Конченые

Я чувствую смятение Виталия еще до того, как он заговаривает, и даже до того, как смотрю на него. Что-то есть в его неровной, шаркающей походке, в учащенном дыхании – что-то, что заставляет меня насторожиться. – Юрий, надо поговорить. Все, как я и ожидал. Я отхожу с ним на край обрыва почти без возражений. Мне слегка неуютно стоять здесь, когда на нас устремлены несколько пар глаз. В особенности если учесть, что обладатели этих глаз вооружены автоматами и вовсе не прочь опробовать оружие в деле. – Нельзя совершать эту сделку. Черт! Я едва не произношу это вслух, но вовремя сдерживаюсь, пытаюсь собраться и спокойно выслушать все доводы брата. Да, там, внизу, люди. Да, они умрут максимум через десять минут после того, как мы продадим боеприпасы. Да, мы можем остановить это. Остановить? – Как ты думаешь, что с нами сделают, если откажемся? Убьют нас! – А если не откажемся, что будет с ними? Мне хочется рычать от досады, хочется снова, как когда-то, уничтожить в нем эту дурь. Неожиданно на меня обрушивается осознание: я приравниваю желание брата спасти людей к его наркозависимости. И называю это дурью. Когда я успел стать таким? – Мы должны что-то сделать. Прошу тебя, слышишь… – Это не наша война! – взрываюсь я, выкрикиваю ему в лицо, схватив за плечо. Зачем, зачем он лезет? Я никогда не пойму тебя до конца, Вит. Никто не поймет. – Прошу тебя, мы же братья по оружию! – Что он говорит? – недовольно спрашивает Батист-младший. В эту секунду я благодарен ему за то, что он избавил меня от необходимости смотреть в умоляющие глаза Вита. – Это насчет… сделки. Мой брат недоволен условиями, но мы все уладили, – вру, легко и непринужденно, как врал тысячи раз до этого. – Пустяки. Андрэ отходит, все еще с подозрением глядя на нас, а я выдыхаю и снова поворачиваюсь к Виталию. Сейчас мне нужно быть убедительным. – Так? Пустяки? – я глажу его по спутанным волосам, кладу руку на плечо и чуть сжимаю. Я – старший, а значит, авторитет. И пусть Вит никогда не признавал меня таковым, но на самом деле он просто младший брат. И в конце концов он сдается. Или нет. На долю секунды я вижу в его глазах выражение, до боли мне знакомое. Точно так же, со смесью упрямства, вызова и чего-то еще, чему я не могу подобрать название всю свою жизнь, что свойственно только ему, Виталию – точно так же он смотрел на меня всякий раз, когда я пытался остановить его, удержать от необдуманного шага. Когда я силой запихивал его в машину, чтобы отвезти в наркологическую лечебницу, когда пытался образумить, когда выгонял очередную шлюху из нашего дома. Ему все равно, хорошо это или плохо – он будет делать по-своему. Затем он отводит взгляд на мгновение, а когда снова смотрит на меня, я вижу совсем другого Виталия. Виталия, который привык все контролировать; Виталия, который просто расслабился на секунду, позволил себе небольшую слабость. – Ты прав. Конечно, Юрий, ты прав. Боже, я совсем сошел с катушек! Это не наша война. – Да, – подтверждаю я, но где-то внутри растет чудовищное осознание того, что брат снова врет. – Так что мы продаем? – спрашивает Вит, сосредоточенно нахмурив лоб. – Триста РПГ, пятьсот автоматов и восемьсот гранат… А я думал, тысяча двести гранат. Затем он разворачивается и восклицает тоном человека, которого внезапно осенила гениальная мысль: – Я думал, тысяча двести гранат! Напутал. И я иду за ним, снова сажусь за столик, на котором горкой свалены бриллианты. Предчувствие буквально грызет меня изнутри, заставляя руки и лоб покрыться скользким, липким потом. Я точно знаю, что произойдет сейчас. Но я ничего не предпринимаю. Ничего, чтобы спасти братишку. Почему? Я не знаю. Не знаю причину вопроса, не знаю ответ на него. Я знаю одно: Виталия не остановить. Неважно, что он делает: варит борщ, убивает себя наркотиками или спасает людей. Его не остановить. Он такой же конченый, как и я. Но все же абсолютно другой. Когда позади оглушительно грохочет взрыв, меня заполняет одновременно восхищение и ненависть. Восхищение тем, что делает брат и на что не смог решиться я, и ненависть к Виталию, ненависть, которую я испытывал уже сотни раз до этого. Я ненавижу его за то, что он снова лезет в лапы смерти. И ни капли не боится. Внезапно ужас окатывает меня обжигающе ледяной волной, буквально подбрасывает с места, и я кричу, что есть сил: – Не надо, Вит! Не надо!!! А он несется, как экспресс, во весь опор, зажав в руке гранату. И кажется, что ничто не может его остановить… Пока автоматная очередь не прошивает его насквозь. Виталий дергается всем телом, падает на одно колено, взмахнув руками, но удерживается и пытается встать. Он все еще бежит. Вторая очередь все-таки сваливает моего младшего брата на землю. Я бегу к нему, а в голове только одно дикое, абсурдное желание: пусть бы все оказалось неправдой, пусть бы на нем оказался бронежилет, пусть… Багровые пятна, вспучившиеся на его белой футболке, бьют по сознанию, как граната. Наши взгляды встречаются, и в подернутых дымкой боли глазах Виталия я вижу то самое, его выражение. Глядя на меня в упор, брат вырывает чеку. Я ненавижу себя за это, но аккуратно забираю гранату из его ослабевших рук и вставляю чеку обратно. В его глазах проскальзывает немой укор, а потом они вдруг пустеют, словно порыв ветра унес все, что было там мгновение назад. Лицо расслабляется, принимая немного детское выражение. Виталий замолкает уже навсегда, глядя куда-то сквозь меня, в синее, плавящееся от солнца небо. Поднимаю глаза. Они все смотрят на меня выжидающе, без эмоций. Ждут повода, чтобы убить меня. В моей руке граната, и они готовы к тому, что я могу попытаться отомстить за смерть брата. И я делаю выбор, перебрасывая гранату Батисту. Почему я не отомстил? Почему Виталий мог делать то, чего требовало его сердце, не заботясь о своей судьбе, а я не могу? Почему мы так не похожи с ним, хотя оба – совершенно точно – конченые? Почему, Вит?