Конец мечтам

А черт, опять все заново! (Джонсон К., Лос-Сантос, 1992 г. н. э.)

      Если бы Генри Штейн получал по монетке каждый раз, когда кто-то вырубал его посредством удара тупым тяжелым предметом в область головы, у него было бы две монетки. Не так много, но до некоторой степени забавно, что это случалось дважды. Примерно такие мысли обуревали лежавшего на груде тряпья художника, пытавшегося вспомнить, что же предшествовало его попаданию в… в где бы он сейчас не находился. Место удара саднило, но как только Штейн попытался двинутся, чтобы ощупать голову, руку пронзила острая боль. Затем начало покалывать в ногах и другой руке. По-видимому, с пробуждением начали возвращаться чувства. В первую очередь, чувство боли. Во вторую очередь — чувство усталости. Казалось, будто он несколько суток провел на ногах. С трудом открыв глаза, Генри увидел до боли знакомый дощатый потолок, две стены и решетку. Тусклый бледно-желтый свет пробивался через отверстия в ней.  — Как в гроб положили… — пробормотал бывший аниматор. Откуда-то сбоку доносилось пение. «Вот и отпевают», подумал Штейн. Послышались шаги и какой-то металлический лязг, после чего знакомый голос начал что-то тихо говорить. Шаги приближались и перед решеткой появилась чья-то тень. Пара железных — железных? — пальцев постучали по ней, словно проверяя на прочность, после чего кто-то начал с силой бить по ее краям. С потолка сыпалась пыль и каждый удар отзывался глухой болью в голове. Генри был готов подняться и попытаться остановить эту пытку, когда все тот же знакомый голос произнес:  — Ш-ш, ты же разбудишь его.       Ответом был только усилившийся стук.  — Послушай, он каким-то судом пережил бой с тем чудовищем, а ты, вдобавок, еще и приложил его по голове. Оставь его в покое.       Стук прекратился. Генри закрыл глаза и мысленно поблагодарил Алису. Уж кто-кто, а она уж точно могла найти управу на кого угодно, даже на Бенди с Борисом. Стоп, Алиса? Откуда-то из недр памяти вынырнула фраза «не ангел». Он попытался вспомнить, где и когда это слышал, но не мог. Что-то случилось с его памятью. Незнакомка за стеной упомянула, что он побывал в каком-то бою. Подумав, Генри решил, что стоит отталкиваться от имени, которое он вспомнил. Алиса… ангел… бой… Последнее объясняло и усталость, и боль — наверняка ему крепко намяли бока, но вот кто? С кем он так отчаянно дрался? Это было что-то большое, упорное и… молчаливое. Борис? Он дрался с нарисованным волком. Но почему? Из-за чего здоровяк напал на него? Обещание. «Я всего лишь хотела получить обещанное» — пронеслось у него в голове. Голос, очень похожий на тот, что он только что слышал, но другой. Голос Алисы Ангела. Штейн вновь закрыл глаза. Неясные образы и события мелькали перед ним, словно кадры на плохо настроенном проекторе. Внезапно, его веки словно обожгло изнутри: он вспомнил! Не все, конечно, но многое.       Вот девушка с обезображенным лицом, стучит кулаками по стеклу. Вот он по колено в чернилах бродит в поисках чего-то… Сердец? Запчастей? Она обещала отпустить его, а вместо этого обратила Бориса в бездумного монстра и натравила его на Генри. Вот чернильный человек привязывает его к стулу и оставляет, прося «Демона принять этого жертвенного агнца», и этот же человек падает на землю с топором в голове. Вот Демон, созданный по подобию милой мультяшки, срывает проектор с головы другого чернильного человека. Мертвый Борис бросает в Генри вагонетку — та разбивается о стену, осыпая создателя щепками и обломками. Обезумевшая карусель голосом какого-то Бертрума Пидмонта обращается к мистеру Джоуи Дрю, пока Генри топором сбивает заклепки на огромных крючьях, к которым были подвешены люльки. Вот Джоуи обращается к самому Генри, предлагая показать Бенди конец… конец!       Джоуи сказал что этому наступит конец, Джоуи ведь обещал, что этого будет достаточно. Если бы не усталость, Генри хлопнул бы себя по лбу. Теперь он вспомнил, как именно он попал сюда. Поверить Джоуи Дрю, как же! Всё и все в этом месте буквально кричали о том, что этому человеку нельзя верить — от аудиозаписей работников до крайне красноречивых надписей на стенах. «Бенди никогда не видел конца», как же! Видел и много раз, и тем не менее, он по-прежнему здесь, вместе с Чернильным Демоном и всеми остальными. Почему? Да потому, черт возьми, что эта «последняя бобина» всего лишь перезапускала Цикл, а не прерывала его. И эта аудиозапись, оставленная Джоуи, предназначалась для него и только для него, Генри Штейна, доверчивого глупца, верившего, что его старый друг искренне желает прекратить созданный им же кошмар, на деле, не позволяя покинуть заброшенную студию. Комната Джоуи, в которую он попадал после того как пропадал Демон, была иллюзией — стоило ему сделать шаг, или хотя бы открыть рот, и вот вновь он уже в холле заброшенной студии, держит в руках ту злосчастную телеграмму.       Знакомая каморка, знакомый голос, знакомая песня… С чего бы им бы им не быть знакомыми, если он был здесь уже очень много, много раз. Правда, в этом случае, утверждение о монетках, сделанное им в начале собственного пробуждения, заслуживает пересмотра. Чем же он занимался все это время? Мысли смешивались и путались, словно пленка в сломанном проекторе. Воспоминания. Дело было в них — нужные приходили только когда было уже слишком поздно. Он вставлял бобину, смотрел, как «тронный зал» заливает ослепительный свет, но только оказавшись в комнате «старого друга», к нему приходило осознание того, что все это он уже делал. Неоднократно.       Он пытался изменить ход событий. Запирал Бориса в его же убежище наверху, пытался найти Пророка до того, как тот нападет на него, пытался образумить Алису, самостоятельно починить лифт — тщетно. Все его действия, все его решения — все вело его к поездке на вагонетке, в конце которой его ждал изуродованный товарищ по несчастью. Борис неизбежно выбирался и следовал за ним, подобно верному псу — Алиса без труда ловила его. Бывший композитор всегда оказывался на шаг впереди художника, а его увещевания о жертве и свободе мог прервать только сам Чернильный Демон. Лифт… лифт неизбежно ломался и падал, в прямом соответствии с предсказаниями одного ворчливого механика. Дальше все шло по словно по сценарию — бой, смерть Бориса и Алисы, появление тех двоих, что заперли его здесь. Они все равно оставят его, лишенного памяти, один на один с Демоном, причем дважды.       В первый раз, здешний Борис, которого почему-то здесь называют Томом, наткнется на Чернильного Демона в одном из коридоров, и сбежит с «Алисой», а он, Генри, останется взаперти. Нет, конечно в закутке за стеной окажется труба, которой он выбьет доски, но все равно, неприятно. Неприятно быть брошенным, оставленным на верную смерть. Хотя ему уж точно не стоит упрекать кого-либо в подобном — он сам бросил их всех один на один с его «старым другом».       А второй раз… Что же, они могли по крайней мере дать ему оружие. С другой стороны, Штейн с трудом мог представить, каких размеров гаечный ключ потребуется, чтобы уложить то, во что в конечном итоге превратится Бенди. Чернильный монстр гонял его по коридорам, разрушая трубы и стены, только лишь для того, чтобы бесславно исчезнуть под палящим светом экранов с надписью «конец». Красиво, но бессмысленно. К тому же, одно и то же шоу с одним и тем же финалом неизбежно надоест кому угодно. Включая главное действующее лицо.       Много лет назад, определенно в какой-то другой жизни, Генри Штейну довелось наблюдать за мухой, которой не повезло упасть в чернильницу. Насекомое отчаянно пыталось выбраться из западни, шевеля лапками и крыльями. Чем больше оно дергалось, тем больше погружалось. Сначала одна лапка, затем другая — и вот приглушенное жужжание скрывается в чернильной бездне. Генри чувствовал себя именно такой мухой. Что бы он не делал, он оказывался здесь. Из-за решетки доносилось негромкое пение. Сейчас он скажет «знакомая песня», а его тюремщица ответит, что эта песня известна всем… Штейн замер. Он, он что, помнит? Несомненно, в этот раз он помнит, он знает, что сейчас произойдет! Это неожиданное открытие придало ему сил. Держась за стену, Генри проковылял к заколоченному проему. «Алиса» что-то выводила на стене.  — Знакомая песня. — сказал художник. Нет, нет, нет, не это он хотел сказать! Грудь словно сдавило обручами, не давая вздохнуть. Неужели, даже со обретенным знанием, ему придется пройти весь путь еще раз?  — Она всем известна. Кто ты? Откуда ты здесь?       Все тот же ответ. Сколько раз он уже слышал это?  — Старый друг позвал в гости. И не хочет, чтобы я уходил. — практически машинально ответил Генри.  — По крайней мере, ты знаешь, откуда пришел. В отличие от нас. Мгновение назад нас не было, но вот, мы здесь.  — Вы ведь выпустите меня? — он знал ответ. Знал, что все повторится. И тут, неожиданно для себя, у Генри вырвалось. — Здесь внизу, незнакомцам не рады. Как мы можем доверять тебе? Не зная что ты такое.       Она замерла, приоткрыв рот. По ее лицу было видно, что именно это она и собиралась сказать.  — Меня зовут Генри Штейн — продолжил художник. — и я работал здесь. Когда-то. И я знаю, что ты своего имени не помнишь.  — Что?       Грудь и голову вновь сдавили невидимые обручи. «Этого не было в сценарии» — вихрем пронеслось у него в голове. В висках стучало. Дрожащими руками схватившись за доску, художник, превозмогая боль продолжил:  — Я знаю, что ты называешь себя Алисой, хотя и не считаешь себя таковой. Я знаю, что ты — одна из тех, кто оставляет надписи на стенах, ведь «для многих здесь это единственный способ как-то напомнить о себе». Я знаю, что наверху, ты нашла прибор, способный видеть надписи, невидимые глазу. Ты пыталась следовать за надписями, но лишь ходила кругами. Твоего друга зовут Том, потому что он «откликается на это имя». Ты не веришь, что сможешь выйти отсюда, но при этом веришь, будто я — надежда, которую вы ждали, но это не так, потому что все, на что меня может хватить — это перезапускать этот проклятый цикл! — Штейн вкладывал в свою речь всю свою усталость и горечь, даже не обращая внимания на то, что именно он говорит. Слова выходили сами собой, будто текст давно заготовленного и заученного много лет назад стихотворения, которое не получится вспомнить, пока не произнесешь первую строку.       Ты не мог угадать или подсмотреть все это, Генри. — «Алиса» оставила кисть и положила руку на эфес своей сабли… или мачете? Чем бы оно там ни было, его было достаточно, чтобы убить одного безумного ангела, не говоря уже об одном побитом жизнью и чернилами художнике. — Кто ты такой, и кому ты служишь? — спросила она, по-прежнему держась противоположной стены.  — Никому. Я… никому не служу. — ответил Генри, не до конца веря своему счастью. Неужели получилось? Неужели, ему удалось что-то изменить? — Я совершил ошибку, ужасную ошибку. Хотел остановить его, но не смог. Он оказался хитрее. Впрочем, ему этого всегда было не занимать…  — О ком ты? О Демоне? — Шаг от стены, но рука по-прежнему сжимает рукоять.  — И о нем тоже. Послушай, Эллисон, ты должна мне поверить!  — Эллисон? — Еще один шаг. — Почему ты назвал меня так?       Генри промолчал. Это вырвалось у него против его воли, — он ведь не знал ее имени. Не знал или не помнил?  — Странно. Очень странно. «Эл-ли-сон» — повторила она по слогам. — Звучит… знакомо. По-моему, так звали кого-то, кто был здесь до меня. Или вместо меня. Странное чувство.       Забыв об узнике, «Алиса», начала ходить по комнате, на разные лады повторяя это имя. Наконец замерев напротив Генри, она сказала:  — Знаю, прозвучит странно, но думаю, что это имя мне подходит. По крайней мере подходит больше чем «Алиса».  — Всегда пожалуйста. — отозвался Штейн. По-видимому, не только для него этот день будет днем откровений. — Так ты выпустишь меня?  — Эллисон, Эл-ли-сон, надо записать… — бормотала бывшая «Алиса», водя кистью по деревянной стене.  — Эй! — окрикнул ту Генри.  — Прости, но этого я сделать не могу. — последовал ответ, — Пока Том не вернется.       Он ушел? Штейн похолодел. Он ясно помнил, что Демон появится после одной из вылазок волка. Но не сейчас, нет. Сначала он еще несколько раз провалится в забытье, затем получит «стекло» и миску супа, причем последняя вскоре окажется на полу. Успокоив себя, Генри опустился на постель. Тут ему в голову пришла мысль, еще более худшая, чем первая. А что если, заснув, он проснется и не вспомнит ничего? Тогда он вновь спустится вниз, вставит бобину и все начнется сначала. Нет, этого он не допустит. Не теперь. Его взгляд упал на ведро с чернилами в другом конце комнаты. Господи, да почему он не додумался до этого раньше?  — Эллисон! Прошу, мне нужны чернила.  — Зачем?  — Мне нужно написать кое-что.  — Диктуй.  — Что?  — Том запретил мне приближаться к тебе до его возвращения. Если хочешь, чтобы надпись появилась на стене — просто скажи, что ты хочешь увидеть.  — Ты не доверяешь мне? Или боишься?  — Дело не в доверии. Дело в обещании. — ответила Эллисон. — Я обещала Тому не подходить к клетке, пока он не вернется. И то, что ты сказал до этого, про мое имя и мои мысли, — это пугает. Не по себе оттого, что кто-то чужой знает о тебе больше, чем ты сама.  — Поверь мне, — Генри горько усмехнулся, — я не желаю зла никому из вас. Все, чего я хочу — так это сделать так, чтобы никто не повторял моих ошибок. Так что слушай, и записывай:  — «Джоуи всегда лжет». Есть?  — Ага.  — «Пророк — Сэмми Лоуренс». — Вроде бы он пережил ту встречу в Музыкальном. — Записала?  — Да.  — «Не оставляй Генри и Тома наедине надолго».  — Почему?  — Я не понравлюсь твоему другу. Пока что.  — Откуда…  — Позже! — отрезал Генри. — Сейчас самое важное: «Не совершай ошибки. Конец приведет к началу». И еще кое-что: «Последняя бобина — последняя уловка Джоуи». Готово?  — Да. Одно, два, три, четыре… — испачканная чернилами рука пересчитывала слова. -… двадцать семь на двадцать пять… пять сорок, один тридцать пять — с вас шесть долларов и семьдесят пять центов! — возвестила Эллисон, но тут же закрыла себе рот рукой. — Господи, да о чем это я?  — Привычка? — предположил Генри. Наверное, ты раньше работала на телеграфе.  — Но ведь… я бы помнила об этом, так ведь? Я же не должна была знать, что это.  — И тем не менее, помнишь, вплоть до цены за слово.  — Но, я ведь даже не человек. — Эллисон дотронулась до своей головы — У людей нет рогов, да и живут они не в студии залитой чернилами. И внутри у них тоже не чернила.  — В последнем ты уверена? — настороженно спросил Генри. Та в ответ указала на него самого. Штейн с удивлением обнаружил, что его левая рука замотана бинтами от локтя до запястья. Повязки виднелись и на ногах и даже вокруг головы был обмотан пропитанный уже запекшейся кровью бинт.  — Пришлось потратить на тебя все наши запасы. Том страшно ругался. Никогда не видела столько красного здесь. Кровь, верно?  — Верно, — согласился Штейн. — Но откуда-то же ты и это знаешь?  — Могла увидеть или услышать где-то. Но я все равно не понимаю, почему ты здесь. Ты, ты выглядишь совсем не так, как кто-либо из нас.  — Не черно-белый и не покрыт чернилами? — Генри усмехнулся. — Это был план одного из создателей студии, Джоуи Дрю. Я нужен ему здесь. Почему-то. Он вынуждал меня проходить все этажи этой студии, сверху донизу, только чтобы избавиться от Бенди. И финал у этой истории был один: побеждая Демона, я возвращался в начало пути. Мертвые восставали, сломанное чинилось, а починенное ломалось. Я раз за разом проходил один и тот же путь, повторяя те же действия. Поэтому, я знал, что именно ты мне ответишь. Я уже слышал эти слова много, много раз. Неожиданностью стало лишь твое имя, которого я не помнил.  — Но… но как такое вообще возможно? И если ты говоришь, что бывал здесь раньше, то почему не сказал нам? В те, прошлые разы? И почему мы с Томом не узнавали тебя?  — Как возможно? Наверное, так же, как и ожившие чернила. — Генри пожал плечами. — Все здесь, как я погляжу, уже давно живет по своим законам.  — Вот уж не думала, что окажусь декорацией в чужой драме. Ну, по крайней мере, теперь у меня есть имя теперь.  — Я постараюсь помочь вам. — пообещал Генри. — Когда Том вернется, пожалуйста, разбуди меня. Мне нужно с ним поговорить.       Генри лег в постель. Этот разговор вымотал все его силы, и тем не менее, он был счастлив. То, что он наблюдал, было изменением, реакцией, прогрессом — действием. Это давало надежду на то, что повторам придет конец. Штейн уже давно не задумывался о том, что будет делать, если это все же случится, но он знал, что именно ему предстоит сделать. Бобина была ключом, проектор подле «трона» — замком. И то, и другое находились сейчас в логове Демона глубоко внизу. Генри знал, как туда добраться, но он не собирался идти туда в одиночку. И сейчас, когда они так близко, он сделает все, чтобы не позволить кому-либо, включая себя самого, повторить этот кошмар.       Чернильный волк не заставил себя долго ждать. Сейчас, он вместе с Эллисон стояли прямо у окошка его импровизированной «камеры». Поднявшись, Штейн наконец смог рассмотреть обоих вблизи. Опытный мультипликатор, он всегда умел подмечать детали — это было его работой. В конце концов, нарисованные им кадры должны были отличаться ровно настолько, насколько это могла позволить скорость их воспроизведения. И то, что он видел перед собой, было далеко не двумя соседними кадрами, если сравнить с «оригиналами».       Сходство Эллисон и Алисы было поверхностным — рожки, рост, не более. И дело было даже не в оружии, одежде или отсутствии видимых травм. Более тонкое, худое лицо, волосы, не черные, а скорее темно-серые, собранные в «конский хвост». Она была права, когда утверждала, что не является Алисой Ангелом. Том также отличался от своих молчаливых собратьев, но не только из-за металлической левой руки. Борис мог быть расслаблен или напуган — но этот волк был словно сделан из другого теста — весь напряжен, собран, будто из металла состоял он весь, а не его рука. Но красноречивей позы были его глаза. Анимация старых времен оставляла не так много места для выражения эмоций — глаза, да рот — остальное на было на звуковом сопровождении и текстовые вставки. И волчьи глаза-пуговицы, глядящие на него двумя тонкими щелочками, не говорила ему ничего хорошего.  — Так, что ты хотел сказать Тому? — спросила Эллисон.  — Что в одну из его следующих вылазок, на него нападет Чернильный Демон, — ответил художник. — И вам обоим придется бежать отсюда.  — Ты хочешь сказать, что в прошлый раз было также?  — Да…       Громкий стук металла о дерево прервал его речь. Металлический палец указал сначала на новые записи на стене, а потом на Генри.  — Да, я попросил…       Еще стук. Том повернулся к Эллисон.  — Я не покидал эту клетку! — сказал Генри. — Эллисон просто написала то, о чем я попросил.       При упоминании «нового» имени своей подруги волк замер. На какое-то мгновение, в его глазах промелькнуло нечто похожее на мысль, воспоминание?  — Он дал мне это имя.       Том нахмурился. «Ревнует что ли», подумал художник, заодно прикинув, скольких зубов он может лишиться, если озвучит эту мысль. Волк тем временем, махнул рукой — валяй, мол.  — Послушай… — начал Генри, — я знаю, что то, что я собираюсь сказать, прозвучит как бред сумасшедшего, но…       Стук. Волк начал быстро махать левой рукой. Генри расценил этот жест как максимально вежливую просьбу немного ускориться.  — Мне нужно попасть в логово Демона. И мне нужна ваша помощь.       Видимо, предложи он обоим хлебнуть пятновыводителя, эффект был бы примерно тем же. Эллисон прижала руки ко рту. Том схватил Генри за ворот рубашки и потянул вперед, в результате чего последний приложился головой о доску. Отшвырнув узника назад, к стене, волк указал на него железным пальцем, после чего сжал руку в кулак и указал вниз. Бросив на Штейна полный презрения взгляд, он ушел в соседнюю комнату, громко хлопнув дверью.  — Ты рассердил его. — сказала Эллисон с укором. — Почему ты сразу не сказал, что это — твоя цель?  — Это не моя цель. Это цель Джоуи. — отозвался Генри, потирая ушибленные места. — Для меня это необходимость. Проблема в том, что, если не я, то какой-нибудь другой отчаявшийся глупец, доберется до помещений администрации, найдет запись Джоуи, проберется к хранилищу фильмов, вставит бобину в проигрыватель словно ключ в замок, после чего все начнется сначала.  — Если не попадется Демону, Искателям, Потерянным, Пророку, Мясникам… — она продолжила загибать пальцы.  — Я же не попался. — хмыкнул художник. — Причем меня хватило на не один раз. Теперь, я хочу уничтожить этот ключ. И замок в придачу. Это — моя цель. Но для ее достижения мне нужна ваша помощь. Я боюсь. Боюсь забыть снова. Боюсь оказаться один в решающий момент и повторить свою ошибку. Именно поэтому, теперь, когда вы… ты, по крайней мере, знаете…  — Генри… Я бы хотела тебе поверить. И я все еще обязана тебе. Но… то что ты предлагаешь сделать, чревато самой страшной участью. Ты вовсе не показался мне самоубийцей, когда дрался с тем Борисом.  — Ты видела? — спросил Штейн.  — Я видела, как то, во что она превратила Бориса, шло в сторону Бендиленда. Но драку — скорее слышала. Грохотало на весь этаж. Не думаю, что ты бы стал долго сопротивляться собственной смерти.       Художник издал негромкий смешок.  — Пожалуй, ты права. Все, что я делал до сих пор — сопротивлялся смерти.  — Послушай, я пойду к Тому и попытаюсь поговорить с ним, ладно? А ты пока поешь, — она положила на доску тарелку супа в котором плавало нечто, напоминавшее бекон. — Извини, но это все, чем мы можем поделится.  — Все равно, спасибо.  — Благодари не меня, а Тома. — Эллисон указала на закрытую дверь. — это ведь он принес.  — Обязательно поблагодарю, как только доведется побеседовать с ним еще раз.       Оставшись в одиночестве, Штейн предусмотрительно убрал миску подальше от «окошка» и в мгновение ока опустошил. Он давно перестал чувствовать вкус еды — его перебивал этот вездесущий запах чернил. Наверное, не стоило просить их о помощи, это точно было лишним. Генри посмотрел на загораживавшие выход доски. А что если они решат оставить его здесь «ради его же блага»? Генри похолодел. Будут кормить его супом и слушать «бред» про Цикл и Машину, пока какой-нибудь Джонни-снаружи будет выполнять волю Джоуи Дрю? Нет, пока его память при нем, этого не произойдет.       Справа, из-за закрытой двери доносился приглушенный голос Эллисон. Генри открыл «потайную» дверь, зашел в закуток и достал из-за унитаза трубу «Гент». Чтобы выбраться было достаточно отломить две доски. Нижняя отошла довольно легко — он просунул трубу в щель и использовал ее как рычаг. С верхней пришлось повозиться. Вполголоса ругая не пожалевшего гвоздей Тома, Генри с силой ударил по не желавшей поддаваться кусок дерева и та с треском переломилась пополам.  — Они поймут — сказал себе Штейн, переступая через обломки. Если они не желают помогать, что же, он справиться сам. Как и всегда.  — Генри?       По-видимому, он наделал слишком много шума. По-прежнему сжимая в руке трубу, он развернулся к своим тюремщикам.  — Послушайте, если вы не хотите мне помогать, — не надо. — сказал художник. — Просто, просто дайте мне уйти отсюда, и сделать то, что я должен.  — Всё, чего мы хотим, так это, чтобы ты не наделал глупостей, верно Том? Том?       Волк ее уже не слушал. Постукивая топором по железной руке, он медленно приближался к Генри. Того перспектива драться еще с кем-либо крайне не радовала, и он ретировался влево, к закрытой двери. Нащупав ладонью ручку двери, Штейн дернул. Та не поддавалась. В этот момент, страх пересилил инстинкт самосохранения и, взревев, тот бросился к одной из двух дверей в противоположном конце комнаты. Бежать в сторону Эллисон явно не следовало, по той простой причине, что вслед ему полетел топор, с утробным чавканьем воткнувшийся в пол в паре сантиметров от ноги Генри. Развернувшись к источнику звука, Штейн столкнулся нос к носу с владельцем инструмента.       Вполне возможно, здесь злоключениям бывшего сотрудника «Студии Джоуи Дрю» пришел бы конец. Забитый топором, трубой или железной рукой, Генри Штейн окончил бы свои дни на залитом кровью и чернилами полу своей тюрьмы. Он бы пал не от рук монстров или одержимых безумцев, но от рук относительно адекватных созданий, для которых, увы, безумцем являлся он сам. По крайней мере, именно такие мысли пронеслись в сознании мультипликатора, со смирением агнца, ждавшего неминуемой расправы.       Которой, впрочем, не последовало. В первую очередь, из-за в буквальном смысле повисшей на руке Тома Эллисон. Второй причиной был низкий, гулкий рев, доносившийся откуда-то сверху.  — Он ведь над нами, верно? — просипел Генри. Все трое замерли на месте, вслушиваясь. Ожидая. Надеясь.  — Он редко сюда заходит, — одними губами прошептала Эллисон. — Должно быть, услышал тебя.       Рев стих, но на смену ему пришли мерные, повторяющиеся удары, сопровождавшиеся скрипом. Шаги. Чернильный Демон разгуливал прямо над ними. Казалось даже, будто потолок прогибается под его тяжестью. Расправа откладывалась на неопределенный срок. Лампа мигнула несколько раз, после чего все стихло. Некоторое время они просто смотрели друг на друга. После чего Эллисон все также тихо сказала:  — Знаешь, а он ведь был прав, когда говорил, что Демон близко. Будь кто-либо из нас сейчас снаружи, он бы наверняка последовал за ним сюда.       В ответ волк указал топором на Генри.  — Думаешь это из-за него?       Том сложил руки рупором.  — Не думаю. — Эллисон покачала головой. — Он бы стал называть его по имени, если бы хотел его появления. Как тот… пророк, которого мы встречали наверху.  — Лоуренс. — прохрипел Генри, понемногу отходя от шока. — Его зовут Сэмми Лоуренс. — он указал на надпись на стене. — Он был человеком, композитором. Писал музыку для мультфильмов.       Том повернулся к Эллисон и протянул руку.  — Я не хотела, чтобы до этого доходило, Генри. — сказала та, дотронувшись до веревки, висевшей у нее на плече. — И не хочу.  — Не надо. — Генри отбросил трубу, но все равно пытался закрытся рукой. — Я, я совершил глупость. Одну из многих глупостей. Не нужно веревки.  — Оставь его, — сказала Эллисон. — Он ранен, напуган и устал. Любой бы на его месте стал вести себя подобным образом. Я же говорила, что не стоило его запирать.       В ответ, Том указал на Генри, затем наверх.  — Нет, мы не можем его выгнать. Не в таком состоянии! — горячо возразила Эллисон. Волк изобразил нечто, напоминавшее круг, а затем покачал головой.  — Я знаю, это звучит как нечто невозможное, но откуда-то он должен был узнать твое имя?       Том мотнул головой, а затем указал на глаза и уши.  — И где же? — спросила Эллисон. — Где он мог нас увидеть или услышать? Мы ни разу не пересекались с ним… насколько я помню. Ты ведь думаешь, что тоже никогда его не встречал?       Покачивание головой. Том встал и подошел к стене. Обмакнув кисть в ведро с чернилами, он вывел «Генри Штейн», а затем несколько раз подчеркнул.  — Погоди, то есть ты знал мое имя? — удивленно спросил Генри. Волк еще несколько раз провел кистью под надписью.  — Знал имя, но не знал владельца? — предположила Эллисон.       Волк кивнул и дотронулся рукой до головы. После этого он опустился к все еще сидящему на полу Генри и сел напротив художника. Уставившись в потолок, он словно ожидал, что ответ появится там. Беззвучно открыв и закрыв рот, Том указал на Генри, затем на себя, а затем вниз.  — Нет. — запротестовала Эллисон. — Если уж вы идете вниз, то и я иду с вами. Одного тебя я туда не отпущу. И это не обсуждается, Том, — добавила она неожиданно строгим тоном.       Том развел руками, а затем обреченно кивнул в знак согласия. Встав, он ударил рукой об руку, после чего начал быстро перебирать вторым и третьим пальцами правой руки.  — Конечно, конечно, при опасности — бежим. — последовал перевод.  — А ты хорошо его понимаешь. — прокомментировал весь «диалог» Генри.  — Со временем научилась. — отозвалась Эллисон. — Хотя поначалу было непросто. Тем более, слушать только свой голос… впрочем, все равно в компании лучше, чем одному. И, Генри, постарайся отдохнуть. Обещаю, никто больше запирать тебя не будет.       Том стукнул по полу рукояткой топора и поднес два пальца к глазам, что можно было трактовать как «запирать не будем, но глаз с тебя не спустим».       Лег Штейн еще более уставшим чем поднялся. Им предстоит сложное и опасное дело, но если все получится, то он, вместе с Томом и Эллисон положат конец этому кошмару. Хм… Том и Эллисон, Эллисон и Том — почему-то это сочетание имен казалось ему знакомым, но он не мог вспомнить где еше он их видел вместе — это точно было не здесь, не в студии. Память все еще не желала возвращаться полностью — прослушанные когда-то аудиозаписи отзывались в голове лишь скрипом катушек и белым шумом, а тексты найденных заметок или писем сливались в единую чернильную массу. Генри Штейн потер руками виски. Видимо, одному Создателю известно, сколько он успел забыть, и сколько из этого ему придется вспомнить