«Главное правило реальности — не запутаться в своих иллюзиях.»
(«Начало». Доминик Кобб)
[Когда реальность накренилась]
Учиха Саске. С этим человеком связано многое. И плохое, и хорошее, не так важно. Что бы вы сказали, бросив на него мимолетный взгляд? Когда он представлял из себя наивное и еще невинное дитя, вечно бегающее хвостиком за выдающимся старшим братом, вы бы не смогли отличить его от ребенка. Самого обыкновенного ребенка, любящего игрушки, подвижные игры и внимание старших родственников. Сейчас этот мальчик вырос, стал выглядеть иначе, изменился внешне и внутренне, пропал былой задор и блеск в глазах. Черты характера огрубели вслед за упрямой линией угольных бровей и острым подбородком. Угрюмый взрослый с нездоровой ухмылкой сухих губ в теле подростка. У молодых людей обычно в крови плещутся гормоны и адреналин, еще малые нотки детского любопытства, а у Саске — смятение, злоба и ненависть. Единственным связующим звеном между возрастом физическим и психологическим оставался страх быть непонятым. Его всю жизнь преследовала недосказанность. Со стороны семьи, знакомых и просто людей, которые хоть как-то с ним контактировали. И толи гордость, толи упрямство, может, даже безразличие, не позволяли ему навязаться с расспросами. И вот так, к полным семнадцати годам, Саске оказался в ситуации не то чтобы странной и абсурдной, а настолько сюрреалистичной, что начал задумываться над собственной адекватностью. Зная и используя силу своих глаз, Саске не понаслышке знал об иллюзорных возможностях шарингана. Но, к сожалению, каждый раз являлся именно тем, кто хотел одурачить, создать иную картинку, обмануть зрение и разум, оттого и не знал нужных лазеек, как от этого дурмана освободиться. Сидеть на веранде собственного дома, в родном квартале вновь живого клана и слышать мелодичное побрякивание черпака о кастрюлю, вперемешку с шепчущим голосом матери, больше походило на пытку. Да такую изощрённую, проработанную и реальную, что и не отличишь, если не знать всей правды. На плечо упала тяжелая рука отца, и Саске дернулся, но головы не повернул. Ждал. Чего ждал? Кто его знает. Ловушки, внезапной атаки, чего угодно. Внутренности сворачивались в узел от ужаса. Голос, внешность, поведение, манера речи — каждый аспект наводил на мысли о том, что перед ним никто иной как Учиха Фугаку. Властолюбивый, строгий, местами несправедливый к своим детям отец, который был безжалостно убит вместе с женой той кровавой ночью. — Сын, — Саске оторопел, будто от пощечины, — ты мне не нравишься в последнее время. Уже неделю нас избегаешь и молчишь. Если случилось чего, так и говори. Не смей мать изводить. Саске еще пару секунд сидел неподвижно, даже не дышал. Он точно не знал и пока для себя не решил, есть ли хоть какой-нибудь здравый смысл в том, чтобы вести разговор с подделкой. Его отец давно мертв, как и мать, уже звенящая тарелками на кухне. — Мне сказать не хочешь, так поговори хотя бы с братом. До вечера это должно прекратиться, — больше ничего не сказал. Только тяжело прошелся по дощатому полу, прогретому жарким июльским солнцем, и скрылся за сёдзи. А Саске продолжал также неподвижно сидеть. Бледные щеки давно приобрели яркий румянец, сожжённые под солнцепеком. Толстая фиолетовая веревка с плотной темно-синей тканью были отброшены рядом, на сочную траву. Полы белой рубахи чуть трепыхал теплый ветерок, щекоча нагретую кожу. С кухни раздался голос матери: — Саске, обед готов! В горле встал в ком. Если со смертью отца получилось полноценно смириться, то мать в его подсознании осталась до сих пор, с нежными, любящими глазами и руками, теплой улыбкой. И вот теперь все наяву: и ее разлетающаяся длинная юбка, и легкая водолазка с гербом Учиха на спине, влажное полотенце, свисающее с плеча, и длиннющие иссиня-черные волосы. Саске не стал ждать, когда от властного голоса отца сотрясутся все стены в доме, и прозвучит его любимая присказка о том, что не стоит трепать матери нервы, и медленно поднялся, пошатнулся от того, что закружилась голова от предвечерней духоты. Каждый предмет в доме стоял на своем месте. Будто все вернулось на круги своя, и не было никакой резни, долгих лет в предвкушении мести, тяжелых тренировок и бесконечной ненависти к брату. Саске смотрел на всех дико, недоверчиво и озлобленно. А когда любимый старший брат появился на пороге дома в черном плаще с красными облаками, но с естественно умиротворенным, чуть усталым выражением лица, у Саске задергался глаз. И смотрел он уже выжидающе, пытаясь уловить малейшую эмоцию на лице отца. Тот, казалось, считал само собой разумеющимся, что его старший отпрыск входит в террористическую группировку, которая запрещена в большинстве стран. До этого момента он и не думал выходить за пределы квартала. Необычного и тут было достаточно. Только вот со временем, текущим как-то слишком быстро, стало понятно, отсюда выхода нет, и никто помочь ему не сможет. Возможно, когда Саске совсем отчается, он совершит резню во второй раз, чтобы улучшить свой шаринган и получить доступ к пространственно-временным техникам. А пока что будет разгуливать по улицам Конохи как самый обычный ее житель, и ни в коем разе не нукенин. Гражданские и шиноби вели себя достаточно дружелюбно, не косились и не шептались за спиной. Саске даже в какой-то момент допустил мысль, что тут неплохо и остаться, и совсем не важно, реально все происходящее или иллюзия. Здесь его семья жива, брат все также заботится и смотрит мягко, никто в деревне не считает его изгоем. И все же это ложь. Будто реальность накренилась, став совершенно полярной той, что была до этого. Раз уж быть наблюдателем, то до конца. Саске забрался на крышу дома прямо напротив башни Хокаге, замечая знакомые лица почти с болезненной ностальгией. Но товарищи по команде все не объявлялись. Наруто наверняка валялся где-то на траве или у речки, может пытался изучить какое-нибудь интересное дзюцу, чтобы посоревноваться с кем-нибудь и нажить себе еще один ворох проблем. А Сакура… Черт знает, что у этой девчонки в голове. Наверное, сидит за книжками, чтобы набрать в свой и так немаленький багаж знаний теорию, о практике она никогда не думала. Отчего-то стало любопытно, изменились ли они. Какаши, должно быть, все такой же ленивый, этого у него не отнимешь. И каким был бы сам Саске в этом мире? С живыми родителями и мирной жизнью, наверное, счастливым и непринужденным, легкомысленным, с дурашливой улыбкой. — Бред какой, — от долгого молчания голос скрипел, раздражая слух. В любом случае, стоило попытаться узнать этот новый мир. Ему ведь нечего терять.