Курим и молчим

Макса откровенно трясло: то ли от облегчения после согласия, то ли от возбуждения, то ли от всего сразу. Он отвечал на поцелуй, и сам перехватывал инициативу, и снова отдавал ее — и прекращать целоваться не хотелось, хотелось обниматься и трогать друг друга, и какого черта они полезли в постель в трусах? Ну, наверное, чтобы развлечься при их снятии? Но сейчас было совершенно не до этого, как ни странно. Сейчас хотелось стонать глухо в поцелуй и прижиматься друг к другу, и слушать, как колотится сердце и рвется дыхание, и понимать, что… они стали сегодня еще ближе. Практически совсем. — Володь, — прохрипел Макс, прерывая поцелуй, — ты чего сейчас хочешь? — Я… — Володя вцепился в него, они уже давно переплелись руками и прижимались друг к другу. Сложно понять, чего он хочет сейчас, но он все же ответил, закрывая глаза: — Нежности. Чувств. Я не знаю… — Володя прижался губами к его шее и вздрогнул от этого ощущения, потому что пульс у Макса колотился как бешеный. — А ты? — совсем шепотом спросил он. — А ты чего хочешь? — Я контакта хочу. Близости. Чувства тебя рядом. И… нежности. Я от нее захлебываюсь, Володь, но черт подери, я не знаю, как ее выразить!.. — Да потому что с нежностью все сложно, особенно у нас. Потому и захлёбываемся, наверное, потому что нас не учили, типа нам не надо, — Володя его чуть отпустил, ложась на бок, и протянул руку. — Иди сюда. Нам не страсть нужна, нам контакт нужен. И вот ещё… Он избавился от одежды, потому что её сейчас не хотелось. Хотелось одеяло сверху и родные руки на себе под этим одеялом. — Вот наверное, Володь: не учили нас. Поэтому кажется, словно щас просто разорвет нафиг. И это, — он тепло усмехнулся, — куда ж ты так торопишься, зачем ты сам трусы снял? Я хотел их с тебя снять, ме-е-е-едленно, а ты! — А они мне мешали. Но ради тебя могу и обратно натянуть, хочешь? — Ну черт с ними, не обратно же надевать… — Макс нырнул под одеяло и нащупал там Володю. Горячего и без всего. — Ух тыыы… Погоди, я щас тоже трусы сниму. А раздевать друг друга потом будем, не обязательно же сейчас все. Они столкнулись руками на бёдрах Макса, и спешить явно не хотелось. И потянули трусы вниз тоже вместе. — Нет, Володька, ты обратно не надевай, — хихикал Макс в процессе. — Ты оставайся… такой, как есть… Он протянул руку и накрыл ладонью Володин член, другой рукой сдвигая его ладони к своему. — Давай пока так, а? Просто потрогаем… а там посмотрим, куда дальше… — Спасибо… — прикосновения ощущались очень интимно, Володя сам коснулся в ответ, чувствуя, насколько грубыми кажутся ему свои пальцы по сравнению с тем, что ощущается. Они смотрели друг на друга, закрывать глаза не хотелось, и ощущали. Реально ощущений без спешки очень не хватало. — Ты сейчас… как? — спросил Макс. И почувствовал себя глупо: сам-то он ну никак не мог выразить словами свои чувства сейчас. Но Володька — талант, он и стихами, и прозой может, и может быть, у него получится? Потому что ну нельзя же так, чтобы изнутри просто разрывало, а наружу не выходило никак. Черт знает, что тогда будет, головной болью все закончится! — Я… непривычно. Это так по-новому — не спешить. Мы ведь реально друг друга просто касаемся, не с целью возбудить или ещё что-то… А чтобы самим почувствовать или заботу передать… — Володя закрыл глаза, смутившись. — У меня ощущение, что я слишком много болтаю и несу какую-то ерунду… — Ты слишком мало болтаешь, Володь, — усмехнулся Макс. — Я вот ощущаю, что меня от нехватки слов сейчас на лоскуты порвет, настолько у меня внутри все клокочет. — А, так надо больше? — Володя обнял его второй рукой, привлекая к себе, и прошептал на ухо. — Ты хочешь сказать, что я говорю за двоих? Макс легко погладил там, где лежала его ладонь. — Я теряюсь просто в том, что я сейчас хочу. Я хочу буквально все, и хочу начать с чего-то легкого, мягкого, с чего-то нежного… а с чего, я не знаю. Прижаться чуть ближе, но не сильно. Скользнуть ладонью по бедру, привлекая чуть к себе: хотелось какого-то контакта, чтобы и место было, и вообще… А ещё обнять. Желательно со спины. А может, и не со спины. Кажется, Володя говорил это вслух, замирая от собственного шепота и дыхания Макса в шею. — Ты говори, говори, — шептал Макс. — У меня от твоего голоса… мурашки по спине бегут… За двоих говори, Володь, а то я толком не обучен со словом обращаться, только с техникой… А ты говори, говори… Он прогнулся навстречу объятиям. Тоже скользнул ладонью по прижавшемуся бедру. — Хорошо… Потому что я сейчас буквально всей кожей тебя чувствую… — Володя провел рукой выше, на поясницу, ещё чуть выше, куда дотянулся. — Как будто руки чувствительные и твоё тепло ощущается очень хорошо, такое мягкое… — Он ткнулся носом в волосы Макса и замер. — А ещё ты пахнешь мной… Вот абсолютно. Это так странно, понимать это… Там на сеновале, мне казалось, что я пропах тобой, соляркой и сеном, мой только лимон этот. А сейчас наоборот… Иди ближе, — попросил он, двигаясь сам вперёд. Макс придвинулся и уткнулся лицом Володе в грудь, вздохнул… и сказал: — По-моему, мы пропахли друг другом за эти восемь дней. И в общем оно логично… Вот знаешь, я сейчас думаю — а разве так ощущается близость, когда не хватает слов? Когда даже сказать не можешь ничего? Или как раз — не нужны близости слова? Я не знаю, Володь, меня сейчас разорвет. Мы же с тобой… мы же… блядь, я не знаю!.. — Ну что ты, — Володя лег одной рукой ему на затылок, другой рукой на грудь, чувствуя его ритм. Чувствуя, как Макса колбасит, накрывает, тащит. — Знаешь, слова нужны, если они идут сами. Вот у меня идут, и я говорю… Если они не идут, то значит, они не нужны сейчас. Я и так почувствую, что с тобой… — Ладонь на груди чуть вздрогнула. — Ты и тогда при нашей встрече, все наружу, и боль и эмоции, полной грудью чувствуешь, а не выражается оно. Зато рвется отсюда. Я все чувствую. Мы с тобой чувствуем друг друга, Макс, даже если ничего не говорим… — Я так жалею, что тогда… у меня не говорилось ничего, — вздохнул Макс. — Ни слова я не мог сказать, только злость пошла, через край прямо… И даже когда уже на сеновал забрались — черт, вот словно мне рот заткнули там и руки связали, как пень с глазами лежу, и… Ах, если б не ты, Володька! С поцелуем со своим! Это ну так вовремя было, а? А помнишь, как потом меня сорвало, как я тебя чуть не раздавил, как полез обниматься? Вот сейчас думаю — черт подери, если б я вообще знал, что такое возможно, если б я сообразил тогда — я бы прямо там бы к тебе это… приставать начал, чтобы ты мне… чтобы я тебя… тьфу! Где эти чертовы слова, когда они так нужны?! — Здесь, — Володя коснулся его виска. — И здесь, — он шевельнул пальцами на груди. — Я просто не смог тогда больше терпеть, меня тоже вело и я все думал, когда ты мне в морду дашь за это. Даже когда ты про «таких людей» спросил, тоже думал. А ты другого хотел. Чтоб тебя услышали. И приставать бы ты начал, чтобы… — он перевел дыхание, они говорили почти губы в губы, сталкиваясь носами, — …у нас прям там все было? Если б знал, что это возможно? — Да, — выдохнул ему в губы Макс. — Я бы не смог устоять. Меня бы сорвало. Хотя… это сейчас я понимаю, что не было бы у нас там ничего, потому что… да черт возьми, банальной смазки не было, не говоря уж о подготовке всякой! Но, Володь… — он говорил, трогая его губы своими губами, — как я тебя хотел там. Вот реально хотел. Именно тебя, вот всего, я даже описать не могу. Слава богу, мы там друг другу… руками удовольствие доставили, да. А то — стоит у меня черт знает как, и тебя хочется, хочется, и я нихера не понимаю, что со мной, я уж было подумал — крышей еду нахуй! А сейчас, вот любопытно, как-то по-другому все. Нежности больше. Хотя и там, ты не думай, я бы не… принуждать бы тебя не стал, ну что ты. Только бы если ты сам захотел! — Я знаю… — Володя дрогнул. — Ты не из тех, кто заставляет, и ты слышишь отказ. И у нас бы могло все быть там, только условий не было, никаких. А хотелось. Мне тоже хотелось. Я ещё тогда подумал, что я на фоне усталости и самогона совсем головой двинулся. Потом понял, нет, не двинулся. Реально тянет. А ещё я понял, что у тебя опыта не было, ну такого. — Он целует, целует его между словами. — Поэтому пришлось руками… Хотя это тоже было шикарно. Очень к месту. Это взаимодействие… — Он поцеловал его ещё раз и добавил. — Я бы тоже не устоял. Честно. — Охереть, — говорит Макс. — Это значит, мы уже на том сеновале с тобой… друг от друга крышей поехали? Он сглатывает и сам целует Володю. Коротко, мягко. А потом говорит: — Да нет. Не на сеновале. Раньше. Когда… Нет. Он не будет сейчас об этом вспоминать. Потому что — ну нахер! — Володь, — просит он, — пожалуй, я хочу пару слов… как там у вас, у журналистов? Пару слов о вашей поросячьей жизни? Он коротко смеется и смотрит Володе прямо в глаза. — Мы с тобой сегодня что наделали? С предложением этим, с розами? Мы… мне не показалось, точно? А то у меня опять как на сеновале чувство, что то ли меня глючит, то ли я бухой, то ли крышей еду. — Тебе не показалось, точно, — серьезно заявляет ему Володя. — И как говорили в «Простоквашино» — с ума поодиночке сходят, только гриппом вместе болеют. А мне не показалось, и меня не глючит, — он поймал Макса за руку, сжимая пальцы, и добавил шепотом: — И я согласился. Он целует Макса совсем-совсем тихонечко, потом ещё, потом аккуратно проникает языком, чувствуя, как ему отзываются. И как у обоих дрожат пальцы. И как жарко, если прижаться сильнее бедром. Максу больше ничего не хочется говорить. У него в голове проносятся пьяные вопли деревенских приятелей, горький дым лимона в темноте, расфуфыренная городская иномарка перед лобовым стеклом, чувство намертво сжатых собственных зубов — и жесткая сухая трава под спиной, горячая мягкая кожа под ладонями, губы со вкусом лимона, руки на чужих плечах, руки на собственном члене, а потом, потом снова, и снова, и много всего… и тут до него доходит, что он хочет сделать. Этого он еще не делал. Где-то в глубине мыслей сидит: это вообще нельзя. Да подите вы! — Володь, — говорит он, путаясь в словах, — я хочу… хочу… тебе… ртом… И у него опять перехватывает горло от смущения. Володя сбивается в дыхании, потому что он совсем не ожидал этого, совсем не ожидал, внутри становится жарко-жарко и как-то внезапно горячо, он ловит Макса в поцелуй, чувствуя, как того потряхивает, и после отвечает. — Я тоже хотел бы… но ты никогда?.. — Я никогда, Володь, — честно признается Макс. — И представления никакого не имею. И теорию, как назло, предварительно не почитал!.. Он мягко смеется, и это смех совершенно другой, не грустный, не саркастический, а… счастливый? Володя осторожно разжимает их объятия, ровно настолько, чтобы из них можно было выбраться. Если Макс захочет. — Меня сейчас каким-то трепетом накрыло, — признается он. — Просто чтоб ты знал. Это было внезапно… — Я очень хочу. Это так странно… но для этого, надеюсь, специально готовиться не нужно? И ты… поможешь мне, если что? Я не знаю, чем, хоть советом, что ли!.. — Да, боже, да, — не выдерживает тот. — Помогу. Я сам не знаю, как, но помогу. Я сейчас как представляю мимолётно, меня уже таращит… Дело такое, тут настроение нужно… А оно у тебя, похоже, есть… Ну и не спешить, для себя прежде всего. — Володя замолкает, сам ощущая теперь флер смущения, но это только распаляет. И стаскивает с них одеяло. Макса трясет. Но не оттого, что он ляпнул глупость, а теперь хотел бы откатить назад, но совестно: его трясет от желания. От того, что он — хочет. Вот сил нет как хочет того, то сейчас, как ему хочется думать, будет. Он садится рядом с Володей, укладывает того на спину и говорит: — Закрой глаза. И добавляет: — Я, Володь, сегодня буду без теории. Как в голову взбредет. Обещаю тебе ничего не откусить. А потом наклоняется и целует в шею. Спускается к груди. Берет губами один сосок. Потом другой. Потом движется мягкими поцелуями по животу вниз. О пирается руками о кровать, а потом ложится рядом, головой около бедер, и просит: — Повернись ко мне? Вот просто набок. Володя его слушает. Послушно закрывает глаза, кивает в ответ, потому что теперь у него кончились слова, выдыхает, когда губы касаются груди — это очень нежно, и ниже потом по животу… Он едва не плывет в этом, уже только в этом, чуть не пропускает просьбу, но, все-таки поворачивается, опираясь локтем, и замирая, так, с закрытыми глазами, где все сейчас перешло в ощущения. Макс обхватывает его за бедра, придвигается ближе и одной рукой аккуратно берётся за ствол. Член давно стоит, как, собственно, и у самого Макса. Но Максу сейчас не до собственного члена: он выдыхает, облизывает губы и аккуратно накрывает ими навершие головки. Как будто целует, да так и есть: обхватывает губами, касается отверстия кончиком языка. А потом останавливается и длинно выдыхает через нос, не выпуская члена изо рта. Опускается ниже, ниже по стволу, и берет примерно до середины. Еще немного останавливается. А потом движется назад, выпуская член, просто обводит языком головку еще раз. И говорит: — Ну, и ничего страшного. Если будет неприятно, скажи, — и неожиданно слова накрывает головку ртом, неуклюже пряча зубы за губами, лижет, целует, посасывает, ориентируясь на ходу. Так-то удобно на боку, и можно пальцами другой руки перебирать волосы в паху, трогать мошонку, проводить по паховым складкам, по тазовым косточкам. А потом положить эту руку Володе на бедро и потянуть вперёд, как бы предлагая двигаться самому тоже. Володя дышит, да он больше ничего не может делать, чтобы не двинуться резко или ещё что-то, но это… Возбуждение почти плывет по коже, а сам Макс ощущается очень интимно. Боже, как он там, своими губами, Володя стонет в собственный локоть, больше не в силах молчать и отвечать тоже не в силах, только кивает, словно Макс его видит. Пальцы как будто везде, и когда он чувствует ладонь на бедре, то осторожно подаётся вперёд, совсем не хочется, не хочется двигаться грубо, даже случайно. А Максу внезапно не хочется выпускать член изо рта, даже для того, чтобы сказать «Давай» или что-то вроде того. Он просто притягивает Володю ближе, и вместе с этим, вместе с касанием губ, с обхватыванием ртом начинает легонько двигать другой ладонью по стволу. Глубоко ему не взять, страх «а вдруг меня стошнит» где-то фоном присутствует, но целовать хотя бы головку — очень… вот даже слова-то не подберешь: приятно, интересно, возбуждающе — это все слишком обыденные слова. Володин член в собственных губах ощущается как взрыв мозга, и в то же время как какая-то запредельная, несусветная нежность, выход за грань, как в открытый космос. А потом Макс отпускает ствол и сильнее тянет Володю на себя. Чтобы он… и опять не хватает слов, грубовато-пошлое «трахать в рот» сюда уже никак не годится. Макс не задумывается о том, что он будет делать, если Володя кончит. При таких неумелых ласках, наверное, вряд ли кончит, для этого нужно будет как-то изменять и позу, и стимуляцию, — думается Максу отрывочными мыслями. Но черт подери, как оно, оказывается, улетно — трогать Володю там. Ц еловать его там. Принимать его так. Ахтыж!.. — Да, да, да, — шепчет Володя, потому что больше слов не осталось. Он комкает пальцами простынь, подаётся вперёд, но не сильно, и ощущает, что от всего этого, от этих душевных ласк его реально накрывает. Так, что горячие искры бегут внутри по телу, перескакивая с позвоночника на пах и обратно. А потом Макс берет глубже и воздуха становится мало, и Володя чуть подаётся назад, потому что «ну как это, вот прям так, что ли», это, это… Надо предупредить же, его ж предупреждали, а тут хрен угадаешь, накрывает волнами… — Макс… — зовёт он. — Я же не буду тебе в рот, а… — ещё чуть-чуть и накатит, определено накатит, хотя бы потому, что пальцы Макса сейчас где надо, а его губы отчаянно нежные, но Володя должен предупредить. — Я скоро… Жар по пальцам и в лицо, перед закрытыми глазами цветные искорки и достроенная воображением картина, как Макс берет у него в рот. А… Но Максу сейчас не до предупреждений. Он внезапно ощущает, что наконец-то срезонировал со всей этой системой. Что член во рту ощущается не как чужеродный предмет, а как продолжение собственного тела, и зубы надежно прячутся за губами, и движения губ по стволу становятся все увереннее, и пальцы спускаются на самый корень, но не сжимают — еще чего! Не хочется сейчас влиять на ход событий, и Максу не хочется слышать никаких предупреждений, потому что, во-первых, он реально хочет, чтобы все было естественно. А во-вторых… может быть, в этом и есть его нежность, его любовь, если Володя кончит ему в рот. Вот прямо в рот, да. И что? Может быть, это вообще будет охуенно: Макс помнит свои ощущения, когда Володя брал его и кончал в него, и это чувство, когда словно соединяешься душами при этом, и вздрагивание члена при выплеске, и… Да если ж оно внутри так ощущается, то как же во рту будет ощущаться? Наверное, в сто раз круче. И Макс берет Володю за бедро, и тянет сильнее, и не отпускает, как бы предлагая: давай. И убирает совсем пальцы со ствола, и трогает ими мошонку, словно поддерживая — хотя она и так уже подтянулась, видимо, вот-вот… Ааа. Володя уже реально не может это контролировать, в голове проносится мысль «ну вот, давай ещё, ему в рот, ага, чтобы он больше никогда», но сделать он уже реально ничего не может, вцепляясь в постель до боли в пальцах, толкаясь вперёд бедрами от пальцев на своей мошонке, и кончает. И стонет в голос, потому что молчать тоже невозможно, перед глазами все вспыхивает, а дыхание сбито… Боже, его даже трясет от ощущений. Макса сносит всеми этими событиями — и тем, как Володя стонет, и тем, как его бедро вздрагивает под ладонью, и как бьется в резких конвульсиях все тело, и как… губы ощущают вздрагивание члена, и во рту становится солоно и вязко. Ого. Ого!… Макс зажмуривается и глотает. А потом выпускает изо рта член — и обводит головку языком. У него полна голова впечатлений, его таращит и трясет, он испытывает к Володе такую нежность, что сердце никак не успокаивается. Он водит и водит языком по головке, собирая оставшиеся капли, и не понимает ничего — так отчаянно и мощно у него звенит и шумит в голове. И все эти впечатления откровенно мешают кончить ему самому. Ну, с этим как-нибудь… — Володь, — зовет он шепотом, — как ты? — Пустой… — отзывается тот, с трудом отпуская простынь. — Охуенно я, меня накрыло… Иди сюда, пожалуйста, иди… — он тянет руку к нему, потому что хочется сейчас прижать его к себе и… И… Он кончил ему в рот, а… Макс поднимается по кровати выше, чтобы оказаться лицом к лицу, глаза в глаза, задевая торчащим членом Володино бедро. Его трясет, и он ошарашен впечатлениями, и не понимает ничего. — Иди, иди сюда, — Володя привлекает его к себе, обнимая, мягко накрывая его член ладонью, другой рукой скользит на затылок, придерживая, целует, сначала слегка, не потому, что ему противно, а потому что Макс сейчас не воспримет, а потом глубже, глубже, осторожно скользя языком внутрь. Р ефрактерная фаза чуть отодвинулась, сбитая ощущениями Макса, которого откровенно трясло, и это было заметно. — Хочешь, я обниму тебя сзади, как ты тогда меня, чтобы почувствовал спиной, чтобы я мог гладить тебя везде… — шепчет он между поцелуями. — Чтобы был контакт и мои ладони на тебе спереди, а я весь сзади, ощущая тебя… Хочешь? Макс уже толком не может ничего сказать, только кивает: он весь мокрый, и член торчит практически вертикально, и дыхание тяжелое, и на поцелуй он отвечает так, словно от этого его жизнь зависит. Кажется, до него тоже только что дошло, что тут случилось. — Володь, — наконец уточняет он после очередного поцелуя, — а тебе-то… не противно щас меня целовать? Вот зачем спрашивает, самому-то разве противно было? Но надо. Надо это услышать, собственными ушами услышать лишний раз. Что не стал он хуже и ниже оттого, что… что случилось сейчас. Вкус до сих пор на языке, и от этого совершенно не тошнит и не мутит. И он помнит, да, что Володя… попросил предупредить. А теперь целует. Нет уж, пусть словами скажет, что не противно ему. А потом пусть… сделает что хочет, только бы возбуждение это попустило. — Не противно, — отвечает Володя. — Совсем. Ты чего? — он ласково гладит его по щеке и целует снова. — Если б противно было, я б не смог… честно. В этом мне притворяться нет смысла. До него тут доходит, что это то самое «за себя-то я знаю, а за него нет», и как ни странно, слова тут имеют большое значение… внезапно имеют. — Мне совершенно не противно, — ещё раз говорит он, — и то, что сейчас было, оно очень интимное было… я все как по оголенным нервам чувствовал. И вообще, почему я не должен тебя целовать, тебе же от меня противно не было, в самом деле. Он прижимает Макса к кровати, оказываясь сверху, целует сразу с языком, потому что хочется, и рукой вниз, чтобы приласкать, чтобы поймать ладонью влажную головку, чтобы ощутить пульсацию. Макс под ним, и Макс под ним открытый, настолько, что это считывается просто телом. «Не надо ничего говорить, я все почувствую». У Макса слова так и не складываются в предложения, да что там, буквы не складываются в слова, да и букв не осталось, кроме одной «ааа» на хриплом выдохе. Он поднимает бедра, тычется членом Володе в руку, а потом вдруг… останавливается. И слова находятся. — Обними меня… сзади, — говорит Макс. — Так, как хотел. Пожалуйста. Володя оказывается сзади, обнимая его рукой через грудь, прижимая к себе, жмется пахом к его бедрам, накрывает ладонью член, целует в шею, дышит, дышит его запахом. Он чувствует Макса руками, и животом, и бёдрами, и его дрожь тоже чувствует. Хочется защитить, отдать еще нежности, чтобы почувствовал, чтобы тоже накрыло, с разрядкой. Володя обнимает его сзади, чувствуя, что сейчас по-другому и не пошло бы, и целует, целует, в шею, в плечо и под ухом, куда приходится, куда получается. — Я люблю тебя, — шепчет он, прижимая к себе и лаская ладонью. — Слышишь? — Даа, — выдыхает Макс. — И я… тебя… тоже… С каждым словом он резко выдыхает и так же резко толкается Володе в ладонь. Хочется сильнее, горячее, хочется откинуться назад и прижаться, запрокинуть голову, открывая шею, чтобы чувствовать прикрытую спину сзади, ладони в паху, пальцы на члене. — Сильнее, — просит Макс. — Сильнее сожми… Володя прижимается, сам, к его спине, губами к открытой шее, пальцами сжимает член, чувствуя, как в его руку толкаются. Они почти одно целое, они в одном ритме, и Володя зажмуривается, ощущая это единение. — Ты горячий, ты такой горячий, Макс, — шепчет он ему в шею, обхватывая рукой поперек груди и прижимаясь там, где колотится сердце. И чувствует, как отзывается тот же пульс в пальцах на члене, и это почти накрывает, так, что голова снова кругом. — Ты горячий настолько, что даже красное солнышко плавится, — выдыхает шепотом Володя, снова прижимаясь губами и толкаясь пахом в его бедро. Жарко. И не только снаружи. На красном солнышке Макс не выдержал. У него перед глазами пронеслись те давние картины, вот так же Володина рука на члене, вот такие же движения, сжатие пальцами, запах сухой травы — и его сорвало. Он кончил Володе в ладонь, выгнувшись и хрипло застонав, и его потом еще несколько секунд трясло, и дыхание захлестывалось, и кружилась голова. А потом захотелось упасть и вырубиться. Володя держал его, чувствуя, что его накрыло настолько, что если бы он мог — кончил бы ещё раз вместе с ним. Сердце билось как бешеное, почти как у Макса, а пальцы свело от этой ласки и сладкой судороги. Он с трудом отпустил его всё-таки, вытер руку о простынь — салфетки не нашлись, и накрыл их обоих одеялом, снова обнимая. — Я рядом, — шептал он, целуя Макса в плечо, гладя по бедру и волосам. — Я рядом, я с тобой рядом… Дыхание постепенно успокаивалось, но не сразу, но сейчас щемящее чувство единения было как никогда острым. Вот правда, сказал бы кто Максу восемь — или девять? — дней назад, что у него в жизни будет вот такое — да он бы этого человека оборжал бы вусмерть. С этим вот? С городским хлыщом вот этим, в расписной кофточке и с цигаркой электронной? Да ладно! А сейчас… — Володька, — пробормотал Макс через наваливающийся сон. — Ты городской хлыщ с цигаркой и в кофточке. Я тебя люблю. И заснул. Володя только улыбнулся этому, прижимаясь ещё раз к плечу губами. Городской хлыщ в кофточке. Это почему-то звучит так мило и очень трогательно. Он засыпает не сразу, слушая шум улицы и пульс Макса, который сейчас ощущается под ладонью.