот его так искусно переиграл, что стало намного интересней. Одна из кинутых им фраз больно кольнула, но что поделать, если Венти выпивал с ним в «Доле ангелов» достаточно часто, чтобы своими глазами увидеть проявление «прекрасных» братских отношений.
Ах, да, «братских».
Ему не жаль денег. Цену Дилюк с лёгкостью пёрышка может поднять до высот, с которых то самое пёрышко сорвётся с крыла летящей над Мондом птицы. А, нет, благодаря одному активному скауту, птицы территорию над городом облетают десятой дорогой. Но всё равно, деньги — не проблема. Не такая сильная.
Проблема даже не в написании банального любовного стиха. Нет, ему в любом случае больно представлять от себя что-то скучное и распространенное. Хочется даже для такой глупой игры написать выдающееся стихотворение, от которого его «я умею писать» будет подпитано не просто умением, а ещё и талантом, чувственностью и авторством.
Его хватило на что-то среднее. То, что он сто раз вычитывал в сборниках поэзии, один из которых забыл отдать вовремя, от чего всё ещё чувствует на своей руке гнев библиотекаря. Лиза беспощадна.
«Беспощадной» любви он и посвятил поэму, которую можно было представить людям. Барду там будет нечего исправлять, он может легко превратить это в среднячковую песню и сказать ему, Кэйе, спасибо, скинув хотя бы одну бутылку вина со своего условия, но этого не произойдёт, так было бы неинтересно.
Поэма был многозначой и ни на что конкретно не намекала, но любой влюблённый мог подчерпнуть из неё что-то знакомое.
Так поэзия и работает.
Но вот посвященная…
О второй работе, над которой горе-поэт думал намного дольше, длиною еле не несколько лет, никто знать не знает и знать не будет. Это нечто настолько сокровенное, что прочитать это могут одни лишь языки пламени, ничего не поняв, конечно, но благополучно уничтожив чужие священные мысли.
Но Кэйа сложил свою душу в несколько раз и положил в карман, в котором она чуть ли не жглась, когда он всё ближе подходил к таверне. Хоть и было бы более естественно, если бы его сейчас тревожил именно кошелёк, боясь секундно опустеть.
Внутри было приятно шумно, но он весь гомон слышал отдалённо. Впереди за барной стойкой стоял язык горячего пламени, оказываясь на грани устроить здесь настоящий пожар каждый раз при виде того, кто даже с крио стихией не в силе вмиг этот пожар потушить. Просто из нежелания. В жизни он может вечно смотреть на одну вещь: как горит огонь…
Дилюк был поглощён песнями барда, которые слушал внимательно, в отличии от некоторых посетителей, которым после определённого количества выпивки внимательность была не свойственна.
Сегодняшний бармен любил музыку. Он любил и чувствовал песни. И, конечно же, он любил стихи.
Но это не значит, что ему понравится.
Альберих не садился за стойку, чтобы не давать предлога почувствовать раздражение за испорченный вечер: он не надолго. Рагнвиндр поставил очередной протёртый бокал на место, удовлетворившись тому, что они стоят в полной готовности быть снова подхваченными и наполненными в любой момент, но не сейчас: он заметил, что этот посетитель пришел по делу.
И молчаливо дожидался хоть каких-то слов от непривычно замешкавшегося рыцаря.
— Три бутылки эксклюзивного праздничного вина, пожалуйста.
— Один бокал, сэр Кэйа. Не один вы хотите попробовать его в этом году. Чтобы оплатить его, хватит того, что у вас в кошельке. На второй приходите в следующем году.
— Я так и за десять лет не насобираю свой долг барду.
— Зато в следующий раз будете знать, что стоит иногда придержать свой бессмысленный азарт.
— Всё-то ты знаешь…
Кэйя вытащил деньги и уверенно положил их на стол.
— Одну бутылку, мастер Дилюк, — капитан кавалерии облокотился о барную стойку, выдавая свою настойчивость и нежелание уходить ни с чем.
Всё же в «Кошкином хвосте» выпивка тоже неплохая, хоть и вкуснее было то, что мешала бармен, а не само вино. Интересно, если попросить Диону просто перелить вино из бутылки в бутылку, оно станет вкуснее.? Так или иначе, в условиях барда не говорилось, что вино должно быть именно из «Доли ангелов».
— Один бокал, сэр, — настоял хозяин заведения, привычно сложив руки на груди. — Не больше.
Кэйа прикрыл глаза, непонятно улыбаясь музыке, что лилась с лиры на втором этаже таверны. Взгляд Дилюка и мягкая мелодия так удачно не сочитались, что захотелось прикрыть рот пальцами и залиться в улыбке. Но он лишь как-то тяжко выдохнул.
— Уверен, барду бы не составило труда выклянчить у вас своё вознаграждение без моей помощи, учитывая, как сильно вы любите его песни, мастер Дилюк.
— Исключений нет.
— В исполнении заказа вы можете отказать только из личных побуждений, и то, как хозяин. Вас же со мной не связывает ничего личного, верного?
После недолгой паузы Дилюк привычно хмыкнул, что означало его вынужденное смирение. Иногда это означало также гнев, раздражение, радость, веселье, грусть, и всё остальное, заменяющее привычные для людей проявления эмоций.
Когда они устроили выходной для Джинн и веселились в таверне, путешественник подошёл к барной стойке и заговорил с Дилюком. Тогда тот даже пошутил про то, что заставит барда платить за тридцать с чем-то стаканов, которые тот выпил, потому что тот не знал, что бесплатно сегодня выпивают только рыцари. Если бы сидящий невдалеке Кэйа не сидел к ним спиной, уверен, увидел бы мягкое выражение на лице хозяина заведения.
Когда он сам говорил с иноземным искателем приключений и его компаньоном, ему и впрямь показалось, что спины коснулось какое-то знакомое тепло.
Улыбаясь, Дилюк был солнцем.
— Ваша бутылка эксклюзивного вина, — бармен поставил на стойку чуть по-праздничному украшенную бутылку и принял уже готовую оплату. Кэйа даже не скучал за ушедшей морой.
— Благодарю, — с довольством кивнул он. — И, ещё кое-что…
— В дальнейшем я, не из личных, конечно, побуждений, которых между нами нет, а просто из принципов стану наливать вам только виноградный сок, капитан, — перебил его бармен.
Кэйа смял в руке листок, за которым и без того неуверенно полез в левый карман, и нахмурил брови от очередного намекающего упоминания самой иконы его самого первого вранья. Дилюк запомнил каждое его лживое слово как заученный в первых классах стих, но воспримет ли он его правду так же охотно?
Он напоминал, напоминал, напоминал. Напоминал о том, что Кэйа лжец и предатель, а тот только рад, ведь принимал это как должное.
«Пойду куплю нам в дорогу виноградного сока», — сказал мой папа и больше я его не видел» — соврал Кэйя, когда взрослые, отмыв и высушив замёрзшего ребёнка у камина, мягко спрашивали у него, почему он оказался в бурю один, посреди дороги рядом с винокурней.
Он делал вид, что не ненавидел виноградный сок тогда, потому что представил это символом того, что его предали. Теперь он по-настоящему его ненавидел, зная, что это символ того, что предал он.
Когда Дилюк узнал всю правду, он сложил дважды два и понял, что последние слова, которые Кэйа слышал от своего отца, были совсем другими. Ох, теперь даже когда его будет тошнить от этого напитка, он будет любить виноградный сок просто на зло.
Он — самое заслуженное и жестокое наказание для Кэйи. Все его проявления в одном человеке. И Альберих это принимает. С радостью и грустью.
Но
Он вытащил злосчастный листок из правого кармана и положил на стойку, дождавшись, пока очередной посетитель уйдёт со своим заказом. Теперь его душа якобы лежала незащищённой на до блеска отполированной поверхности стола. Любой любопытный посетитель может поднять его и прочитать, что было бы не самым худшим исходом, если честно. Кэйа проявляет самое чистое доверие к Дилюку, молча оставив маленький сложенный листочек поближе к краю стола и, не заинтересованный исходом, спешно выходит из таверны с точной наводкой на «Кошкин хвост».
Он уже слышит в голове недовольное писклявое «со своим нельзя», мысленно сворачивает в свою одинокую комнату в казарме и мысленно открывает чёртову бутылку, забыв о барде, забыв о договоре, желая забыть о том, на что напоролся.
Дилюк почувствовал прилив неимоверного адреналина, когда пьяный посетитель подходил к стойке, заметив его взгляд на оставленном Кэйей свёртке. Он быстро подобрал его и уложил в свой карман, от нервов смяв в руке.
Что-то во взгляде Кэйи показалось странным, когда он спешно уходил.
Грустным.
***
Мне так сильно жаль: не передать
Даже самыми красноречивыми словами.
Не знаю, как я мог тебя предать,
Но мне так сильно нравилось жить с вами,
Что я забыл о всём, что должен передать
Тем людям, что тебе меня отдали.
Знаешь, я не успел тебя предать.
Я думал лишь о том, как лунный свет
Через окно ласкает твои огнепряди
А никакой причины вдруг и нет
Чтобы я нанёс себе клеймо «предатель».
Ты меня обезоружил. Нанёс удар по сердцу. И убил.
Сейчас ты ненавидишь, как тогда любил.
…Тогда я вновь родился, обожая бегать
Срывать цветы, смеяться, плакать, сеять
Нести те семена, что за ночь разростутся
Развеять свысока и слушать, что «убьются».
А мы смеялись, не прислушались к взрослым
Паря, я чувствовал себя уж больно рослым.
Но так хотел остаться ниже хоть на сантиметр
Чтобы не стать таким
Каким я ненавидим.
Помня о заговоре где-то.
Я так хочу увидеть твои шрамы
Их прячешь ты жестоко, не давая глянуть
Знал бы ты как рад я, что лицо хоть цело
Знал бы ты, как грустно, что сознание моё доспело.
И я сознался. Ведь, впервые в жизни!
И эта честность, этот поток мысли
Стоил мне всего, что так хотел я
В руках своих сберечь
И с тем уйти из жизни.
***
«С праздником, мой любопытный братик».
Дилюк жёстко смял листок с одним предложением в нём и сжал губы, полный раздражения, смешанного с непонятно откуда взявшимся разочарованием.
Всё равно что пустой.
***
Допивая последний бокал самого вкусного вина за весь год, Альберих наблюдал, как стремительно сгорает уже им смятый свёрток, только желая, чтобы последнее пламя лизнуло холодные пальцы.
В жизни он может вечно смотреть на одну вещь: как горит огонь.
