***
Комиссар-полковник Лютер де Канн вздохнул, прикрыв тяжёлые от недосыпа веки. Шея умудрённого жизнью в условиях вечной войны человека издала громкий хруст, отчётливо слышимый даже сквозь гул двигателей старой доброй «Валькирии». Шестидесятишестилетний комиссар помассировал рукой единственный оставшийся глаз, борясь с не желающим его покидать сном. Выглядевший старым, немощным и слабым в силу своего от природы не шибко умасленного мышцами тела, Лютер на деле обладал недюжей силой, а главное — леденящим души гвардейцев характером. Жёсткий в общении, строгий в приказах, однако в душе — любящий своих подчинённых. Он не разменивался по мелочам, не делал различий в званиях и родословной — для комиссара-полковника все, кто несёт свет Бога-Императора в сердце и добросовестно выполняет поставленные задачи, являются людьми высшей пробы. Теми, с кем нестыдно погибнуть спина к спине, стоя на горе трупов в окружении врагов Императора. Вдруг транспортный самолет немного накренился, скрипя всем корпусом, а затем вокс-передатчик, установленный в десантном отсеке, заговорил голосом Зика Шульца, пилота Аэронавтика Империалис, а по совместительству и его личного: — Господин комиссар-полковник, готовность к посадке: пять минут и тридцать секунд. Лютер де Канн лишь мелко кивнул, сквозь иллюминатор в очередной раз подивившись природной красоте, что простиралась за горизонт этой планеты. Родившись в семье майора СПО на Кайцидоне Секундус — мире-смерти в Сегментуме Пацификус, представляющим из себя обширные скальные плато, изрезанные расколами в породе, словно рубцами, — он никогда не видел ничего, что отличалось бы по цвету от серости будней его родины. Для него эта планета, названная обыкновенной буквенно-цифровой манерой адептов Механикус, была сродни глотку терпкого, живительного рекафа. Отвлекаясь от созерцания этой безмятежной красоты, комиссар повернул голову налево, воззрившись на тех, с кем он прошёл через огонь, воду и медные трубы. Эти Люди — да, именно Люди с большой буквы — достойнейшие из всех, кого он знал и с кем сталкивался по долгу службы. Скрытые тяжёлыми двубортными шинелями из драпа чёрного цвета, они безмолвно и практически недвижимо сидели на своих местах. Истинные лица, на самом деле принадлежавшие шестнадцатилетним юнцам, скрыты обликом смерти, застывшим слоем агатового металла на масках противогазов. Живые мертвецы, гренадёры Корпуса Смерти Крига. Личная рота комиссара-полковника — семь сотен ветеранов, достаточно упрямых, чтобы не погибнуть в нескольких последовательных мясорубках. Корящие себя за деяния проклятых и забытых предков, в глазах де Канна они были вернейшими из верных. Их ему передал знакомый майор Корпуса, когда завершилась компания по освобождению одного города-улья, длившаяся три года. Подарок в знак бесконечного уважения одного слуги Повелителя Человечества другому. «Валькирия» пару раз покачнулась, переваливаясь с боку на бок, и замедлилась, через мгновение соприкоснувшись с поверхностью планеты. Гвардейцы Крига все как один подорвались с места, в несколько движений отстегнув ремни безопасности, а затем вновь замерли в ожидании приказов. — Идёмте, лейтенант, — улыбнулся Лютер де Канн своему заместителю, практически неотличимому от остальных. Благо комиссар пробыл с Корпусом достаточно долго, чтобы подмечать в униформе гвардейцев некоторые особенности, у лейтенанта это была серебряная аквила на лобовой проекции шлема. — Не будем заставлять ждать наших подопечных. Увидев небольшой утвердительный кивок лейтенанта, он махнул рукой в немой команде «На выход» и, проследовав к аппарели десантно-штурмового носителя, выбрался наружу.***
Атмосфера на плацу, где развернулся 574-й полк, несколько накалилась, когда в воздухе повис нарастающий рёв движков приближающейся «Валькирии». Каждый, от последнего рядового до капитана, сощурив глаза из-за палящего света местного солнца, смотрел на приближающуюся машину со святыми символами Астра Милитарум и Оффицио Префектус на фюзеляже. И вот она соприкоснулась с поверхностью планеты. Сержант Пивий со смесью невольного напряжения и раздражения от излишнего шума вглядывался во тьму чрева транспорта, больше не скрываемую медленно опускающейся аппарелью. — И кого же к нам принесло? — Послышалось слева сзади, он узнал этот голос, он принадлежал рядовому Киймену. — Вы тоже это видите?! — Донеслись из стройных рядов взволновано-паникующие возгласы. — Ага, — прошептал кто-то ещё над чутким сержантским ухом. — Что здесь забыл Комиссариат?! Пивий разгневано обернулся, сверкнув хищными глазами лучезарно-синего оттенка. — Молчать! — Шикнул он на «своих» сцинтиллийцев, внутренне ощущая приливающую к сердцу радость от возможности командовать нижестоящими. — Не хватало мне только привлечь к себе внимание выходца из Схолы! Тем временем из мрака, сверкая аугментом левого глаза, походкой скромного человека вышел высокий, под метр девяносто пять, мужчина в комиссарской форме. А за ним маршевым шагом с идеальной, почти машинной синхронностью вышли одетые в тяжёлые чёрные шинели люди, отблёскивая смотровыми линзами противогазов на солнце. — Бог мой Император, — проблеял кто-то. — Что за… Кто это? — Сам не понимаю! — Ответили с другого конца, срываясь на крик. — Кто-нибудь узнаёт униформу? — О Трон, какая безвкусица, — пролепетали писклявым голосом, что куда больше походил на женский. — И что за намордники у них на рожах, что за бесформенные грязные тряпки вместо респираторов? — Ха-ха! — Хохотал ещё один, его голос был похож на поросячье хрюканье. — Эти идиоты что, не знают, как подобает одеваться почётному караулу? — Да какой «почётный караул»?! — Сквозь смех вопрошал гвардеец слева от Пивия. — Эти гретчины, верно, прямиком из какой-нибудь галактической дыры в Сегментуме Пацификус! Даже высший офицерский состав, как мог видеть сержант Пивий, выражал на напудренных лицах лёгкие, но хорошо скрываемые нотки презрения к комиссару и его сопровождению. — Всем замолчать! — Почти единовременно топнули ногами несколько младших офицеров, подчинившись непосредственной указке старших по званию, что в конечном итоге соизволили успокоить начавшийся балаган. Пивий стоял в центре импровизированного смотрового построения, когда старый на первый взгляд представитель Оффицио Префектус остановился в нескольких метрах от него. Его фигура, укрытая чёрным плащ-пальто с некогда золочёнными, однако давно выцветшими эполетами, мундиром и характерной конической фуражкой, возвышалась над строем 574-го Пехотного полка Сцинтиллийских Фузилёров мрачной статуей давно почившего святого. Лицо прилетевшего «гостя», как успел разглядеть сержант, ничем особенным не выделялось. В нём не было ровным счетом ничего от хоть сколь-нибудь аристократического рода: прямой нос, чуть пухлые, белёсые губы, безобразный шрам, тянущийся от центра правой щеки куда-то на нос, и общая рабоче-крестьянская худоба вкупе с простотой дряхлого старика. Посредственность, что тут скажешь? Тишина, зависшая над плацом, как стодневный замороженный кисель, тянулась уже очень долго, даже слишком, нарушаемая только лёгким шумом ветра и редкими шепотками где-то в глубине строя гвардейцев. Но комиссар всё же соизволил заговорить, тихо, почти неслышно, посмеиваясь. Однако говорил он далеко не с фузилёрами и их офицерами, а… — Ох, — с горечью выдохнул Лютер де Канн, закрыв глаза на мгновение, неожиданно для большинства гвардейцев заговорив со стоящим по его правую руку солдатом, вычищенная аквила на шлеме которого слепила аристократов. — Да-с, лейтенант, горько же нам придётся. Неназванный по имени солдат ничего не ответил на утверждение своего господина, будто в этом он не видел никакой необходимости! Комиссар же, не придав значения, продолжил говорить, на сей раз обратившись к фузилёрам: — Я, комиссар-полковник Лютер де Канн, прибыл в расположение 574-го Пехотного полка Сцинтиллийских Фузилёров, — начал он, значительно повысив громкость голоса. — И что же я здесь вижу?! — За ту секунду, что прошла с начала речи де Канна, сержант Пивий смог отчётливо разглядеть, как одинокий глаз старика налился вечным холодом. — Строй выхоленных, лоснящихся свиней, недостойных купаться в лучах света этой прекрасной звезды, вот что я увидел! Я надеялся встретить дисциплинированных и прекрасно обученных воинов Повелителя Человечества, но передо мной жалкие ничтожества, дезорганизованное стадо сквигов, ржущее невпопад, когда перед ними стоит уполномоченное лицо Комиссариата! Сержант еле устоял на ногах: слова этого дряхлого маразматика в одно мгновение пошатнули гордость всех аристократов, — гнев начал подниматься из глубин души, клокоча уже где-то в районе глотки. — Бог-Император мне свидетель, тупорылые идиоты, да мне легче будет вас всех расстрелять как дезертиров, чем вылепить из вас, вонючего дерьма, хоть что-то отдалённо напоминающее гвардейцев Астра Милитарум! — Лютер де Канн продолжал методично вбивать в крышку гроба гордости сцинтиллийцев острые, как зубья пиломеча, нелицеприятные выражения. — Сейчас вы никто, мусор под их ногами! Тут этот ублюдок-комиссар плавным жестом, демонстрирующим уважение, показал на этих, этих… воняющих химией крестьян! «Да как он посмел ставить их выше нас?! Это непростительно даже для него! — Сержант Пивий чувствовал, как буря неописуемой ярости уже вот-вот вырвется из его рта, обращённая в слова брани и проклятий. — Он, он… Да кто он такой, смерд, чтобы говорить нам такое?!» Но тут вперед всех вышел капитан Шон Рейнес Перрион Первый, наследный сын дома Перрион, Надежда Великого рода, Лучший-из-Шестнадцати и ещё с полдесятка титулов. Элегантная грива его распущенных светло-пшеничных локонов, опускавшихся с плеч до пояса, навевала всем присутствующим сынам и дочерям Сцинтиллы о родных Высоких Шпилях, выкрашенных в подобные тона. Своими прекрасными во всех отношениях глазами цвета занимающейся зари он обвёл стоящих истуканами гвардейцев, прибывших вместе с представителем Префектус, и заговорил с воркованием снегиря: — Уважаемый комиссар де Канн, мне, впрочем, как и всем присутствующим здесь, не совсем понятны претензии, брошенные в адрес нашего величественного полка, полного прекрасных дам и джентльменов, — прощебетал он, заставив сердца фузилёров, полные слепого бахвальства, расцвести пуще прежнего. — Не могли бы вы, уважаемый комиссар, — последнее слово было полно яда презрения, — объясниться мне, как капитану 574-го Пехотного сцинтиллийского полка? Вопреки нарочитой дерзости брошенного вызова, матёрый комиссар сохранил свое холодное непроницаемое лицо. В душе он прямо сейчас готов был разорвать нахального хлыща перед ним голыми руками, но вместо этого медленно, с любовью поглаживая кобуру болт-пистолета, проговорил про себя литанию его духу машины. — Для тебя, шлюший сын, комиссар-полковник Лютер де Канн, — холодно произнес слуга Золотого Трона, уже вынимая оружие из кобуры. — А впрочем, зачем мне отвечать тому, кто через пять секунд будет мёртв? Внезапно на лице Шона-как-тебя-там заиграли микроскопические, почти невидимые нотки просыпающегося страха, а затем и ужаса… И он закричал, что было сил: — Э-э-э, стой! С-стой! Подождите, к-комиссар! — Умолял он, но его не слушали. Гордые сыны и дочери Высоких Шпилей с зарождающимся трепетом наблюдали за действом, и никто ничего не делал. Слова заготовленных проклятий безвозвратно потонули в океане паники, полностью овладевшей их телом. Каждый сцинтиллиец смотрел, как губы старого комиссара на мгновение приоткрылись, а затем вновь закрылись, методично отсчитывая уготованный для капитана срок жизни. — Три. Два. — Тут Лютер прервался больше чем на секунду, дабы с отвращением понаблюдать, как в последние мгновения жизни штаны капитана испачкались жёлтой жидкостью в районе паха, шустро расползающейся огромным пятном. — Один! Длинный указательный палец комиссара нажал на спусковой крючок, позволяя болт-пистолету известить округу резким рёвом выстреливших из канала ствола газов. Активно-реактивный болт даже не успел запустить собственный мини-двигатель, прежде чем попал аккурат в лоб назойливой мухе, возомнившей себя человеком! Разорвавшись где-то внутри головы, снаряд завершил свою задачу. Благодаря ужасающей энергии взрыва остатки мозгов окропили позади стоящих фузилёров. Некоторые особо впечатлительные умудрились издать почти девчачий писк или вовсе попадать в обморок. — Боже-Император, помоги мне, — со стариковской усталостью в голосе проговорил Лютер. — Наставь этих бестолочей на праведный путь, ибо не ведают они, что творят… Минутный шок, заложенный в психику любого человека, прошёл, когда первые из высших офицеров в панике потянулись к пристегнутым у бедра кобурам за своими лаз-пистолетами, фамильными шашками и прочим барахлом, что было у них в этот момент под рукой. После чего повидавшие всякое уши комиссара заложили истеричные визги: — М-мразь! К-как посмел, мутантов выродок?! — Кричал один, вроде как лейтенант. — Урод, мы тебя, как грокса, выпотрошим! — Возмущался второй, с тем же званием на погонах. — Выкуси, скотина! — Неожиданно выкрикнул третий, из числа сержантов, метнув заранее заготовленный для таких случаев украшенный всяческими завитушками нож. Пивий с противоречивыми друг другу эмоциями наблюдал, как холодное оружие летит в оскорбившего их честь выходца Схолы Прогениум. Одним из первых он осознал, что его глаза расширились, словно блюдца, когда один из сопровождающих комиссара солдат молниеносно, в один широкий шаг, загородил того своим телом. В абсолютной тишине, рождённой после режущего уши возгласа, раздался один чавкающий и чиркающий звук, исчезнувший в мгновение ока. Сцинтиллийские Высокорождённые с шоком, не способным укрыться за, казалось бы, подготовленными ко всему лицами аристократии, смотрели, как гвардеец, прикрывший своего господина, даже не шелохнулся. Он бездвижно, словно призрак, стоял с высоко поднятыми плечами и ровно дышал, пока его тело, а именно правая сторона груди, приняло в себя лезвие ножа по самую рукоятку. Сержант Пивий стоял, потерявшись в словах, мысли покинули разум, когда ему открылась эта сцена. И он был не один, все без исключения сцинтиллийцы взирали на это безумие. Безумие, что было исполнено с холодной, присущей сервиторам, решимостью и безаппеляционностью. Впервые в своих недолгих жизнях дети планетарной элиты запечатлели обречённую храбрость живых мертвецов, что даже храбростью нельзя было назвать. Стремление к смерти во спасение себя и своего давно мёртвого мира от грехов. Им довелось в живую узреть Путь Крига. — Гвардеец-49-42/3, — послышалось от до этого момента беззвучно стоящего де Канна, в его голосе не было даже намека на беспокойство, только… веселье. — На твоем месте я не стал бы вынимать оружие из тела. — Вас понял, господин комиссар-полковник, — абсолютно мёртвым голосом, без тени эмоций ответил гвардеец, обернувшись к Лютеру. Де Канн похлопал истинного сына Крига по плечу и аккуратно, практически с отеческой заботой, чуть отодвинул его, чтобы пройти к молчавшим фузилёрам. — Лейтенант. — Лютер секунд десять смотрел на до сих пор полные ужаса и шока лица сцинтиллийцев, прежде чем обернулся к заместителю и выразительно один раз качнул головой в их сторону. — Действуйте. Правая рука де Канна вновь ничего не ответила, ограничившись всё тем же излюбленным легким кивком и отдачей чести комиссару. А затем его сухой, явно не привыкший к разговорам голос явил себя окружающим: — Пехотинцы: с 34-11-493 по 97-00-1/3, открыть огонь на поражение! — Изрёк он, но шокированные фузилёры опомнились слишком поздно. — Цели: высший офицерский состав, весь! Стройные ряды безмолвных проклятых сынов развернулись в двойную шеренгу. Мгновение! Передний ряд в едином порыве встал на одно колено, второй в это время прицелился в находящихся в прострации офицеров из хот-шот лазганов. Первый ряд со стопроцентной точностью скопировал движение второго ряда, совершённое у них над головами. И лейтенант произнес единственное короткое «огонь», тем временем целясь из лаз-пистолета в одного выхоленного тёзку по погонам. Комиссар-полковник Лютер де Канн смотрел на оплавляющиеся, разрываемые в кровавый пар тела высшего командного состава 574-го Пехотного Сцинтилийского и глубоко вдыхал свежий воздух, ничуть не отягощённый привкусом железа и жареного мяса, витающего в воздухе. Хоть первое впечатление об этом подразделении было невозвратимо испорчено, слуга Бога-Императора и его сподвижники смогут приучить его к дисциплине и преданности. Всё было предрешено. Да, он был в этом уверен…